Элоиз Мак-Гроу - Дочь солнца. Хатшепсут
Весь Египет не думал ни о чём ином — слухи были повсеместными, разговоры — нескончаемыми, страхи — великими. Среди звёзд искали знамения, огни не зажигали до захода солнца, каждый поминутно взвешивал, не повлечёт ли какое-нибудь его действие дурных последствий.
Это было время предвкушения великих чудес. Однажды все ужаснулись: в десятый день до начала Хеб-Седа, когда боги на множестве барок уже отправились в опасный путь в Фивы, чёрные тучи скрыли барку бога Солнца, Пил взволновался, и всё это сопровождал гром, подобный грохоту тысячи барабанов. Люди застонали в ужасе и воскурили фимиам; к утру тучи развеялись, но страхи остались.
На девятый день старый писец из деревни в дельте, разыскивая текст, который его юные ученики должны были написать под диктовку на своих покрытых глиной досках, наугад открыл свиток с Пророчествами древнего мудреца Неферроху и недолго думая продиктовал:
«Моё сердце содрогается. Да плачешь ты об этой стране, из которой произошёл. Смотри же, стране будет причинен вред, но не будут печалиться о ней, не будут говорить, не будут плакать. Азиаты спустятся в Египет, и чужеземец будет находиться рядом. Не услышит воинство. Я показываю тебе страну, переживающую болезнь... Будут делать стрелы из меди. Будут нуждаться в хлебе, находясь в крови, будут насмехаться над страданием. Не будут оплакивать умерших, так как человек будет беспокоиться лишь о себе... Будет жить человек, пока он будет сгибать свою спину. Один будет убивать другого...»[17]
Охваченный трепетом, старый писец умолк и внезапно охрипшим голосом велел внимавшим ему маленьким мальчикам начисто вымыть доски. Он поспешно дал им другой папирус для переписывания, вышел из школы-хижины и, прислонившись к двери и глядя на вздувшуюся реку, взмолился, чтобы не сбылись зловещие предсказания.
Если фараон умрёт прежде, чем будет назван наследник, говорил он себе, охваченный ужасом, то с Египтом произойдёт именно то, что описал этот древний, и люди не будут знать ничего, кроме ужаса и отчаяния...
Миновал девятый день до Хеб-Седа, миновал восьмой и седьмой. Река была усеяна множеством барок, увешанных золотыми ризами, за которыми скрывались обиталища богов. Они неторопливо плыли мимо деревень, полей и развалин древних храмов, а жрецы в это время пели и воскуривали благовония. Рыбаки в тростниковых лодках взирали в восхищении, снасти замирали в их руках; они забывали о ловле, когда мимо них проплывали Священные. Мальчишки с воплями бежали по берегам, пока величественное зрелище не скрывалось от их взоров за излучиной реки.
В деревне Буто, что в дельте, в хижине рубщика папируса на исходе седьмого дня умерла домашняя кошка. Рубщик папируса был немедленно вызван из болот; под рыдания и молитвы к Бает[18], великой богине-кошке, он сбрил брови, так же поступили его жена и дети, положил кошку в ящик и поспешил к реке, где уселся в лодчонку и принялся бешено грести, чтобы окликнуть рулевого проплывавшего мимо купеческого судна.
— Задержись на минутку, приятель! Если ты плывёшь на юг, я дам тебе священное поручение.
Рулевой наклонился со своего помоста близ огромного кормового весла, увидел свежевыбритые брови и тревожно нахмурился.
— Твоя кошка умерла? — воскликнул он.
— Да, и её нужно похоронить в Бубастисе, городе Великой Кошки. Прошу, остановись и возьми её с собой!
— Друг, хорошо ли это будет? Великая Кошка отправилась в Фивы на Хеб-Сед!
— Неужели Бает не в своём храме? — вскричал рубщик папируса.
— Её барка вышла из дока Бубастиса четыре дня тому назад, я видел это своими глазами. Амон смилостивится над твоим несчастьем, друг! Хорони свою кошку там, где нашёл её труп, и зажги благовония. Вот всё, что я могу посоветовать.
Купеческое судно медленно двинулось вверх по реке, оставив лодочку качаться на волнах, а ошарашенный рубщик папируса сидел и испуганно смотрел ему вслед. Бает не пребывала в своём храме, а скиталась где-то далеко-далеко на юге из-за великой мистерии, именуемой Хеб-Сед. Мир перевернулся.
Бога были не единственными, кто держал путь в Фивы. В ковровых беседках своих барок богатые купцы и вельможи из провинции в роскоши плыли на празднество, буксируемые рабами и сопровождаемые поварами на кухонных баржах. Бедные писцы и звездочёты заплатили за проезд по Нилу из-за страстного стремления к знаниям; ремесленники и плотники — из-за желания повеселиться в столице. И со всех сторон в Город Бога слетались подарки, которыми фараон должен был купить благосклонность богов, — стада скота брели на юг из необозримых царских поместий в Центральном Египте, вереницы тяжело нагруженных рабов тащились на запад с золотых приисков в пустыне, лодки везли на север яшму и бирюзу из южных копей.
На пятый день до празднества некий старый ювелир из западной части Фив, стоя на коленях перед похожим на корзину горном, наносил последние штрихи на роскошный золотой венец, напоминавший развёрнутые крылья царского сокола. Его ученики и подмастерья в благоговении толпились вокруг, слушая слабый стариковский голос.
— ...и оно должно стать тёмно-красным, не более — это будет правильный отжиг. Теперь смотрите, как я помешаю его в пламя... вот так! Вот это нужный цвет. Запомните его хорошенько; вы никогда не сможете правильно работать с металлом без отжига. Теперь кладём его на наковальню — нужно подправить соколиное крыло так, чтобы оно аккуратно касалось щеки царственной Аахмес. — Старик, хромая, поковылял к своему верстаку, ученики разбежались и принялись втихомолку проказничать. Надвинув венец на болванку и тщательно выбрав на полке молоток, ювелир принялся за окончательную подгонку. — Я выбрал молоток с плоским бойком, но вы будете пользоваться круглым, потому что с этим молотком нужно уметь правильно обращаться, чтобы не повредить золото. — Он легонько стукнул по краю крыла, и глухое бамм-м разнеслось по мастерской. Старик с лукавым видом потёр руки. — Ну как? Всё правильно?
— Нет, мастер, — пробормотали ученики.
— Конечно, я сделал не то. А теперь... — Кузнец высоко поднял руку, начал бить по венцу короткими точными ударами, и наковальня музыкально зазвенела. — А вот теперь правильно. Ухо должно быть настороже, как и глаз, а молоток держите вот так. Он должен звенеть, как струны лучшего арфиста... А теперь принесите золотую змею, что я сделал вчера, и приготовьте припой, потому что царица Аахмес пойдёт в этом венце в процессии Хеб-Седа и Царская кобра[19] должна гордо вздыматься над её лбом.
В бесплодной долине за холмами трое художников работали бок о бок в подземных покоях строившейся долгие годы гробницы фараона. Мерцающий свет факелов оживлял близкое к завершению изображение похоронной процессии.
— Царевна Хатшепсут, — сказал один другому, любовно покрывая чёрным волосы грациозной женской фигурки. — Я слышал, что она самая красивая из живущих женщин. Мне говорили, что её волосы чернее ночного неба, её губы цвета алой сальвии[20], а её плоть из чистого золота.
— Лучше бы ты не мечтал о царевне, а думал о своём художестве, — оборвал другой. — Царевны не для таких, как ты.
— Разве это преступление — просто думать о ней? Люди могут думать о богинях. Я буду думать о царевне.
— Что до меня, то я, пожалуй, не стал бы думать о том, что выше моего понимания, — вставил третий художник, мрачно нанося завершающие мазки на глаз одной из фигур. — Кстати, вовсе она не красавица. Мне сказал знающий человек, что она такая же невзрачная, как моя жена.
— Пусть Амон задушит твою невзрачную жену, у которой полно бородавок и дурной язык. Не смей упоминать её имя рядом с...
— Тихо! Тихо! — раздался голос десятника из соседнего зала. Он с хмурым видом появился в проёме и окинул критическим взглядом стены. Внезапно он мертвенно побледнел. — Что вы наделали, дураки! — хрипло завопил он. — Вы закончили картину... не осталось ни одной нераскрашенной ладони, ни клочка невызолоченного на царском саркофаге! О боги, да смилуется над нами Осирис!
Перепуганные художники уставились друг на друга, а потом побросали свои палитры и рухнули на колени, а десятник, шатаясь, заковылял вон из зала, в чернильную тьму лестницы, ведущей к свету дня, чтобы найти на другой стороне долины жреца и объяснить ему, что произошла ужасная ошибка, что они нечаянно закончили раскрашивать гробницу фараона и что это не значит, будто Добрый Бог уже готов умереть... ещё не готов, о боги, совсем не готов!
Так прошёл четвёртый день из оставшихся до Хеб-Седа, и третий, и второй, и всё это время барки богов ежечасно причаливали к храмовым причалам, а напряжённость нарастала и нарастала, пока не показалось, будто весь Египет затаил дыхание.
