Михаил Ишков - Марк Аврелий. Золотые сумерки
Что теперь более всего заботит друзей? Добродетельный образ жизни, или страх, что при Коммоде, тот отставит их от управления сенатом?
Припомнились друзья — их лица поплыли перед умственным взором. Цинна Катул, руководитель сената в его отсутствие, груб и неуклюж. Квинтилий всегда подпевал ему, даже в детстве, как, впрочем, и учивший Марка латинской риторике старик Марк Корнелий Фронтон. Старик умница, оратор, однако страдает неумеренным подобострастием, Герод Аттик — гордыней. Квинт Юний Рустик отличался скоропалительностью в решениях и превосходящей все пределы жестокостью. Все друзья детства, соратники, учителя. Участники «заговора разумных», как во хмелю они иногда именовали себя. Последователи Зенона, Хрисиппа, Диогена, Эпиктета. Приверженцы знания, утверждавшие, что жить по природе, значит, жить добродетельно.
Марк задумался — неужели постыдное в душах обладает большей силой, чем разум? Только не осуждать, пристыдил себя Марк! Если тревожит что‑нибудь, вторгающееся извне — не спеши, оглядись, постарайся узнать что‑нибудь новенькое, полезное. Остерегайся и другой крайности — ведь глупец и тот, кто до изнеможения заполнил жизнь суетой и деяниями, а цели, куда направить устремление, не имеет. Брось вертеться волчком. Всегда помни о том, какова природа целого и какова моя, и как они согласуются, а еще что нет никого, кто запрещал бы тебе и делать, и говорить сообразно природе, частью которой являешься.
Марк вздохнул — складно получается, убедительно. Но почему же сердце сжала неуместная, неразумная скорбь. Сколько он помнит себя, эта постыдная страсть всегда была поблизости.
С того самого момент, когда он ощутил, будто оказался в лодке…
Поплыл по жизни…
Марк Аврелий закинул руки за голову, задумался, когда же он в первый раз осознал, что уже в лодке?
Точно, это случилось утром. Он запомнил запах материнского молока и много — много света. В полгода он уже различал формы предметов, лица родных, игрушки. Или начал догадываться, что различает? Отец запечатлелся в памяти отчетливо, тот умер, когда сыну исполнилось девять лет. От него ему достались скромность и мужество. И отсвет славы…
На этом глаза смежились, однако до конца провалиться в сон не сумел, так и затерялся в полудреме, когда чувствуешь, что в постели, что ворочаешься, а умственному взору мерещится нечто отрывисто — давнее, родное, незабываемое…
* * *
Накатило видение — изображенный на мозаике Александр Македонский поражает врагов копьем. Персы бегут, напор греков неодолим, Дарий вскинул руки, взывает к небесам. Эта знаменитая картина была выложена на вилле Тибур, расположенной в окрестностях Рима по Валериевой дороге.
Сколько ему тогда было лет? Чуть больше шести. Марк накрепко запомнил тот день, когда ему впервые довелось побывать в знаменитом загородном поместье, увидеть императора Адриана, где славный принцепс* (сноска: До Октавиана Августа слово «принцепс» обозначало «первого в сенате». В 29 г. Август получил цензорские полномочия, на основании которых составил новый список сенаторов, в котором его имя стояло первым. Отсюда и его титул Princeps senatus (первый в сенате). С того времени это слово приобрело ранее не свойственное ему значение «самодержец», «государь».) проживал все то время, что находился в городе. После бесчисленных просьб внука дед Анний Вер махнул рукой и согласился взять мальчика с собой в Тибур.
* * *
Императорскую виллу называли восьмым чудом света, а еще сокровищницей, где можно поглазеть на все рукотворные и нерукотворные чудеса, известные в пределах обитаемого мира. Были здесь и уменьшенные копии египетских пирамид и фессалийские Темпы* (сноска: одно из самых живописных мест древнего мира, находилась в Фессалии, в Греции), родосский колосс и алтарь Зевса, что в Пергаме. Построены Лабиринт и подземное царство — владение мрачного Аида, а также воссоздана часть дворца царя Вавилона Навуходоносора. Место было священное, историческое — в этом парадном зале, в Вавилоне, четыре века назад был установлен помост, на котором покоилось тело умершего от простуды Александра Македонского, и вся армия, воин за воином прошла мимо постамента. На противоположной стене и располагалась знаменитая мозаика, изобразившая переломный момент битвы на Иссе. Исполинское изображение занимало всю противоположную стену. Чтобы разом охватить ее взглядом, Марк начал пятиться, пока не уперся в какое‑то препятствие. Не заметил, как поднажал, и в следующее мгновение мельком приметил прекрасную вазу из молочно — белого, просвечивающего алебастра, грациозно и замедлено, падающую на каменные плиты.
Даже теперь по прошествии стольких лет Марк ощутил мерзкий, перехвативший дыхание страх и томительное, и унизительное ожидание расплаты. Дед предупреждал, Адриан — поклонник прекрасного, знаток изготовленных древними и нынешними мастерами статуй, картин, сооружений «Сначала любуйся, — предупредил он внука, — потом получишь право задавать вопросы. Они должны доказать, что ты обладаешь вкусом. Но помни, настоящий римлянин никогда не склонит головы ни перед изваянием, ни перед прекрасной мозаикой, ни перед красавчиком — рабом».
В следующее мгновение молодой, изящного телосложения раб бросился собирать осколки. На сына римского патриция, неуверенно отступавшего в тень каменного быка, он старался не смотреть.
Дыхание перехватило, когда на двор в сопровождении своего вольноотпущенника и секретаря Целера, дедушки Анния Вера и сенатора Тита Антонина ступил император Адриан. Вот что накрепко запомнилось Марку — изящество, с каким принцепс носил расшитую пурпуром и пальмовыми метелками тогу. Был он бородат, и эта густая растительность на подбородке окончательно сразили Марка. Надежда оставила его.
Адриан не спеша подошел к рабу. Тот замер, головы не поднял.
— Зачем ты тронул ее? — ласково спросил император. — Разве ты не знаешь, что в одиночку здесь ни к чему нельзя прикасаться. Ты будешь наказан.
— Господин… — не поднимая головы, судорожно выдохнул раб.
— Говори, — кивнул император, — если тебе есть что сказать в свое оправдание.
— Господин… — с той же тоской повторил раб.
— Целер, займись, — коротко распорядился Адриан и большим пальцем правой руки ткнул в землю. Затем император обратился к Аннию Веру. — Где же твой внук, Анний?
Марк вышел из тени и неожиданно бурно зарыдал. Приблизился. Взрослые с любопытством, а Адриан с некоторой брезгливостью, глянули на него. Зрелище скривившегося, кусающего губы мальчишки трудно было назвать прекрасным.
— Повелитель, — торопливо, пытаясь совладать с голосом, заявил мальчик, — раб не виноват. Это я разбил вазу.
Наконец Марку удалось справиться со слезами. Брезгливость на лице Адриана сменилась удивлением. Также поспешая, чтобы вновь не расплакаться, Марк добавил.
— Повелитель, ты обязан пощадить его, — мальчик ткнул пальцем в поднявшего голову раба и добавил. — И наказать меня, как того требует закон.
Марк большим пальцем правой руки потыкал в каменные плиты, которыми был выложен двор.
Адриан оглушительно расхохотался. Его поддержал Целер и Антонин, даже дед, до той поры оторопело следивший за внуком, выдавил улыбку. Император присел на корточки, взял мальчика за плечо.
— Во — первых, племянник* (сноска: Марк Аврелий Антонин приходился Адриану внучатым племянником со стороны жены Вибии Сабины), повелитель никому и ничем не обязан, — объяснил он. — Во — вторых, императору не к лицу выносить поспешные решения. Прежде всего, ему необходимо научиться всегда докапываться до истины — это его первейшая обязанность. Если в расследовании проступка обнаружились новые обстоятельства, принцепс имеет право взять свое слово назад. Посему я прощаю тебя.
Адриан с некоторым усилием выпрямился, осмелевший Марк глянул на него.
— Когда станешь правителем, — усмехнулся император, — вспомни, первый урок, как следует властвовать, преподал тебе Адриан.
— Но я не хочу быть правителем. Я люблю играть в мяч, люблю смотреть, как дерутся перепела.
Адриан пожал плечами.
— Быть или не быть правителем, сие от нас не зависит. Задумайся, племянник, каково мне было стать императором после божественного Траяна? Что касается перепелов? — император поиграл бровями. — Это пустое… Я знаю воспитателя, который быстро отучит тебя от подобных глупостей.
После встречи на вилле о Марке заговорили. Адриан назвал его не Вер, но Вериссим* (сноска: На латинском «вер» означает правдивый, «вериссим» — превосходная степень), и среди римлян покатилась шутка: «В такие годы, а уже вериссим! Что же с ним дальше будет?» Кто‑то из проницательных остроумцев добавлял при этом: «А с нами?»
Через неделю по распоряжению Адриана Марку было даровано право получить коня от государства. Следом к мальчику был приставлен наставник из греков. Звали его Диогнет, по профессии он был художник. Тоже по — варварски бородат, кутался в хламиду, был несуетен и немногословен. Диогнет сразу сразил Марка неверием в колдунов, заклинателей, изгонятелей злых духов, отвращением к гладиаторским боям и убийству на арене римских цирков диких животных, а также равнодушием к разведению боевых перепелов.
