Александр Григоренко - Ильгет. Три имени судьбы
Внезапно широкий человек потерял злость.
— Он поубивал бы здесь всех. Разве ты сам этого не знаешь?
Старик слегка качнулся назад.
— Родного сына можно отстегать постромками или твоей любимой палкой с ремнем, сына можно бить за каждую провинность, но не удалять от себя. А ты выбросил Ерша, как позорящую тебя вещь, спрятал так далеко, чтобы никто даже случайно не вернул ее тебе. Пусть Ёрш ничего не знает, но ты думаешь, он не догадывается, что не сын тебе? Догадывается, если, конечно, жив… А заморыш, уже стоял на краю, я только помог ему шагнуть. Что было бы, не сделай я этого? Ты знаешь?
Широкий человек молчал.
— Послушай, Ябто, — почти просящим голосом сказал старик. — Послушай меня, ведь я никогда ни о чем не просил тебя. Покажи мудрость, не ищи заморыша. Он слабый, он погибнет в тайге раньше, чем ты найдешь его, если будешь искать.
— А мое оружие?! — крикнул Ябто. — Кто мне вернет его? И когда узнают…
— Не вспоминай про оружие, — продолжал старик, — ты удачливый человек, найдешь себе лучшую пальму, и железную шапку, и кольчугу и сам склеишь себе лучший лук. И про позор не говори — ведь ты смелый и никогда не боялся позора. Вся беда, милый человек, что ты и сыновей от рабов толком не отличаешь…
После этих слов Ябто вскочил, будто кто-то из-под земли пнул его в зад — он едва не повалил низенький чум старика.
Гусь
Широкий человек происходил из юрацкого рода Ненянгов — людей Комара. Он родился, когда вереницы птиц уходили на полдень в сторону Саян, называемых иногда Райскими горами. Отец его сам мечтал побывать за вершинами, ограждающими страну вечного тепла. Однажды он подошел к ним совсем близко, видел белые наконечники скал, но идти дальше не хватило дерзости. В тот день, с завистью глядя на небесный аргиш, он пожелал, чтобы сыну его мечта далась так же легко, как этим птицам, и он сказал: «Его прозвище — Ябто», — что по-юрацки Гусь.
Родитель Ябто был небогат, наверное, даже беден, но тогда жилось легко: вражда между людьми притихла, родовая река давала не жирный, но изобильный улов, хозяева леса не помнили обид, гнали зверя в петли и на стрелы, и сын рос ввысь, а еще быстрее вширь.
Ему шел четвертый год, когда кто-то из дальних родичей приехал погостить в стойбище отца и, увидев маленького Ябто, подхватил его на руки.
— Как твое прозвище, толстяк?
— Гусь, — ответил отец.
— Гусь? — просиял родич. — А где твоя шея?
Шеи у Ябто не было совсем — большая голова с торчащими волосами-иглами крепко сидела между плечами.
Родич захохотал, вслед за ним засмеялся отец и сам Ябто. Он не понимал причины смеха, но запомнил его навсегда.
Потом, когда он стал охотиться, ловить рыбу, повторил семь шагов отца, и даже побывал в набеге, шея так и не выросла. И Ябто окончательно понял: отец дал ему такое прозвище, чтобы повеселить людей.
Он стал сильным и мог наказать любого за этот смех но, видно, душа его уродилась подобной телу и стояла скалой посреди течения. Когда кто-то смеялся над ним, он сам начинал хохотать, и получалось, что вместе они смеются над непутевым родителем.
Такой выход подсказал Ябто добрый демон, поселившийся между его лопатками на пятнадцатом или шестнадцатом году жизни. В обычные дни демон молчал, но просыпался тогда, когда широкий человек испытывал боль и обиду. Демон говорил хозяину несколько спасительных слов и никогда не ошибался.
Шло время, шутка надоела людям, и сам широкий человек не думал о ней, но детская обида осталась и превратилась в презрение к отцу — вялое презрение к человеку, который всем хорош и людям мил, но не умеет держать счастье. А счастье шло к нему доверчивым косяком рыб и проходило, не задерживаясь, сквозь скверную худую сеть.
Но отец Ябто не сокрушался об этом, был душой легок и жил в беспорядке. И глядя на него, сын мечтал только о том, чтобы скорее подрасти и стать во всем непохожим на отца. Так и вышло.
Мать Ябто умерла давно от голода при перекочевке на зимнее стойбище. Отец перенес потерю легко. Но когда две сестры ушли в чужие рода за ничтожный калым, а третью, самую красивую, украл жених, отцу будто подрубили корень, и он постарел вмиг, потом ослеп. Ябто посадил его в отдельный теплый чум и кормил досыта.
Выждав год после кражи сестры, он отправился к непрошеным родственникам, и устыдил их за то, что не явились в указанный срок просить прощения и мириться, как велит обычай. Он пришел без оружия, и все видели, что одинокий юный Ябто не в силах отомстить за оскорбление. Но в словах широкого человека было столько уверенности и правды, что стыд пришиб родственников. Вор получил от отца хореем по хребту, а Ябто — небольшой железный котел, два ножа и новую сеть. Для примирения подарок был скудным, но широкий человек не сказал об этом ни слова, — ушел и приобщил вещи к хозяйству.
Он стал лучшим хозяином, во всем не похожим на родителя. Когда ослеп отец, в стойбище появился новый лабаз, на чумах — крепкие ровдужьи покрышки, а потом — отцовскую латаную лодку из шкур заменила новая, выдолбленная из цельного соснового ствола.
Но главное, демон подсказал невиданную в этих краях вещь — укрепить посреди лодки высокий шест с поперечинами вверху и внизу и натянуть между ними несколько сшитых вместе ровдуг. И лодка его полетела, и по наущению демона, Ябто научился ходить против течения. Он, искусно орудуя веслами, поднимался по реке почти столь же быстро, как и спускался по ней. Люди удивлялись его разуму, некоторые пробовали сделать так же, но у них получалось плохо или совсем не получалось. Видно, демоны их были пустыми шишками по сравнению с тем, что жил между лопатками широкого человека.
Когда умер отец, Ябто позвал родичей. Но пришло и много незваных чужих людей помянуть старика с легкой душой. Все они — и Ненянги, и чужие — сказали, увидев лабаз, ровдуги и лодку, что покойному следовало бы поменять легкость души на умелость сына. Люди сказали Ябто, чтобы он всегда оставался таким, каков сейчас, и тогда в тайге не будет человека лучше его.
Вскоре широкий человек женился и обзавелся несколькими оленями для перекочевок. Добрый демон между лопатками блаженно молчал, убеждая молчанием, что Ябто идет своим истинным путем, на котором нет опасности. Ябто был прав и этим счастлив.
Он знал, что не все люди к нему благосклонны. Он отказывался от войны, когда видел ее бессмысленность, за что некоторые считали его трусом. Но те, кто так говорил, знали и другое: Ябто расходует свою храбрость, как запас еды при большой ходьбе и, если будет в том действительная нужда, расшибет голову любому. Поэтому никто не называл его трусом в глаза.
Знал он и о другом своем прозвище — Падальщик. Несколько раз его видели на разоренных набегом, безлюдных чумищах. Никто не ведал, что он искал там. Но Ябто знал, что у всякой, даже потерянной вещи, как и у всякого человека и зверя, есть свое место в мире, а тот, кто считает и живет иначе, — попросту глуп. Он говорил об этом родичам и те признавали его правоту.
Прожив много лет, широкий человек не находил, в чем упрекнуть себя. Может быть, лишь в том, что, похоронив отца, он, как это принято у людей, вырезал из дерева куклу родителя и не кормил ее. Но отец, даже ослепший, до последнего своего дня был сыт и никогда не слышал упрека от сына. Не только отец — все, что окружало Ябто, держалось на его крепости и доброте.
И Кукла Человека, злой старик, был обязан ему тем, что до сих пор жив. Он взял его через полгода после женитьбы, когда по кочевьям родичей жены прошел мор и забрал всех ее родственников, кроме старика. Все эти годы Ябто не обносил его едой, выслушивал его неблагодарное молчание и даже редкие оскорбительные слова. Ябто ничего не забывал. Но он слушал демона и не нуждался в других советчиках.
И сейчас широкий человека ждал, когда демон скажет ему, что слова старика, его смех и издевки — не более, чем собачий лай. Но демон молчал…
Он молчал в этот позорный день, когда Ябто показалось, что жизнь его не просто сделала изгиб, но переменила русло и течет непонятно куда.
Наконец, он сказал старику:
— Скоро мы перекочуем вниз по реке. На другом берегу я знаю одно хорошее место, очень тихое. Там я тебя забуду. Надеюсь, Нга увидит тебя и наконец-то вспомнит о твоем существовании. Готовься.
Широкий человек повернулся, чтобы уйти.
— Эй! — окликнул его старик. — Не боишься, что сбегу, как Собачье Ухо?
Ябто плюнул и вышел из чума, явственно расслышав за спиной уже знакомый скрип мертвого дерева.
Он шел туда, где ждала его привычная постель и тихая жена и вдруг — услышал. Демон между лопатками ударил его в спину так, что свет померк в глазах.
Мысль беспощадная, как огонь с неба, ударила в ум широкого человека. Он упал на колени, обхватил голову руками.
— Раб… калека… как же я не догадался, как же я не подумал… Куда же ему бежать, как не… Рыбье дерьмо…
