Всеволод Иванов - Императрица Фике
— Наш Киев стоит высоко над Днепром, — рассказывала рабыня Евдокия, — как Царьград над морем. Велика земля славянская: на север — до самого Студеного моря. Бесконечны степи, широки поля, шумны дубравы, темны бесконечные леса их. Славяне просты — ходят летом в небеленом холсте, зимой — в легкой пушистой овчине. И так обильна их земля, что они ни в чем не нуждаются. В каждой славянской избе всегда наготове прикрыт чистой скатертью стол с яствами, чтобы приветить гостя. Приходит путник — и сразу может отдохнуть и подкрепиться. Обильны земли богини Славы — и потому славяне добры, мирны, бесхитростны, могучи.
— Если бы у царя Константина было больше славянских солдат, то они не отдали бы Царьград туркам! — говорила няня. — Славяне — народ свободный, не имеют своего царя, но нет такого на земле народа, который бы мог овладеть ими силой.
Как-то раз летним вечером кардинал Виссарион сидел в доме на улице Святого Духа. Над Римом небо сияло розовым, голубым, в нем мешалось золотое вино заката, за окнами веяли широкие листья платанов. Кардинал сидел перед окном, и легкие волосы на крупной голове его светились от зари. У его ног на красной подушке с золотыми кистями примостилась Зоя, а оба брата — Андрей и Мануил — восседали на тяжелых дубовых креслах с перекрещенными ножками. На Зое было как всегда греческое платье с высоким станом, с полосатым убором на голове. Царевичи на этот раз были одеты по-флорентийски — в короткие бархатные плащи сверх коротких черных камзолов с прорезными рукавами, откуда глядели шелковые процветки изумрудного цвета, в тугое вишневое трико. При беседе присутствовала гостья — прекрасная Кларисса Орсини — флорентийская патрицианка, недавно вышедшая замуж за богатейшего банкира Лоренцо Медичи. Золотая сетка покрывала ее каштановые, бронзой отливающие волосы, у бледно-розовых щек покачивались серьги из продолговатых жемчугов, на лбу сияла алмазная фероньера. На мадонну Клариссу с обожанием смотрел ее секретарь — Луиджи Пульчи.
Кардинал взволнованно рассказывал, как торжественно, бывало, совершалось в Константинополе богослужение в Пасхальную заутреню. Весь великий город, потрясенный радостью воскресения Христа, ликовал, пел, плясал, и обнимался и целовал друг друга… Зычный голос дьякона гремел под высокими сводами святой Софии, призывая к «закланию тельца упитанного», к великой вселенской радости, к всеобщему ликованию, к восклицаниям, к песням, к братским объятиям, к пляскам, к, хороводам на улицах, на площадях, к представлениям в театрах….
— Да возвеселятся небо и земля! — восклицал кардинал Виссарион. — Да радуются люди! И мы скоро, скоро будем праздновать великий праздник еще более торжественно — счастье озарит всю землю. Ведь теперь нет распри между Западной и Восточной церковью, теперь одно-едино стадо, единый пастырь — наш святой отец папа Римский высится над всем миром! Вы, молодые Палеологи, восстановите свою династию в Константинополе, как законные наследники вашего дяди, — и тогда снова соединится в единую ризу нешвенный хитон Христов. Буди, буди… Легкомысленные царевичи рассеянно слушали пророчества кардинала, они больше смотрели на прекрасную патрицианку, а Пульчи раздраженно играл кистью подушки.
«Неужели же этот восточный царский дом так уж оскудел, что не может предложить гостям ни пирожка, ни стакана вина?» — думал он: «телец упитанный» раздражил его молодой аппетит…
А Зоя Фоминишна слушала рассказ кардинала, затаив дыхание. «Никогда я не видал такой пары черных глаз, которая бы стоила одна четырех! — писал потом об этом вечере Луиджи Пульчи в письме своему патрону и другу Лоренцо Медичи. — Никогда я не видел таких бровей, каждой из которых можно было бы вместо плотины запрудить реку… Кто же, кто из них, молодых наследников, выполнит великую задачу освобождения Царьграда от кочевников?»
Воспользовавшись тем, что кардинал Виссарион очень взволновался и раскашлялся, Пульчи вскочил и ловко сумел помочь мадонне Клариссе встать и уйти. Уехал кардинал, царевичи разошлись по своим постелям изгнанников, ночь простерлась над улицей Святого Духа. Все спало, только Зоя глубоко в ночь стояла на коленях перед Путеводительницей.
Что же делать ей, мати, ей, греческой царевне, утратившей великое отечество? Неужели потеряно все? Вся тысячелетняя слава, вся сила духа, что целое тысячелетие на берегах Босфора звали человечество вперед? Не может же лгать лик Софии, Премудрости божьей? Неужели же история остановила свой бег?
И неужели же ей, византийской царевне, суждена жалкая участь явиться лишь игрушкой в руках тех потерявших отечество политиков, которые хитростью хотят заменить правду, красоту и мощь вечного людского миростроительства в борьбе против угроз страшных конных нашествий. нависших с Востока?
В 1237 году внук великого хана Чингиса хан Батый ворвался со своими бесчисленными конниками в узкий проход между холмами Южного Урала и Северного Кавказа, вылетел на равнинные степи Черноморья и, раскрываясь широким веером, летел на Запад, в своем преодолении пространства опережая даже слухи. Киев и Москва были сожжены, взяты, разграблены… Батыев воевода Субутай ворвался в границы Венгрии, в течение трех cуток преодолев почти полтысячи километров. То было страшное время!.. Монголы, неимоверно жизнестойкие, близкие к природе, стремительно летели летом по зеленым степям, преодолевая реки вплавь с помощью надутых воздухом скотских шкур, да и зимы подстегивали их порыв: холода требовали маневренности, льдом скованные реки не задерживали переправ, привычные ко всему монгольские кони копытами выбивали из-под снегов подножный корм. Каждый всадник скакал «о дву-конь», а то и «о тре-конь», и эти заводные лошади на себе несли консервы для питания людей, то в виде сушеного творогу или вяленого мяса, а то в нужде легко отдавали людям в день по фунту горячей своей крови. Природные эти наездники могли даже спать в седлах во время общей бешеной скачки, время от времени останавливаясь и пересаживаясь с коня на коня.
Батый разгромил Киевщину, Московию, Польшу, Венгрию, в 1241 году наголову разбил под Лигницем ополчение немецких рыцарей во главе с герцогом Лигницким Генрихом Благочестивым, где после боя монголы нарезали много мешков с левыми ушами рыцарей, и полными победителями ушли к себе на Восток — на выборы нового повелителя: скончался великий хан Огдай.
Впечатление от этого могучего удара с Востока на Европу трудно недооценить. Оно было потрясающим. Вот трогательное тех времен литературное свидетельство того, как оно было принято во Франции, в Париже, где уже процветал Парижский университет, где капеллан короля Людовика IX Святого Роберт Сорбон уже основал Сорбонну — высшую школу для изучения теологии.
«Слушая доклад о таких ужасных событиях, мать короля Людовика IX Бланка Кастильская воскликнула:
— Король, сын мой, где же вы? И король подошел на зов матери.
— Что вам угодно, госпожа моя мать?
И она, — записывает монах-летописец, — испуская глубокие вздохи, проливая слезы, но с решительностью и умом незаурядной дамы говорила своему сыну:
— Что же, что делать нам, сын мой, при столь ужасных обстоятельствах, удары которых доносятся со всех сторон? Ведь мы все, не исключая самой святой церкви, обречены этими татарами на гибель!
На такие слова матери король отвечал печально, но с глубоким вдохновением:
— Не забудьте, госпожа моя мать, небесное утешение — с нами! Если даже эти татары ворвутся к нам или мы, собравшись, пойдем на них, туда на Восток, то и в том и другом случае — наш путь ведет на небеса!»
Благочестивый монах комментирует эти слова Людовика Святого следующим образом:
— Побьем ли мы татар или они перебьют нас — мы все будем у нашего бога — как верующие ли герои, или же как святые мученики!
И замечательное королевское слово это ободрило и воодушевило не только благородных дворян Франция, но и простых жителей ее городов.
Времена хана Батыя давно прошли, но забыты быть не могли. А недавнее падение Константинополя оживило страшные воспоминания.
Однако, хотя опасность подступала снова, время уже несло с собой надежду: наконец-то на свете оказалась страна, которой, по-видимому, под силу прикрыть, спасти Европу с Востока. Вся Европа, все ее могучие многие княжества ликовали в восторге, когда впервые, еще за восемьдесят лег до падения Империи ромеев, великий князь Москвы Дмитрий Иванович разбил на Куликовом поле ордынского царя Мамая.
Звезда надежды взошла и засияла тогда над Европой: есть такая сила на востоке Европы, которая может противостоять Востоку Дальнему.
Москва — это не один малый и свободный город-республика, торгующий, соперничающий, интригующий, как европейские города.
Москва — это огромная земля, наполовину полевая, наполовину лесная и потому недоступная конникам.
