Хроники Червонной Руси - Олег Игоревич Яковлев
Упирающегося, вопящего от ужаса Вениамина трое ратных утащили за ворота.
— Всех хазар из Тмутаракани выгнать! — приказал Олег. — Ни одного в своих владениях более не потерплю! Пускай иную землю для себя ищут! И Халдея найдите! А нынче… — Он обвёл взглядом своих сторонников. — Гулять будем! Весь город угощаю! Погреба открывайте! Чай, Давидка с Володарем не всё ещё вино выпили, не все яства слопали!
Он внезапно вновь громко, раскатисто захохотал.
Игоревича с Володарем Олег велел развязать.
— И вы со мной трапезу разделите! — заявил он. — А после велю людям своим сопроводить вас до Днепра. Далее, куда хотите, убирайтесь! Токмо чтоб на Тмутаракань более не глядели!
Он грозил своим пудовым кулаком и снова хохотал.
…Пировала Тмутаракань, как всегда, на широкую ногу. На почётных местах рассажены были ромейские вельможи, помогшие Олегу вернуться. Один из них, тот самый безносый яйцеголовый Татикий, гнусавым голосом зачитал хрисовул[143] базилевса Алексея Комнина, в котором Олег был пышно именован: «архонтом Зихии[144], Матрахии[145] и всей Хазарии».
Цвела от радости юная жена Олега, ромейская патрицианка Феофания Музалон, прибывшая вместе с мужем из Константинополя, вздымали чары греческие купцы, веселились касоги и ясы. Радовалось и русское население Тмутаракани — не успели Володарь с Давидом за два года заручиться их поддержкой и любовью, не сделали ничего славного.
«А Олег — он что содеял такого? Водил их на Русь, проливал кровь, бился с дядьями и двухродными братьями за Чернигов, грабил, убивал! Чем он лучше нас?» — спрашивал сам себя Володарь и не находил ответа.
После он понял, что русские люди недолюбливали хазар, а в глазах их они с Давидом были ставленниками Вениамина с Халдеем. Вот потому и отвернулись, отвергли их, как только почуяли, что сила не за ними.
«И отец ведь два раза бегал отсюда. Бегал, но возвращался. Я, верно, не вернусь», — думал Володарь.
Грустно глянул он на край стола, где в праздничных одеждах сидели знатные русские и греческие жёнки. Вздрогнул невольно Ростиславич, внезапно заметив её …
Таисия смеялась чему-то, разговаривая с соседкой. Затканное жемчугами очелье[146] сверкало у неё на лбу поверх красочного убруса. Белое платье с нарядной вышивкой струилось с плеч, широкие рукава спускались долу. Блестели золотые браслеты, перехватывающие запястья.
Красавица оборвала смех, с неудовольствием заметив, что Володарь неотрывно на неё смотрит. Улучив мгновение, протиснулась Таисия сквозь весёлую толпу, подошла, встала перед ним. Запылали ненавистью глаза цвета южной ночи.
— Не захотел сделать меня княгиней?! Получай теперь! Знай: это я твоих дружинников подговорила, чтобы предали тебя! Я греческим купцам серебро посулила! Бояна спрятала в доме своём! Я и князю Олегу отписала в Константинополь, чтобы приехал и отнял у тебя Тмутаракань! Мой сегодня триумф! А ты — убирайся прочь! Изгой, бродяга! Какой ты князь?! Князёк!
Словно змея шипела над ухом. В улыбке хищного торжества расплывалось исполненное красоты лицо. Не выдержав, гречанка истерично расхохоталась.
Ничего не ответил Володарь вошедшей в раж бешеной фурии. Сдержался, сцепив зубы и стиснув кулаки. В мыслях поблагодарил Бога: охранил Всевышний, дал ему достаточно разума отвергнуть злые чары. И пусть сегодня она отомстила ему, как могла, но после, завтра что будет? Он уедет, а она останется скучать в своём Корчеве, никому не нужная. Наверное, никакой князь или боярин не возьмёт её в жёны, не прельстится увядающей красотой. Почему-то зла на Таисию за её дела не было, в душе царила только жалость.
Не глядя больше в её сторону, Володарь встал со скамьи и, обходя пирующих, подошёл к Олегу.
— Дозволь, князь, нам заутре[147] отъехать, — попросил он. — Нечего нам больше здесь делать.
— Что ж, езжайте. Нагостевались, чай! — захохотал Олег. — Два года гостили!
Володарь хмуро переглянулся с Игоревичем. В сопровождении стражи покинули они весёлое пиршество.
ГЛАВА 20
Последняя ладья причалила к берегу. Позади остался широкий плещущий волной многоводный Днепр. Давно скрылись за туманным окоёмом деревянные строения Олешья — богатого торгового городка в устье, у самого впадения реки в черноморский лиман. Впереди простиралась степь, густо поросшая высохшей под солнцем высокой травой, с шарами перекати-поля, с пылью, древними курганами и сакмами[148], с опасностями и ночами у взметающихся в усыпанное звёздами небо костров.
Посланная Олегом сторожа[149] возвращалась назад. Лишь небольшой отряд оставшихся верными Давиду и Володарю туровских и перемышльских дружинников сопровождал их в дальнейшем пути.
Минул полдень. С реки подул свежий ветерок, становилось не так жарко. Князья приказали устроить на высоком берегу привал, нарядили охрану.
Исчезли из виду ладьи с Олеговыми людьми, тишина воцарилась вокруг. Давид, как только присели они на кошмы в палатке-веже, в очередной раз принялся стонать и жаловаться на судьбу:
— Ты хоть сребришко к матери отвёз. А я?.. Всё отобрали, ироды! Такое дело! Куда топерича податься, ума не приложу! Ох, беден аз, нищ, худ!
Изрядно надоело Володарю выслушивать эти сетования, но он лишь вздыхал и молчал. Сам покуда не знал точно, как быть. Ехать в Перемышль, к братьям? Ну а дальше?
Меж тем Давид внезапно предложил:
— А что, брат, ежели… Такое дело! Приедем мы на Русь, людей соберём, посулим им добычу да нагрянем по весне сюда, в Олешье? Выпотрошим купчишек наших да греческих, добудем сребро, а со сребром не пропадём николи[150]! Наберём ещё ратников, возьмём силою города волынские, коими отцы наши володели!
— Что я, разбойник, купцов грабить? — усмехнулся Володарь.
— Ну да, конечно. Такое дело! У тя-то сребришко тмутараканское сохранено! — проворчал недовольно Игоревич. — И куда ж ты сунешься?
— Сперва, верно, к матери, в Хорватию. Потом, мыслю, угорские родичи помогут чем. Ратников наберу, приду с ними на Волынь. Более покуда ничего придумать не могу.
— Ну а я вот, пожалуй, тако
