Исаак Фильштинский - Мы шагаем под конвоем
Законвоировав Гришку, Климов на этом не успокоился и продолжал донимать парня преследованиями. Как-то среди дня он зашел в гараж и увидел Гришку, одиноко сидевшего около лесовоза. Гришка держал в руках игральные карты и в задумчивости их перебирал. Поскольку дело происходило не в жилой зоне и заключенный не был застигнут во время игры, другой надзиратель ограничился бы тем, что отобрал карты и, вероятно, прочел бы нравоучение. Но Климов рассудил иначе.
— Картишками забавляешься? — спросил он иронически. — Партнеров поджидаешь? Десять суток штрафняка!
— Гадаю на картах, — понимавший, что ему терять нечего, холодно заметил Гришка, — все хочу узнать, скоро ли ты, начальник, подохнешь!
— Вот и хорошо, — радостно проговорил Климов. — Будет у тебя время поразмыслить об этом в ШИЗО. Отдохнешь там за нарушение режима. А потом и на штрафную командировочку отправишься, лес попилишь.
Вечером Кашапова увели из барака в ШИЗО.
От этапирования Кашапова на этот раз спасло лишь заступничество заводской администрации, которая остро нуждалась в хорошем механике. Шоферы всячески старались уберечь Гришку от новых неприятностей, но Климов продолжал его преследовать, и бедняга частенько попадал в изолятор. Гришка возненавидел своего недруга и вынашивал план мести.
Климов появлялся на заводе довольно часто и неизменно с собакой, что ему, по-видимому, казалось проявлением особого профессионального шика. Он взял ее из питомника еще щенком, и она не прошла обычной полицейской дрессировки. Это была большая, добродушная, хорошо упитанная немецкая овчарка, и заключенные не испытывали к ней той неприязни, которую у них вызывал один вид обученных сторожевых собак. Некоторые даже выказывали ей симпатию. Подобно многим злобным, мстительным тиранам, Климов был по-своему сентиментален и нежно любил собаку. Обходя цеха, он обычно оставлял ее снаружи, она привыкла к заключенным и не лаяла на них. Гришка, как и все, охотно играл с собакой, угощал ее печеньем из лагерного ларька, а она в ответ умильно махала хвостом и пыталась лизнуть своего щедрого друга.
Еще в школьные годы Гришка прочитал чеховский рассказ и поэтому прозвал собаку Каштанкой. Это имя прочно за ней закрепилось, тем более, что никто из заключенных не знал подлинного, которым ее наделил хозяин. Со временем пес стал отзываться на свою новую кличку.
— Каштанка, Каштанка, — говорили заключенные, — какая нечистая сила заставила тебя связаться с таким хозяином?!
Однако желание посчитаться с Климовым пересилило симпатию к несчастному псу, и Гришка решился использовать его для мести своему супостату.
В тот злополучный для животного день хозяин, как всегда, оставил Каштанку снаружи, а сам отправился в мебельный цех, где по его заказу мастерили письменный стол особого фасона, который, по его понятию, должен был способствовать уважению к его особе.
Операция по краже Каштанки оказалась несложной. Привыкшая получать из рук Гришки угощения, Каштанка не лаяла, и Гришка незаметно увел ее в глубь лесобиржи, за высокие штабеля досок. Видел это только случайно оказавшийся поблизости старичок-дневальный.
Здесь я заранее хотел бы предупредить читателя этих строк, что рассказ о дальнейших событиях может вызвать ужас у людей, незнакомых с лагерным бытом того времени. Но свидетель-дневальный именно так описывал происшедшее. Произнеся большой монолог, из которого явствовало, что он не может допустить, чтобы опер-кровопийца над ним, старым лагерником, бесконечно измывался, Гришка извлек припрятанный под телогрейкой нож и одним ударом умертвил Каштанку.
Однако эта экзекуция не удовлетворила Гришкину жажду мести. Как опытный мясник, он расчленил собаку, затем отправился в курилку, где всегда в холодную пору горел в печи огонь, промыл мясо, вскипятил и посолил воду и побросал куски в большой котел. Ароматный запах вареного мяса распространился по курилке, и заходившие погреться работяги с вожделением поглядывали на печь.
— Разжился свининкой в поселке, — заявил Гришка, — у меня сегодня день рождения, всех угощаю.
— Неплохо и водочки привезти, — заметил кто-то из работяг.
Один из бесконвойных шоферов был тут же снаряжен за спиртным.
Между тем вышедший из цеха Климов стал свистеть, призывая любимого пса. Не получив привычного отклика, он забеспокоился, забегал по заводской зоне, спрашивая всех, не видел ли кто собаки. Еще не зная, в чем дело, некоторые зеки злорадствовали при виде взволнованного, без толку суетящегося опера.
Обходя завод, Климов забрел и в курилку лесобиржи. При виде опера Гришка пришел в хорошее расположение духа и весело закричал:
— Оставайся с нами, начальник, скоро обедать будем и тебя угостим, а то ведь в хлопотах, небось, и не поел нынче!
Климов не удостоил Гришку ответом и выбежал из курилки.
— Своего не признал, — загадочно произнес Гришка, — истинную дружбу и привязанность подлюга не ценит.
Разумеется, тайного смысла Гришкиных слов никто из присутствующих в тот момент не понял.
Наконец, привезли водку, и присутствующие собрались приступить к обеду. Похлебка казалась на редкость аппетитной. Ловко, как опытный повар, орудуя ножом, Гришка разрезал мясо на куски и призвал присутствующих начать трапезу. Но тут неожиданно наступило прозрение. Кто-то, подобно мальчику из известной сказки Андерсена, вдруг закричал:
— Да это же собачина, климовский пес! В курилке стало тихо. Некоторые посмотрели на Гришку с любопытством, другие взирали на него с осуждением. Были и такие, которые с отвращением выбежали из курилки. Голода в то время в зоне уже не было, и блюдо, приготовленное из собачины, особенно привлекательным не казалось. Однако нашлось несколько человек, которые с хохотом окружили стол и принялись пожирать куски горячего мяса. Сам Гришка священнодействовал, глаза его горели. Он не просто ел собачину и угощал ею присутствующих, но совершал символическое действо, подобное ритуальной трапезе дикарей-людоедов.
В несчастном псе он видел своего заклятого врага — опера и мстил за выпавшие на его долю унижения. Водка развязала участникам пиршества языки, и взрывы хохота сопутствовали Гришкиным антиклимовским проклятиям.
В лагере трудно сохранить в тайне от надзора сколько-нибудь приметное событие: слишком много там соглядатаев, готовых выслужиться. И Климов уже к вечеру знал о судьбе своей собаки. Он был в бешенстве. Завести на Гришку уголовное дело не мог и был вынужден довольствоваться тем, что упрятал парня в очередной раз в ШИЗО, а через неделю приказал этапировать его в дальние режимные лагеря. Эту неделю Гришку выводили на работу на завод. Он был сумрачен и то и дело заговаривал о содеянном, порой пуская слезу.
— Какого пса замочил, — говорил он собравшимся вокруг него в курилке слушателям. — Каштаночка мне верила, а я ее ножом!
Присутствовавшие молчали, никто не смеялся. Гришке сочувствовали, потому что считали, что он вынужден был совершить это злодеяние ради защиты своей чести. Все осознавали трагизм ситуации. Гришка на свой лад пережил многократно воспроизведенный в классической литературе конфликт долга и чувства.
Перпетуум-мобиле
Подневольный труд развращает человека, приучает смотреть на работу как на тяжелую, ненавистную обязанность, развивает стремление любыми путями от работы увильнуть и для этого всячески хитрить и изворачиваться. Если же при этом в человеке есть авантюрно-игровая жилка, то его действия подчас носят абсурдный характер и никак не согласуются со здравым смыслом. На это толкает сама трагически-нелепая лагерная обстановка. С одной из подобных ситуаций я столкнулся в первый год своего лагерного бытия.
Работа на сортировочном бассейне требовала от нашей небольшой бригады слаженности и активности, если кто-либо начинал филонить, за него приходилось вкалывать остальным. Поэтому новый работяга Вдовин постоянно вызывал нарекания. Это был довольно высокий, толстый человек, с крупным лицом, вздернутым, похожим на кнопку носом и маленькими, слегка косившими хитрыми глазками. На воле он работал где-то в Ростовской области шофером и отличался незаурядной физической силой. Однажды, отступив от своего правила работать с прохладцей, он подогнал к бревнотаскам огромный плот древесины размером почти в полбассейна. Видимо, был он не прочь поесть и постоянно хвастался, что на воле съедал за один присест килограмм мяса. Обычно, опершись на длинный багор, он по самым разным поводам пускался в долгие рассуждения, пока наш старший не возвращал его к действительности матерной бранью.
Сидел Вдовин, как выяснилось, за изнасилование. По его версии, обвинение это было смехотворным. Он показывал мне документы по своему делу: обвинительное заключение и решение суда. Оказывается, он был знаком с какой-то женщиной много лет, часто бывал у нее дома и состоял с ней в связи. Однажды она поставила ему ультиматум: либо он на ней женится, либо она его упечет в тюрьму. Он слова эти всерьез не принял и продолжал ее навещать. Тогда она во время очередного свидания разыграла комедию: подняла страшный крик, призывая на помощь соседей, которые застали ее полуодетой, в разорванной рубашке, со следами побоев, синяками и ссадинами на теле. Рыдая, она утверждала, что Вдовин ее изнасиловал. Пришел участковый и составил протокол. А как раз в это время вышел очередной указ или были изданы инструкции об усилении наказания за изнасилование. Вдовин попал под кампанию. Состоялся суд, соседи выступили свидетелями, и Вдовин был осужден.
