Марина Друбецкая - Девочка на шаре
В начале мая горячий грузинский князь Гогоберидзе устраивал прием по случаю окончания съемок серии о капитане Бладе, в которой сыграл одного из пиратов. На радость студии, князь умудрился по ходу съемок никому не перерезать горло, хотя ятаганами размахивал кровожадно, как в кадре, так и вне его, особенно когда, сверкая глазами, подлетал к режиссеру, удумавшему отодвинуть пирата в угол сцены или лишить возможности поцеловать розовощекую блондинку.
— Удушу! — орал Гогоберидзе в адрес блондинки. — Удушу пацэлуем, и бэздыханное тэло красавыцы унэсут арлы!
К празднику прибыла подвода с дарами горной страны. Уже овцы и барашки отвизжали свое: в программе значились шашлыки, а также пение а капелла и фейерверк. Хрусталь, серебро, шелковые скатерти… Палуба трехмачтового парусника, бывшего главной декорацией серии, превратилась в роскошную ресторацию. На столах высились серебряные кубки. К верхушкам мачт прикрепили прозрачный занавес, который облаком обвил корабль, превратив его в шатер. Прием был провозглашен как маскарадный. Тема, конечно, пираты. Большинство гостей явились с перевязанными черной ленточкой глазами. Но иные проявили фантазию.
— Александр Федорович, там госпожа Мелентьева из «Воскрешенных дважды» пришла в костюме… — Петя, запыхавшись, пробирался сквозь толпу к Ожогину. — Она… Она…
— Что «она», Петя?
— Она одета только в веревки! По ее мнению, это костюм похищенной герцогини! А ведь над нами и так висит цензура! Здесь же писаки!
Стоящие вкруг Ожогина коммерсанты, приглашенные с целью демонстрации продуктивности щедрых вложений, оживились: где же эта, с позволения сказать, похищенная. Петя, чуть не падая от ужаса, топорщил глаза и показывал рукой: там, там! Ожогин добродушно махнул рукой, и купцы, откланявшись, проследовали для лицезрения «звезды» маскарада.
Поднявшись на капитанский мостик, Ожогин смотрел на толпу, бурлящую на палубе. Он и хотел увидеть Ленни и не хотел. Уже несколько раз он просыпался ночью с ощущением паники — конечно, он ей не нужен, конечно. Не стоит и рассчитывать на что-то другое. Еще ему было стыдно перед Ниной. Он по-прежнему покорно приходил по ночам в ее флигель, коротко целовал полные плечи, старался соответствовать ее любовному жару; но давно чувствовал, что и ее сильные губы, и пышное тяжелое тело стали чужими. Поглаживая ее волосы, подстраиваясь под ее дрожь, он думал о том, что забыл поставить подписи на двух контрактах, потом переносился мыслями на строительство павильона для «Молчаливого солдатика» — о, эта серия про юного солдата Великой войны, воскресающего дождливыми ночами, чтобы охотиться на обидчиков тихих людей, на ней столько прольется слез! — одновременно целовал, как любила Нина, ее прикрытые веки и боялся признаться себе, что думает о стрекозе Ленни. На самом деле он не мог себе представить, как прикоснуться к ее хрупкому трепещущему телу, — ни малейшей идеи. Бестелесна.
Ленни, увидев Ожогина на мостике, взбежала к нему по трапу. Была она в тельняшке и матросских штанах. Хлоп — прыжок! И вот она около него. На шее у нее болтался фотоаппарат.
— Александр Федорович! Приветствую вас! А Гогоберидзе нанял нас с Лурье для фоторепортажа, так что я здесь, можно сказать, по служебной надобности. Вам придется меня подкупить, чтобы фото с госпожой Мелентьевой в веревках не попали газетчикам! Вы почему не в маскарадном костюме? — смеясь, болтала она. Ожогин не успел ничего ответить. К ним подошел виночерпий, разливающий вино из громадного рога. Ожогин подставил стакан, сделал сразу несколько глотков — вино было терпкое, старое. Он вдруг решил идти ва-банк. Но как?
Внизу, на палубе, стояла, глядя на них, Зарецкая. Ленни увидела ее и помахала рукой, приглашая подняться. Зарецкая коротко кивнула, отвернулась и быстро пошла прочь. Только что она слышала разговор, поразивший ее. Досужие сплетни, вздор, ерунда, но… Две полуголые старлетки («Прости господи!» — фыркнула Зарецкая, проходя мимо) мололи чушь, попивая винцо.
— Послушай, крошка, — говорила та, что была голой сверху, — правда, что хозяин влюблен в ту мартышку? — и указывала бокалом на капитанский мостик.
— Влюбле-ен? — тянула слова та, что была голой снизу. — Да ты с Луны свалилась, крошка! Он давно сошел с ума. Вся студия только об этом и говорит. Носит ей пледы в ротонду, чтобы у нее ножки не замерзли. Фу!
— А что мартышка?
— Мартышка — дура, блаженная. Ничего не замечает. Кромсает свои пленочки. Будь я на ее месте!.. — Она закатила глаза.
— А что хозяйка? — не унималась голая сверху.
— Знаешь, крошка, правду говорят, что последними обо всем узнают мужья и жены.
Зарецкая оцепенела. Кто-то, проходя мимо, приветствовал ее. Она подняла в ответ руку с бокалом и улыбнулась. Рука так и осталась поднятой. Губы, растянутые в улыбке, одеревенели. Она смотрела на капитанский мостик. Ленни увидела ее и помахала рукой. Ожогин, глядевший в этот момент на Ленни, даже не обернулся. И по этой детали, по его напряженной позе, по тому, как он склонял к Ленни голову, Зарецкая вдруг поняла, что все — правда. Не врут полуголые, не врут. Из глубин ее сознания всплыло и встало перед ней множество примет, признаков, мельчайших подробностей поведения Ожогина, случаев, которые она не хотела замечать, но которые теперь ясно говорили ей, что она потеряла его уже много месяцев назад. Она сорвалась с места и почти бегом устремилась куда-то, сама не зная куда. Бежать! Не видеть их! «Потеряла. Потеряла. Потеряла», — стучало у нее в голове. Потеряла? Она остановилась. Ну нет! Так просто она его не отдаст.
Между тем на капитанском мостике, к неудовольствию Ожогина, собралась целая толпа.
— Посмотрите, это не Александр Грин прохаживается в носовой части? До чего же его «Алые паруса» популярны! Приторно сладкая история, однако, сколько любителей пить кофий с десятью кусками сахара! — загнусавила дама, утянутая в корсет. Ее шляпка была украшена свежими вишнями и персиками: целая фруктовая корзинка на голове. Дама то и дело наклонялась, и ее спутники с радостью отрывали по ягоде. «Что за дура!» — с раздражением подумал Ожогин.
— Низкий вкус — проклятие этой нации, — забубнил в ответ толстяк с длинными неряшливыми волосами.
Ожогин растерянно улыбнулся и покрутил головой в поисках Пети, который обычно ловко умел объяснить ему, что вокруг за люди и как себя с ними вести. Но того поблизости не было.
— Это писатели из знаменитой местной коммуны, — шепнула ему на ухо Ленни, приподнявшись на цыпочках и обдав запахом легких духов, настоянных на аромате иноземного цветка. — Не обращайте внимания.
Писатели тем временем приветствовали печальную даму со стрижкой под Сару Бернар и маленького человека с желтой кожей и быстрыми птичьими глазами, который тут же впорхнул в разговор.
— Почему вы не даете снимать людям с другим менталитетом? — обратился он к Ожогину — Тем, кто видит шелковую изнанку мира? Вы загубите русское кино. Во Франции в кино работает Сальвадор Дали, а кто из русских продюсеров пригласил Казимира Малевича?
— Браво, браво! — захохотал неряшливый толстяк. Дама во фруктовой шляпке наклонилась и предложила маленькому желтому человечку вишенку, тот оторвал целую горсть. Мимо прошел официант с подносом, уставленным напитками, и настроенная на скандал компания тут же подхватила стаканы с красным вином. Ожогин до краев наполнил свой, а печальная дама решительным жестом взяла с подноса целую бутылку, пробормотав себе под нос: «Искать виночерпия, пытать чертей, и смерти я увижу поводок…» — и нахмурилась, прислушиваясь к своим голосам. «И она тут сегодня…» — донесся до Ожогина чей-то шепот. Была названа фамилия знаменитой поэтессы.
— Думаю, все не так просто, господа, — зазвенел вдруг в наступившей тишине голосок Ленни. — «Алые паруса», скорее, история про то, что не всем иллюзиям суждено провалиться сквозь землю. И алые они, потому что пропитаны кровью. — Она говорила страстно, отвечая собственным мыслям. — Мы не знаем чьей. Может быть, тех, кому не повезло. И потому таким пронзительным кажется финал. Это по-своему детективная история, и если бы я ее снимала… — Она запнулась.
— Лучше сыграйте Ассоль, мадемуазель Оффеншталь, — неожиданно для себя выпалил Ожогин и тут же подумал: «Вот, пожалуйста, это все вино! Не бросаться же теперь в море. Да и брошусь, что с того — плаваю я отлично. Дурак-человек…»
— Я? — переспросила Ленни. — Ну, Александр Федорович, какая же из меня актриса? Как вам мысль такая в голову пришла!
Они вдруг оказались одни. Литераторов утянули в другой кружок, и только знаменитая поэтесса исподтишка наблюдала за ними. Подошел мрачный Грин.
— Господин Ожогин предложил вам сыграть Ассоль?
Ленни растерянно кивнула в ответ.
— Я сам об этом думал.
