Гусейнкули Гулам-заде - Гнев. История одной жизни. Книга первая
— Э нет… Там не все — фантазия. Например, про нишапурского вора — это не фантазия, это — в самом деле… Не зря имя легендарного вора Мамеда народ до сих пор произносит с уважением. Это от него сложилась курдская поговорка: «Быть вором — быть мужчиной». Я не знаю, кто грабит миянабадские магазины, но могу сказать точно, что этот вор перенял высокое мастерство знаменитого вора Мамеда!
— Впервые вижу блюстителя порядка, который встает на защиту вора! — хохочу я над комендантом. — Давайте воспримем сладенького, господин комендант, за здоровье нового правительства!
— Ал-ла, с удовольствием, дорогой постчи! — отзывается он и тянется за бутылкой. — Впервые вижу такое правительство, которое не нуждается во мне. Ей богу! Вот это государственная мудрость!
ШИРВАН
Кто-то и когда-то сказал: «У счастья нет границ». Ей богу, если б я знал где похоронен этот умный человек, я бы поставил ему памятник! В самом деле, загляните-ка в мое прошлое. Совсем недавно я ходил по полям с пастушеской палкой, и самым преданным моим собеседником и другом была собака. Потом я попал в среду чиновников, пообтерся в аристократическом обществе, кое-что перенял, а многое и возненавидел. Но главное больше стал понимать — что такое мир. Спасибо за это тегеранскому повару! Он на многое открыл мне глаза! Пока я разглядывал мир и постигал смысл жизни, счастье подбросило меня на следующую ступень, сделав почтальоном. Теперь опять новая радость! Посудите сами: мои киштанские друзья до сих пор не видели даже Боджнурда, а я уже отправляюсь в путешествий до Ширвана!
Да, да! Почтовый чиновник так и сказал: «Отныне, господин Гусейнкули, вы будете обслуживать города Миянабад, Ширван и наш Боджнурд, с одним рейсом в неделю!» Добрый человек этот чиновник.
Вернулся я домой взволнованный и, конечно, тотчас же сказал о новом маршруте своим: отцу, матери и сестренкам.
— У счастья нет преград, дорогой сын, — сказал мне отец. — Самое большое счастье — быть слугой народа. Кто хочет испытать это счастье, тот должен всегда быть среди народа.
Утром отец, мать и сестренки выплеснули мне вслед по чашке чистой, свежей воды и пожелали счастливого пути до Ширвана.
Идут в жизненную даль мои дороги.
В Миянабаде, направляясь в арк, я повстречал Мухтара.
— Туда не ходи. Гусо, — сказал он. — Ходоу-сердар куда-то уехал по делам, а Аллаверды и другие в гостях у армян, на хлопкоочистительном заводе. Он велел принести ему газеты туда.
— Есть, родной Мухтар! Сейчас пойду туда. А тебя К не интересуют новости?
— Какие?
— Завтра отправляюсь прямиком в Ширван. Потом опять сюда, потом в Боджнурд!.. Эх-ха.
— Ты стал великим путешественником. Клянусь моей мамой, я завидую тебе. Ты как Искандер: решил стать завоевателем солнца. Счастливый путь, Гусо!
Иду так быстро, что даже не замечаю, как миновал мост. На заводе отыскиваю, где сидит Аллаверды-сердар. Оказывается, он в гостях. Иду туда. Вижу: сидит он на ковре в большом зале. Около него Гулам, Риза, Микиртыч, Хейка, Абдулали и Лалозар. Три курда и три армянина — шесть братьев!
— Привет вам!
— Привет, родной Гусейнкули! — отвечает сердар. — Проходи, садись. В неделе семь дней, а нас без тебя только шесть. Новости расскажешь. Мы рады послушать..
— Две новости! — говорю я присаживаясь. — Первая: теперь я буду дополнительно обслуживать Ширван!
— Приятная новость! — восклицает Аллаверды-сердар!
— Во-вторых, — добавляю я громко, с бунтарским подъемом, — в России свергнут царь. Теперь там народ всем правит. Вот, пожалуйста, читайте. Я достаю газету «Бахар» и кладу ее перед сердаром!
— Джане-джане! — воскликнул он. — Неужели это правда? Вот молодцы! Они такие же бедняки, как и мы! Ну-ка, дорогой почтальон, пей за хорошую новость!
Мне нельзя. У меня много дел и, конечно, сидящие понимают, но им почему-то хочется выразить благодарность за хорошую весть именно этим угощением. Микиртыч разливает в стаканы вино. Все залпом пьют. Наливают еще. Затем Микиртыч встает, шарит по карманам пиджака и достает пять туманов.
Возьми, Гусейнкули, это деньги из кассы завода. Подарок тебе за радостную весть! Да здравствует русский народ! Выпьешь потом!
На следующее утро впервые я вышел из Миянабада через другие ворота. Впереди лежал долгий и незнакомый путь, хотя и с этой стороны города были те же горы, дорога, растительность. Они, пожалуй, ничем не отличались от изученного мной ландшафта. Дорога тянется по широкой долине между вершинами Джадж и Шахджахан. С востока и запада высятся горные хребты, а в долине всюду сады и речушки. Журча и прыгая по камням, ручьи торопится к реке и падают с отвесных берегов, разражаясь недовольным шумом. На десятки километром протянулась долина. Много тут сел, утопающих в зелени, но еще больше диких зарослей. Они простираются сплошным массивом. Долина наполнена гомоном всевозможных птиц. Здесь такая разноголосица, что, кажется, разорвись бомба, ее не услышишь. И люди в долине диковатые. Когда прохожу мимо села, они выбегают из кибиток и молча смотрят на меня, как на существо, прилетевшее из потустороннего мира. Иногда я захожу в деревню. Сельчане обступают меня, жадными глазами смотрят на мой лоб, и я не сразу догадываюсь, и чем дело? Оказывается, они увидели на моей фуражке значок с изображением Льва и Солнца. Не будь у меня на синие почтовой сумки, эти дикари, наверняка, приняли бы меня за самого персидского шаха!
Неподалеку от села Сорчешма долина становится суше и тише. Здесь уже нет родников и птиц. Последний большой родник, вытекающий из-под Солхи источник миянабадские рек, я встречаю в полдень. Пью кристально чистую, холодную воду и поднимаюсь в гору по узкой извилистой тропинке.
Никогда бы не подумал, что на такой высокой горе, как Солхи, могут жить люди! Когда я поднялся на нее, то увидел большое село и много, много девушек в ноле. Плоскогорье сплошь засеяно, и девчата были заняты работой. Увидев меня, они начали переговариваться между собой, задевать меня и посмеиваться. Я отвечал им все, что придет в голову, лишь бы не молчать. И в конце концов договорились, что на обратном пути еще встретимся. Девушки проводили меня до пологого склона и долго смотрели вслед. Они весело кричали, пока я не спустился вниз, в узкое ущелье, заросшее диким кустарником. Затем вновь открылась передо мной долина, и, наконец, вдалеке показалось большое село Гилян. Маленькие глинобитные дома, редкий лес, каменистая почва. Люди одеты плохо: в лохмотьях и дырявой обуви, угрюмые, неуверенные в завтрашнем дне.
Недалеко от Гиляна видны, известные во всей Персии, «божьи порота». Это две огромнейшие скалы — трехсотметровой высоты каждая. Они стоят в двадцати метрах друг, от друга, образуя каменные ворота. По преданию, их создал сам аллах, когда еще не было на земле ни людей, ни зверей.
Солнце торопится на покой. Тороплюсь и я. До наступлении темноты надо успеть дойти до Ширвана. И вот впереди расступаются горные хребты и передо мной — красимая ширванская долина и город. Сердце мое бьется радостно. Я горд своей должностью и собой. Ширван должен быть краше и больше Боджнурда и Миянабад!
Когда я вошел в город, было уже темно. Солнце давно спряталось за вершиной Аладага, и в небе горели звезды. Долго я бродил по темным улицам, искал шерапхану. Наконец отыскал. Почтовый чиновник без всякого интереса принял у меня почту и вновь занялся своим делом. Я потоптался на месте, спросил:
— Господин, скажите, пожалуйста, где мне ночевать? Я не знаю города, устал.
— Ничего, не умрешь. Иди по этой улице. Увидишь караван-сарай! Послезавтра придешь за почтой… Слышал?
Ночевал я в караван-сарае на грязной вонючей постели. Всю ночь меня душил запах гнили, и очень усердно кусали блохи. Я никак не мог уснуть и все время думал: скорее бы наступило утро! Под утро я все же уснул, но тотчас проснулся от истошного поя муэдзина, призывавшего верующих на молитву. Я вскочил с постели, умылся и вышел на улицу. К мечети спешили толпы мусульман, постукивая о булыжную мостовую посохами, сгорбившись как несчастные преступники, свершившие тяжелое злодеяние. Я пропустил их вперед и побрел, осматривая город. Ширван показался мне небольшим и замусоренным. На улицах столько было грязи, что невольно казалось — здесь живут не люди, а свиньи. Вскоре я очутился на северной окраине Ширвана, возле реки Сумара. Разделся, стал купаться. Благодать.
В полдень вновь поплелся в центр и окончательно убедился, что это не Ширван, а самый настоящий ад. Захотелось побыстрее вырваться отсюда. Миновав восточные ворота, оказался на громадной площади, застроенной торговыми предприятиями: магазинами, лавками и мастерскими. Меня поглотил многоголосый людской шум: кричали псе и отовсюду. Кажется, один я только и был слушателем. Конечно, сразу же я догадался, что передо мной базар. Большой ширванскнй базар, о котором не раз слышал от отца. Но я почему-то представлял его не таким. Отец называл его волшебным, а тут — вонь, грязь, суматоха, споры, крики. Может, он и был когда-то волшебным, но сейчас!.. Я прохожу мимо лавки мясника. Тучный перс с обнаженными желтыми зубами заносит топор над бараньей тушей: взмах, удар и баран разлетается на две части. Я смотрю на мясника. Он доволен собой и тушей. Он упоительно хохочет, вытирая сальные руки о грязный фартук. А вон большая толпа загородила проход меж лавок, — не пройти. Что они там хорошего увидели? Наверное, фокусник или змеелов выступает с кобрами, чтобы подработать. Я протискиваюсь и вижу… лежащего человека. Любопытство притягивает к нему многих, но каждый, едва увидев несчастного, отшатывается и спешит уйти прочь. Драные штаны и рубашка на нем сплошь усыпаны вшами. Ниже колена сквозь рванье видна язва, в ней копошатся черви. Человек жив или мертв? Оказывается жив: время от времени его начинает бить лихорадочный озноб. Лица больного почти не видно. Оно сплошь заросло щетиной и не узнать, кто он? Что за человек? В таком виде трудно признать даже знакомого. Я приглядываюсь к изможденной фигуре, к одежде. Кажется, этот человек мне знаком. Но нет, видимо, ошибаюсь. Я впервые в Ширване, откуда у меня могут быть тут знакомые?
