Владислав Глинка - Дорогой чести
При трактире «Русский пир» оказались свободны две лучшие комнаты, и Непейцыны их заняли. Дяденька тотчас велел вынести из более просторной кровать и составить посреди два стола.
— Ты отдохни часа три, и пусть Федька всем говорит, что вышел и будешь после двух, а я пойду по лавкам.
— Проверить, все ли отдали? — догадался Сергей Васильевич.
— И за тем. Но главное, узнавши, что приехал, все чиновники сбегутся тебя визитировать, так надо хоть закуску им предложить.
— Полноте, может, и не придет никто.
— Людей не знаешь! Ручаюсь, что разве судья-лежебока не сразу соберется, а остальные за полдень все тут будут.
Городничий разделся, отстегнул ногу и прилег в халате. Федор в соседней комнате, тихонько напевая, брякал посудой.
— В трактире приборы взял? — спросил Непейцын.
— Нет-с, — показался в дверях Федя, — Семен Степанович мне велели на двенадцать персон всего уложить. Одну рюмку побили как-то. И наливки, соленья, маринады и окорока — все ступинское…
Дяденька оказался провидцем. Едва он поспел возвратиться в сопровождении двух сидельцев, несших покупки, и с Федькой разложить и расставить все на столе, а Сергей Васильевич вновь облечься в мундирное платье, как начали прибывать гости.
Первым явился почтмейстер, средних лет, поджарый, с длинной, выгнутой вперед шеей, напоминавший выбракованного из кавалерии, но еще бодрого коня. Отрекомендовав себя верным почитателем Семена Степановича, он выразил надежду заслужить расположение и его высокоблагородия как усердием к службе, так и добрым сердцем. После этого поднес письма, будто полученные только вчера, и сообщил, что уже три дня знал о вот-вот имеющем совершиться прибытии Сергея Васильевича, а также об имени его высокого покровителя. Тут была сделана пауза, после которой сниженным тоном добавлено, что, однако, о сем более никому сообщено не было — пусть всякий предстанет, каков он есть, пред справедливым оком…
Потом появился уездный лекарь, почти безмолвный немец, который, сказавши единожды «прошу полюбить и пожаловать», присел в углу и замер в явном ожидании, когда пригласят к столу.
Третьим пришел тощий офицер в армейском мундире, рекомендовался соляным приставом и безмолвно застыл в деревянной позе близ двери. На приглашение присесть ответил скороговоркой:
— Помилуйте, я при господах штаб-офицерах никогда-с, окромя кушанья…
Наконец вместе ввалились два толстых, краснолицых — судья и приказчик винного откупщика. Судья был в мундире нараспашку.
— Не затянут и два человека, хоть в бока коленом упрись! — пояснил он Непейцыну.
Спутник его, одетый в просторный сюртук табачного цвета, услышав это, сказал:
— А мой мундир, батюшка, и в рукава не вздеть стало, спину расставлять надобно…
Тут дяденька подал знак Сергею Васильевичу, и тот пригласил общество к столу, извинившись, что не может должным образом угостить, не имея пока постоянного жилища и своей кухни.
Из уважения к прежнему и к новому городничему купцы не подсунули ничего несвежего из закусок и вина не походили на разбавленные. Часа через три, когда Кузьма и Федор развезли по домам судью, лекаря и откупщикова приказчика, а соляной пристав и почтмейстер, отклонив их услуги, отправились сами, у Сергея Васильевича осталось убеждение, что все прошло хорошо, доказательством чему были прощальные объятия и приглашения в три семейных дома, где хозяйки будут ему рады, как родному брату.
— У тебя в голове шумит? — заботливо спросил дяденька.
— Не очень, — неуверенно сказал племянник. — Может, сходить в канцелярию? Что-то Квасов голосу не подает.
— Нет, брат, присутствие уж кончилось, а Квасов нонче, поди, из кожи лезет, грехи свои заметает и в канцелярии не сидит.
— Надо б узнать, кого остальных под арестом держит, — вспомнил городничий, тщетно посасывая давно погасшую трубку.
— Ежели мне ту комиссию доверишь, так узнаю, когда прогуляться пойду, а ты отдохни. Федор, помоги барину раздеться…
* * *Когда проснулся, в комнате было темно, а в соседней — увидел сквозь растворенные двери — дяденька сидел у прибранного стола и писал при двух свечах. Если не двигать головой, она почти не болела, и Сергей Васильевич смотрел, как, написав несколько слов, крестный задумчиво смотрел на кончик пера. Потом, затянувшись из любимого короткого чубука, пустил сквозь ноздри два столба дыма. А самому курить не хотелось — во рту сухо и скверно. Прокашлялся и охнул — так стрельнуло в голову. Дяденька встал, подошел к двери:
— Ну, как ты?
— Чаю горячего хорошо бы.
— Я и то велел скипятить. Но тебе допреж надо стаканчик принять. Вставай, я приготовлю.
В халате, без ноги, Сергей Васильевич кое-как проскакал к столу, с отвращением проглотил мятную настойку, пожевал курятины. И впрямь стало легчать. А тут Федор внес самовар, дяденька заварил чай. От второй чашки совсем отлегло, захотелось покурить. Федя подал трубку, огня на скрученной бумажке.
— Дяденька, ведь и вы же пили — как же ни в одном глазу?
— Первое — ты, как амфитрион, пил все тосты исправно, а я по полчарки. И второе — счастлив нонче, а таких и хмель не берет.
— Чем же? Отчего?
— Глупы вы, подполковник, ежели спрашиваете, — засмеялся дяденька, и разом лицо его покрылось множеством морщинок (ох, постарел как!..) — Что, по-вашему, у меня недавно впереди было? Ступинское сидение, разговор с Ермолаем, книги старые да ожидание вестей, как далеко тебя зашлют, откуль и не жди на побывку. И вдруг — на-кась! Спасибо графу новоиспеченному! Да еще все знания мои здешние тебе пригодятся. Сижу и реестр пишу, о чем толковать надобно. Настоящее так хорошо, и будущее не хуже: летом в Ступине по хозяйству, а зимой здесь. И еще радость, что истинно взрослым вижу. Без лишнего крику Квасову полное ассаже сделал.
— Все же, дяденька, я много лет хоть небольшую часть, но под командой имел. А как арестанты? Не случилось узнать?
— Как я говорил, уже выпущены. Двое — пьяницы настоящие, а третьего, мещанина Степухина, заарестовали за курение на улице.
— А разве запрещено?
— Понятно, нет. Но городничему надлежит блюсти безопасность города от огня. Смекаешь? Ежели, скажем, сему чиновнику трубка в руках у прохожего простого звания понравилась или обратное — сам сей не по вкусу пришелся, то приказывает янычарам своим ввергнуть его в заключение: зачем неосторожно курил у деревянных строений. Трубку отобрать яко вещественное свидетельство преступления и к делу припечатать. А станут на человека кляузу строчить, то и зачнет просить прощения, трубку злосчастную не вспомнит, да еще деньгами откупится «на возмещение расходов по следствию».
— Так и здесь было? Ну, Квасов, погоди же! — воскликнул Сергей Васильевич.
— Поначалу все так, но нынче Степухин выпущен и трубка возвращена с отеческой нотацией. Словом, подвел Квасова почтмейстер.
— Что не предупредил о моем приезде?
— Вот-вот. И знаю даже тому причину. Зашел давеча к смотрителю училища, который прострелом мается, отчего представиться тебе не явился, и он рассказал, что на неделе Квасов у почтмейстера в карты впервой играл — честь приглашением оказали, полагая, что долго за городничего править станет, — и он, представь, у хозяина три рубля выиграл, тоже, конечно, в оной уверенности. Известно, как за то почтмейстерша мужа приголубила, — она дама строгая. А тут вдруг известие, что царству Квасова конец. И взыграла злоба пострадавшего: «Ах, не соблюл вежливости в моем дому, так пусть же тебя накроют с поличным…»
— Хорошо, что я в карты не играю, — засмеялся городничий.
— Не только сие к твоим счастливым качествам сопричесть возможно, но и что холост и независим от здешнего общества по состоянию помещика и по чину, коим старше всех в городе.
— Предводитель тоже подполковник. Надо ему визит нанести.
Дяденька возразил:
— Он в сей чин при отставке пожалован, следственно, тебя ниже. Не был сегодня оттого, что в деревне обретается, а случись здесь, то верь, прибежал бы по второму из двух еще качеств, которые тебе ограждением от многих зол послужат.
— Какие ж, дяденька?
— Одно — от претензий здешних дам спасет безножие твое. Чуть что — не захотел в гости пойти или обедню долгую стоять, — так залег на диван: заныла, мол, рана — мочи нет! Дамы сряду тебя пожалеют, а известно, какая в них сила. И второе, более по мужской части относимое, — важная в Петербурге протекция. Такая весть любому таракану уездному спину дугой согнет. Недаром почтмейстер ее помянул, когда письма подал. Уж прописали и о том из Пскова.
— Позвольте, так ведь я письма-то еще не прочитал! — спохватился Сергей Васильевич. — Одно от Фили, а другое от кого?..
Вскрыл писанное незнакомой рукой, заглянул на подпись: П. Захаво.
