Андре Мальро - Завоеватели
6 часов
Вестовой, посланный из тюрьмы, приносит Гарину бумаги — протокол допроса Лина.
— Он заговорил?
— Да, ещё один подтверждает, что Николаев прав, — отвечает Гарин. — Не многие могут устоять перед пыткой…
— А… это долго длилось?
— Да нет, конечно!
— Что с ним сделают?
— Что, чёрт возьми, ты хочешь, чтобы с ним сделали? Руководителя террористов на свободу не отпускают.
— В таком случае?..
— Тюрьмы, разумеется, переполнены… Ну словом, его будет судить трибунал особого назначения. Да, как говорит Николаев, всё тайное становится явным: мы знаем теперь, во-первых, где Гон и, во-вторых, что именно по его приказу убит Чень Дай; убийца — слуга-китаец.
— Но у нас ведь были осведомители в доме Чень Дая?
— Только один — слуга-китаец, который работал и на нас, и на наших врагов. Он нас обманывал, но недолго. Разумеется, его уже взяли. Немного позднее его показания будут использованы на процессе, если процесс состоится…
— Довольно рискованно, ты не считаешь?
— Если Николаев на несколько дней лишит его снадобья и пообещает сохранить жизнь, тот скажет что следует…
— Стало быть, есть ещё люди, которые верят подобным обещаниям?
— Ну, хватит и того, что ему не станут давать опиума…
Гарин обрывает фразу и пожимает плечами, затем медленно произносит:
— Как ужасающе просто — умереть человеку…
И несколько мгновений спустя, следуя за ходом своих мыслей:
— Впрочем, почти все свои обещания я выполнял…
— Но как, по-твоему, смогут они различать…
— Ну а по-твоему, что я тут могу сделать?
8 августа
Вчера вечером арестовали Гона.
* * *В Гонконге англичане постепенно собирают людей, которые должны возобновить работу в порту. Это вьетнамцы и японцы, в настоящее время они живут в барачных лагерях, ожидая распоряжения губернатора. Когда англичане будут располагать достаточно большим количеством рабочих, они организуют заново все службы, и жизнь в городе сразу же восстановится. Наши действия будут сведены на нет, множество судов, нагруженных товарами, возобновят свой путь на Кантон, и могучий костяк острова снова обретёт покинувшую его жизнь… Это случится, если декрет, который мы ждём, не будет подписан. Подписанный же декрет означает поддержку войны профсоюзами, утверждение, что такова воля самого кантонского правительства, и признание могущества Интернационала в Китае.
На следующий день
Гарин сидит за столом, вид у него очень усталый, спина сгорблена, руки подпирают подбородок, локти по обыкновению лежат на бумагах, отчего те становятся мятыми. Пояс висит на стуле. Услышав шаги, Гарин открывает глаза и, медленно отводя рукой волосы со лба, поднимает голову; входит Гон в сопровождении двух солдат. Гон сопротивлялся при аресте. На его лице следы побоев. В маленьких азиатских глазах застыла скорбь. Войдя в комнату, Гон останавливается у дверей, руки за спиной, ноги широко расставлены.
Гарин смотрит на него выжидающе — из-за начинающегося приступа лихорадки он в каком-то оцепенении. Совсем сгорбившись, он покачивает в изнеможении головой справа налево, как будто собирается заснуть. Внезапно, овладев собой, он делает глубокий вдох и пожимает плечами. Подняв именно в эту минуту глаза под нахмуренными бровями, Гон видит жест Гарина. Вырвавшись на какой-то миг из-под стражи, он бросается к револьверу, который лежит в кобуре на стуле, и тут же падает, сбитый с ног ударом приклада.
Гон поднимается с пола.
— Довольно, — говорит Гарин по-французски. И на кантонском диалекте добавляет: — Уведите его.
Солдаты уводят Гона.
Молчание.
— Гарин, кто должен выносить ему приговор?
— Когда я увидел, что он здесь, то чуть было не встал и не сказал: «Ну так и что?» — как мальчишке, наделавшему глупостей. Поэтому я и пожал плечами, а он подумал, что я хочу его оскорбить… Ещё одно… Как всё это нелепо!
Затем, как будто расслышав внезапно вопрос, который я задал, он добавил более энергичным голосом:
— Суда ещё не было.
На следующий день
Гарин передаёт фабриканту часов фотографии Чень Дая и Сунь Ятсена, украшенные антианглийскими надписями; это образцы для футляров. Вестовой приносит запечатанный пакет.
— Кто это доставил?
— От постоянного комитета докеров, комиссар.
— Человек, который принёс это, ещё здесь?
— Да, комиссар.
— Впусти его. Ну скорее же!
Входит грузчик — с нарукавной повязкой профсоюза докеров.
— Ты принёс?
— Да, комиссар.
— Где тела?
— В комитете, комиссар.
Гарин передаёт мне распечатанный пакет: тела убитых — Клейна и трёх китайцев — найдены в публичном доме на берегу реки. Заложники…
— Где их вещи?
— Не знаю, комиссар.
— Точнее, что в карманах, пустые?
— Нет, комиссар.
Гарин тотчас же встаёт, берёт свой шлем и знаком предлагает мне следовать за ним. Грузчик садится рядом с шофёром, и мы трогаемся.
В машине:
— Послушай, Гарин, ведь Клейн жил здесь с белой женщиной. Верно?
— Ну и что из этого?
Тела находятся не в помещении Комитета, а в зале, где проводятся собрания. При входе дежурит, сидя на земле, китаец. Около него — большая собака. Она пытается войти внутрь. Всякий раз, как собака подходит близко, китаец вытягивает ногу и даёт ей пинка. Собака молча отпрыгивает в сторону, но затем снова подходит. Китаец смотрит, как мы приближаемся. Когда мы оказываемся возле него, он, опершись головой о стену и полузакрыв глаза, рукой отворяет дверь, не подымаясь при этом с земли. Собака в некотором отдалении кружит вокруг него.
Мы входим. Пустынная мастерская, пол утрамбован землёй, по углам залежи пыли. Ослепительный солнечный свет, льющийся через застеклённую крышу, лишь отчасти смягчается голубым цветом стекла; подняв глаза от пола, я сразу же замечаю четыре трупа. Я ожидал, что увижу их на полу. Но они, уже окоченевшие, стоят, прислонённые к стене, как сваи. В первые минуты это зрелище меня поразило, почти оглушило: в ослепительном свете и безмолвии стоящие прямо мёртвые тела кажутся чем-то не просто фантастическим, а сверхъестественным. Теперь, придя в себя, я начинаю чувствовать, что к воздуху, который вдыхаю, примешивается какой-то звериный запах, одновременно крепкий и пресный, не похожий ни на какой другой: это запах трупов.
Гарин подзывает сторожа, тот медленно, словно нехотя, встаёт и подходит.
— Принеси простыни!
Прислонившись к дверям, сторож смотрит на Гарина оторопело, словно не понимая.
— Принеси простыни!
Сторож по-прежнему не двигается с места. Гарин, сжав кулаки, направляется к нему, затем останавливается:
— 10 таэлей, если принесёшь простыни не позднее чем через полчаса. Ты понял меня?
Китаец кланяется и выходит.
Благодаря прозвучавшим словам в помещение проникает нечто человеческое. Однако, обернувшись, я вижу тело Клейна (я сразу узнаю его по высокому росту), на лице Клейна большое пятно — рот, разрезанный бритвой. И тотчас снова всё во мне сжимается, и на сей раз до такой степени, что я, прижав локти к телу, также прислоняюсь к стене. Открытые раны, огромные пятна чёрной запёкшейся крови, глаза, вылезающие из орбит, — все тела одинаковы. Их истязали пытками… Я отвожу взгляд. Муха, летающая здесь, садится мне на лицо, а я не могу, не могу поднять руки.
— Надо всё-таки закрыть им глаза, — негромко говорит Гарин, подходя к телу Клейна.
Его голос выводит меня из оцепенения. Непроизвольным жестом, быстрым, резким и неловким, я прогоняю муху. Гарин подносит два пальца, раздвинутые как ножницы, к глазам Клейна, к белкам глаз.
Рука его опускается.
— Кажется, они отрезали им веки…
Неловкими движениями Гарин расстёгивает на Клейне китель и достаёт бумажник. Изучив его содержимое, он откладывает в сторону сложенный лист бумаги и поднимает голову — возвращается китаец, он тащит развёрнутые брезентовые чехлы, которые, пузырясь, волочатся по земле. Ничего другого он не нашёл. Китаец начинает укладывать тела бок о бок. Слышатся шаги. Входит женщина. Она прижала локти к телу, сгорбилась. Резко схватив меня за руку, Гарин подаётся назад.
— Ещё и она! — говорит он шёпотом. — Какой идиот сказал ей, что он здесь?
Не обращая на нас внимания, она идёт прямо к Клейну, задевает один из лежащих трупов, спотыкается… Вот она прямо против Клейна. Смотрит на него не шевелясь, без слёз. Около его головы — мухи. Запах. Я слышу горячее прерывистое дыхание Гарина.
Резким движением женщина падает на колени. Не для того, чтобы прочитать молитву. Ее руки цепляются за тело Клейна, раздвинутые пальцы врастают в мёртвую плоть. Можно подумать, что она преклонила колени перед человеческой мукой, которую воплощают эти раны и этот разрезанный саблей или бритвой до подбородка рот, к которому прикован её взгляд. Я уверен, что она не читает молитвы. Всё её тело охвачено дрожью… Так же резко, как только что она опускалась на колени, она обхватывает руками Клейна… Судорожное объятие… Грудь её вздымается с невыразимой скорбью, голова покачивается… С бесконечной нежностью она трётся лицом о пропитавшуюся кровью ткань, и о раны, трётся изо всех сил, но ни разу не всхлипнув.
