Анатолий Домбровский - Платон, сын Аполлона

Он несколько дней не выходил из дому, лежал, глядя в потолок, напугал своих братьев, и они, узнав причину его болезни, позвали Сократа, упросив его поговорить с больным. Сократ сразу же пришёл и, присев на край постели Платона, сказал:

   — Калликсена, который громче всех кричал, требуя моей казни, вчера на Агоре забросали камнями и сырыми яйцами. Я отомщён. Хотя. — Сократ тяжело вздохнул, — главного не исправить: стратеги погибли. Афины бездумно расправляются со своими лучшими сыновьями. Так мы потеряем всех.

   — Что же делать? — спросил Платон.

   — Я много раз задавал себе этот вопрос, Платон. И вот мой ответ: душа должна трудиться, бодрствовать, быть в поиске, постоянно вопрошать себя и богов о том, что благо и что зло. А мы, кажется, заняты только тем, что усыпляем её, убаюкиваем, избавляем от всяких хлопот. Много едим, много спим, утопаем в роскоши, безделье, гоним от себя прочь всякие заботы, развлекаемся, наслаждаемся. Вот что мы ищем, полагая, что это и есть благо. Так и умираем, не обогатив душу ни одной истиной, достойной вечности. Великий Эмпедокл, если помнишь, говорил: мы едим так много, словно завтра умрём, а дома строим так, словно будем жить вечно, ничего, впрочем, не зная ни о смерти, ни о вечности. А что знаем, так и то нам не на пользу. Одной дикарке подарили благовония, а она их выпила. Так и мы: употребляем знания не по назначению, а по привычке — пьём благовония.

   — Что же нам делать, Сократ?

   — Нам, философам, следует уподобиться осам: летать и жалить дремлющие души. Говорят, что твой дядюшка убежал в Фессалию, едва узнав, что раскрыты его тайные переговоры с Алкивиадом, — вдруг изменил тему разговора Сократ. — Знаешь ли ты, о чём они договаривались?

   — Думаю, всё о том же, — ответил Платон, — как отнять власть у демагогов.

   — У народа, — уточнил Сократ.

   — У демагогов или у народа — ведь это одно и то же. Ты сам, кажется, говорил, что большинство не может управлять государством, потому что большинство — это посредственность. А меньшинство — это либо наилучшие, либо наихудшие. Их не всегда отличишь друг от друга, потому что зло рядится в одежды добра. Как избавиться от зла, если мы не можем избавиться даже от посредственности, Сократ? Тут осиные уколы, думаю, не помогут: ведь по-настоящему зло творит тот, кто знает, что делает. Прочие же поступают дурно по незнанию.

   — Убеждённых злодеев, думаю, следует разоблачать и предавать суду.

   — Таков мой дядя Критий. Но разве пристало мне, его племяннику, так поступать с ним?

   — Нет. Достаточно не следовать его убеждениям, — сказал Сократ и встал.

   — Ты уходишь, Сократ? Побудь со мной ещё, — попросил Платон.

   — Да ведь я с некоторых пор всегда с тобой, — ответил с улыбкой учитель. — Разве ты не заметил?

   — Это так, — согласился Платон и почувствовал, как оцепенение отступает, отпускает его. Да, их души сроднились, сплелись, как сплетаются корнями деревья, но кроны порознь качаются под солнцем, сохраняя разные имена: Сократ и Платон.

   — В Афины приехал Горгий, — сказал Сократ, уходя. — Горгий Леонтийский из Сицилии. Знаешь, он был учеником Эмпедокла, а Перикл считал его своим учителем. Да и ты, кажется, вместе с Исократом бегал на его беседы о Пармениде. Нынче Горгий остановился у Калликла, а выступает в Ликейском гимнасии. Не пойти ли нам туда? Вот бы потолковать с ним.

   — Да, я пойду, — сказал Платон, садясь в постели. — Моя болезнь, кажется, совсем прошла. Вот только оденусь.

Когда Платон обулся и надел белый гиматий, Сократ спросил:

   — А нет ли у тебя пурпурного? Горгий, говорят, ходит в пурпурном гиматии, который стоит целого стада баранов.

   — Есть, но я пойду в этом, — сказал Платон. — Не хочется тащить на себе стадо баранов. А то ведь скажут: «Смотрите, один баран тащит на себе целое стадо!»

Сократ весело рассмеялся.

Горгий был одет так, как сказал Сократ. Длинный пурпурный плащ красовался поверх расшитой золотом туники, на ногах — высокие полусапожки из дорогой кожи с бронзовыми застёжками вместо ремешков, на голове — красивая шляпа с широкими полями, пальцы украшали массивные перстни с драгоценными камнями. Гостя окружали слуги и два скифа, приставленные Советом, так как он был не просто важным человеком, как, скажем, афинянин Калликл, в доме которого Горгий остановился. Горгий Леонтийский был иностранцем, прибывшим в Афины с важным государственным поручением.

Сократ, Херефонт и Платон опоздали на выступление Горгия в гимнасий и встретили его уже выходящим на площадь. Он опирался одной рукой на плечо своего ученика Пола, с другой стороны его поддерживал под локоть Калликл. Горгий был уже немолод — ему перевалило за семьдесят, к тому же длительная речь, видимо, утомила его.

Сократ первым поздоровался с сицилийцем и спросил, помнит ли тот его. Горгий ответил, что помнит их встречу несколько лет назад, кажется, они даже беседовали, но о чём, он уже забыл.

   — Тогда давай побеседуем о чём-нибудь таком, чтобы запомнилось, — предложил Сократ. — Сразу же и начнём.

   — Прямо здесь? — Горгий посмотрел по сторонам и увидел, что их уже окружают слушатели, вышедшие следом из гимнасия.

   — Ты знаешь, Сократ, что Горгий гостит у меня, — вмешался в разговор Калликл, — а потому приглашаю тебя и твоих друзей в мой дом.

   — Возможно, что беседа будет короткой, — ответил Калликлу Сократ, — так что ты только зря потратишься на угощение, а удовольствия от беседы не получишь. Дешевле тебе обойдётся, если мы постоим здесь и попотчуем нашей беседой многих наших сограждан.

   — Я тоже думаю, что беседа будет короткой, — сказал Горгий. — Не было ещё ни одного человека, на вопрос которого я не смог бы ответить коротко.

   — Вот и хорошо, — обрадовался Сократ. — Тогда позволь мне, Горгий, задать тебе короткий вопрос.

   — Слушаю, — снисходительно улыбнулся Горгий.

   — Кто ты, Горгий? — спросил Сократ.

   — Разве ты не знаешь? — удивился Пол, ученик Горгия, который ничем в одежде не уступал своему учителю и, кажется, хотел показать, что не уступает ему и в мудрости. — Все знают Горгия! — добавил он с вызовом.

   — Ты хочешь ответить на мой вопрос лучше Горгия, Пол?

   — Какая тебе разница? Лишь бы оставил его в покое. Горгий очень утомился, он держал сейчас длинную речь.

   — В таком случае поговори с моим другом. Херефонт, — попросил Сократ, — повтори Полу мой вопрос. А чтоб он сразу понял тебя, спроси его так: если бы Горгий, как и его брат Геродик, был силён в медицине, то, наверное, стали бы называть его врачом?

   — Отвечай, Пол, — потребовал Херефонт.

   — Да, мы стали бы называть его врачом.

   — Продолжай, Херефонт, — попросил Сократ, — пока он не ответит нам, кто же такой наш дорогой гость Горгий.

Херефонт с Полом разговаривали недолго. Вмешался в разговор Горгий, видя, что Пол не только не отвечает на вопрос, но, как искусный оратор, запутывает его. Из всего, что сказал Пол, вразумительным было лишь то, что Горгий причастен к самому прекрасному из искусств.

   — Горгий, скажи нам сам, в каком искусстве ты сведущ и как, стало быть, нам тебя называть, — не выдержал разглагольствований Пола Сократ.

   — В ораторском искусстве, Сократ, — ответил Горгий. — Это и есть то, чем «я хвалюсь», как говорится у Гомера.

   — А на что направлено это твоё искусство?

   — На самое великое, Сократ, и самое прекрасное из всех человеческих дел, — высокопарно ответил Горгий.

   — Ах, Горгий, — вздохнул, поморщившись, Сократ. — Говорить красиво — это не то же самое, что говорить ясно. Скажи яснее, прошу тебя.

   — Хорошо, — согласился Горгий. — Вот полный и ясный, надеюсь, ответ: это искусство даёт людям величайшее благо — свободу и власть над другими. Это искусство убеждения словом.

Ещё не видя и не слыша Горгия, Платон начал беспокоиться, как бы гость не превзошёл в беседе Сократа и как бы учитель не оказался побеждённым и осмеянным. Конечно, блестящее мастерство Сократа не давало никакого повода для опасений такого рода. Если он и не одерживал громких побед, то приводил собеседников в такое замешательство, что те не могли далее продолжать беседу, не сознавшись открыто в незнании предмета спора и того, как наилучшим образом служить делу, что для себя избрали. Но сегодня был другой случай. Горгий — не какой-нибудь жалкий дилетант, а великий софист, оратор и государственный муж, более того — признанный учитель мудрости, красноречия и искусства управления государством. Таково было неизменное мнение о нём во всём эллинском мире. И вот его-то вознамерился испытать Сократ. Не один Платон, надо думать, с тревогой отнёсся к этой затее, опасаясь не только за доброе имя Сократа — неутомимого и непобедимого спорщика и поборника философии, но и за свою привязанность и любовь к Сократу, за веру в то, что он — подлинный учитель и апостол истины. Ведь тут малейшее разочарование — трагедия для души, которая доверилась своему наставнику целиком и полностью, как гению, ведущему её на суд Эака или Радаманта. Ошибка в таком деле равнозначна погибели.