Юзеф Крашевский - Комедианты
— Этого быть не может.
— Это могло бы быть.
— Нет, нет! Я знаю людей. У Курдеша есть претензия на родовитость, на связи; он не сочтет себя ниже нас, имея возможность дать за дочерью около трехсот тысяч приданого; он наверно думает, что мы ему ровня… А славные деньги триста тысяч!
— Надеюсь, что ты, граф, не ценишь меня так дешево.
— С твоим именем, положением, образованием и головой, любезный Сильван, — ласково ответил отец, — ты должен взять, по крайней мере, два миллиона, но это потом… Прежде чем мы приищем тебе помещицу, которая могла бы очистить Дендерово, усыпи этого цербера Курдеша.
— А, попробую, — пробормотал Сильван, опуская глаза, — но за успех не ручаюсь.
— Я тебе ручаюсь за него! — произнес весело отец. — Между тем, чтобы унять злые языки в соседстве и показать им, что я еще не гибну, как им бы хотелось, мы отпразднуем великолепнейшим образом день рождения твоей матери, который будет через неделю; приглашаю соседей и родных и даю бал, какого еще не видывали в Дендерове, освещаю сад, устраиваю фейерверк; с конфетами приедет Добжияловский. Пусть же полопаются от досады и зависти!
— Это хорошая мысль! — сказал Сильван. — Отличная!
Дендера просиял, улыбнулся и потер руки.
— Ого, — сказал он, — еще постоим за себя!
В Вульках жизнь текла спокойно: здесь день дню, час часу были родными братьями. Незначительные изменения зависели от времени года, от хозяйственных занятий, от крестного хода в праздники и от редких столкновений с внешним миром. Всякое менее обыкновенное обстоятельство делалось достопамятной эпохой; затем в известные часы приходили неизменно одни и те же занятия. Есть люди, которых подобная жизнь утомляет, делает несчастными, которым необходимы неистовства, суета и шум, с тем чтобы забыть и себя, и будущее. Совершенно другое чувство царствовало между обитателями Вулек: им внешний мир ничего не мог дать, а брал у них много. Ротмистр, чужой среди нынешних людей, получал от них более неприятностей, чем удовольствий; он невольно смеялся над новым поколением, как оно, в свою очередь, смеялось над стариком — остатком другого века, памятником иных убеждений и идей. Его идеи разбивались об их понятия и возвращались к нему в сердце израненные.
Франя так привыкла к Вулькам и спокойно текущим дням, что не слишком-то желала большего. Со времени первого посещения Сильвана она часто думала о нем, но сердце ее не билось при этом; тут было более беспокойного желания жить, чем особенного чувства. Она была рада ему, как была бы рада и всякому другому молодому человеку, который бы увеличил собой ее обыкновенный мир и развеселил его; но в думах ее он не занимал первого места, во сне не появлялся ей с мечтами. Наконец, деревня и ее тихо протекающая жизнь представляют столько прелести для посвященных в ее таинства, а душа при такой жизни так сродняется с природой, что уже не скучает о постороннем из страха потерять то, что имеет. И Франя не порывалась даже из своего счастливого уголка.
Одна Бжозовская с некоторого времени была печальнее и беспокойнее других обитателей Вулек; все действия ротмистра казались ей страшнейшею неловкостью; она вздыхала и жаловалась на него и тем сильнее, что Франя не разделяла ее дурного расположения и беспокойства. Она сердилась на ее равнодушие; граф не сходил у нее с языка: о нем она беспрестанно гадала, говорила; снилось ей даже, что он ей руку целовал из любви к Фране, а наяву она требовала, чтобы ей в утешение повторяли почаще: что суждено, того не минуешь.
Однажды после обеда Бжозовская с чулком в руках стояла на крыльце и, взглянув на дорогу из Дендерова, вдруг заметила на ней облако пыли. Сердце говорило ей, что это граф, но она боялась ошибиться, как уже не раз случалось с нею, ждала, смотрела и наконец, когда уже на повороте убедилась, что это был, действительно, не кто иной, как молодой Сильван, бурей влетела к Фране.
— А что, а что! Вот и едет! Одевайся скорее! Вы всегда смеетесь надо мной; видите теперь, что уж если я говорю, так не без основания. Ну, вставай же скорей и одевайся; едет, едет, сейчас будет на дворе!
— Кто?
— Да кому же быть! Не притворяйся, сделай милость, ты очень хорошо знаешь, кто.
— Прежде надо сказать отцу.
— Отец уехал в поле, сегодня засевки; кому же принимать, если не тебе?
— Без отца я, право, не выйду.
— Ну, вот тебе раз! Новая глупость! Чего ж ты боишься? Ведь не съест тебя! Право, этот народ подрядился отталкивать счастье, когда оно само в руки идет. О, уж теперь, Богом клянусь, больше ни о чем и знать не хочу!
— Но, дорогая моя Бжозя! Когда отец очень ясно говорил, что если приедет без него, сказать ему только, что нет отца и не выходить.
— Говорил! Говорил! Ну, так хорошо! — воскликнула Бжозовская. — Я тебе больше не стану советовать; делайте, что хотите.
И Бжозовгкая быстро выбежала на крыльцо с намерением сообщить графу эту новость в таких, по крайней мере, выражениях, чтобы она не слишком огорчила его; но на пороге увидела, что в нейтычанке Сильвана сидел и ротмистр.
— Это другое дело! — воскликнула она и побежала назад к Фране.
— Вот, слава Богу, и отец! — кричала она, вбегая и хлопая Дверьми. — Я приготовлю тебе платье; одевайся, теперь нет отговорки.
— Отец тут? — спросила Франя в беспокойстве.
— Тут, тут, тут, и вместе с ним приехал!
В эту минуту высадились и гость, и хозяин; старый шляхтич ввел графа в первую комнату и, мигнув Бжозовской, чтобы она заняла его на минуту, сам пошел к дочери.
— Моя Франя! — сказал он, целуя ее в лоб. — Будем благоразумны, и Господь Бог пошлет нам счастье; приплелся к нам графчик; прошу тебя, хоть бы это было тебе и неприятно, сегодня еще не выходи к нему; я господчика сам займу. Если у него действительно благородные намерения, ну, он должен откровенно сказать мне, если нет, зачем же ты станешь завлекаться и подавать ему дурное мнение обо всех нас?
— Как прикажете, батюшка.
— Извини меня, мое дитя, извини; в твоем возрасте отказаться от небольшого удовольствия и не удовлетворить любопытству большая жертва; но как же мне не подумать, что все это барские штучки! Они должны мне двести тысяч, богатство их в подозрительном положении; может быть, им хочется надуть меня, чтобы только я не напоминал о своих деньгах. Все говорит мне, что это с их стороны только расчет какой-то. Выдержим… Или, знаешь, что, — прибавил старик, возвращаясь от двери, — приходи на минуту к полднику, оставайся недолго, говори немного и воротись скорей к себе.
Франя молча приняла совет отца, который обнял ее нежно и поспешно ушел.
Вбежала освободившаяся Бжозовская, проясневшая радостью и задыхающаяся от удовольствия.
— Видела его, болтала с ним, — начала она громко, суетясь по комнате, — одевайся же! Красивый, прелестный, учтивый… спрашивал о тебе. Вот уж, что называется, молодой человек, не чета нашим шляхтичам; пахнет около него, точно в цветнике сидишь. Как вынул носовой платок, я чуть не упала, такой разошелся запах; а сапоги словно зеркало; одевайся же и выходи скорей
— Я выйду только к полднику, — ответила тихонько Франя.
— А, уж опять кое-что новое! Ну, вижу уж, что старик был тут и шепнул свое. Наказание Божие! Больно тонко что-то тянете и маслите. Отец не слишком-то много понимает в этом деле; ему нужно бы было с женщинами посоветоваться. Но пусть себе делает, что хочет: я от всего умываю руки! Однако же, — прибавила она через минуту, — одевалась бы ты, Франя.
— Поспею еще причесать волосы.
— И не наденешь нового шелкового платья?
— Нет, милая Бжозя; ты же сама говорила, что мне хорошо и в этом.
— Тебе, моя душечка, во всем хорошо. Но, впрочем, делайте себе, что вам нравится. Я ни во что не вмешиваюсь: потому что, что бы я ни посоветовала, все вам нехорошо… Как себе хотите…
И она уселась на сундучок, тяжело вздыхая.
Между тем в другой комнате старый ротмистр занимал, как мог, побасенками Сильвана, который, не упоминая уже о лошади, спросил раза два о Фране, за что получил покорнейшую благодарность, и вертелся, как ошпаренный, не видя ее до сих пор, как надеялся.
Нелегко было им обоим провести добрый час до полдника, когда наконец явилась Франя; веселая, владея собой, и очаровательно простая: она пришла исполнить обязанность хозяйки.
Сильван кинулся с заметной предупредительностью и излишнею вежливостью, при виде которой шляхтич только покручивал усы; Бжозовская радостно улыбалась. Ротмистр нисколько не мешал ближайшему знакомству молодых людей, но не спускал с них глаз; когда же окончился полдник и убрали со стола, а Франя исчезла довольно быстро, ротмистр, оставшись один на один с Сильваном, поправил свой белый пояс, потер чуб и, подумав предварительно, повел по-старинному речь таким образом:
— Большую честь приносят мне посещения ясновельможного графа, — начал он весьма торжественно, — но несчастье в том, что между низшим и высшим, особенно при таких, при каких мы с вами находимся, условиях времени, расположения, внимания люди различным образом могут толковать о снисходительном внимании ясновельможного графа ко мне.
