Любовь Воронкова - Герой Саламина
«Не требуй благодарности за благодеяния, принесенные людям, – это невеликодушно. Не требуй и не проси любви – никто не может дать этого ни по требованию, ни по просьбе. Не напоминай о своих заслугах – это унижает тебя» – сколько раз он слышал эти слова от своих друзей!
Фемистокл понимал, что они правы. И все таки на одном из Народных собраний, когда афиняне не захотели слушать его, он не удержался, чтобы не упрекнуть их:
– Что же, разве устали вы получать благодеяния из моих рук?..
Ему ответили недовольным гулом, и он сошел с трибуны, прерванный на полуслове.
«Как же так? – думал Фемистокл, уходя с Собрания. – Уже никто не поддерживает меня… А ведь я хочу только одного – возвеличения Афин».
Замыслы у него были большие. Прежде всего надо ослабить Спарту. Надо «поднять восстание илотов и уничтожить правление аристократии. Вот путь к могуществу афинян!
Но его уже не хотят слушать. Опять война… Опять раздоры… А речи Аристида, призывавшие к сближению со Спартой, сулили мир и спокойствие. Подвиги Кимона на море, который нападал на азиатские берега и воевал с персами уже не со щитом, а с мечом – не защищаясь, а нападая, – его смелые деяния восхищали афинян… Партия Аристида и Кимона, партия союза с аристократической Спартой, побеждала народную партию Фемистокла.
Дал о себе знать и поэт Тимокреонт. Он написал песню, которую распевали на пирах у Кимона, у его друзей и с удовольствием повторяли в Спарте:
Хвалишь ты верно Павсания, иль одобряешь Ксантиппа,Иль, может быть, Леотихида, —Я же пою Аристида. Средь многих пришедшихК нам из священных Афин лишь он был один наилучший.А Фемистокла совсем ненавидит Лето:[32]Лжец он, обидчик, предатель,Гостеприимцу ТимокреонтуДенег ради презренныхНе дал вернуться в родной Иалис на Родосе.[33]
Вскоре на помощь «лучшим людям» пришла новая клевета:
«Фемистокл продался персам! Он берет у персов деньги, он замышляет измену!»
И герой Саламина вынужден был предстать перед судом.
Брал ли у персов деньги? Нет, не брал. Замышлял ли измену? Нет, не замышлял. А разве не получал писем от Павсания, сына Клеомброта, того самого Павсания, что был стратегом при Платеях, а нынче стал тираном в Византии? Да, получил письмо от Павсания, сына Клеомброта. В этом письме – вот оно – Павсаний уговаривает Фемистокла перейти к персам. Но если бы Фемистокл задумывал перейти к персам, разве пришлось бы Павсанию уговаривать его? Это письмо Павсания как раз и доказывает невиновность Фемистокла!
Суд кончился ничем, Фемистокла оправдали. И потом даже с почетом проводили его домой.
Но разве это загладило нанесенное оскорбление?
В этот вечер друзья долго сидели у очага в его мегароне. Все уже потерявшие блеск молодости, с проседью в кудрях, с паутинкой морщин у глаз, они не шумели, как прежде, но разговаривали тихо, и слова их звучали между паузами раздумья.
– Тьфу на этого Павсания! – сказал Евтихид, когда-то румяный, как девушка, и златокудрый, как бог. – Зачем ты показал его письмо?
– Письмо оправдало меня, Евтихид.
– Сегодня оправдало, – сказал Эпикрат, – но спартанцы его содержание забудут, а то, что Павсаний обращался к тебе, запомнят.
– Я еще не побежден. И еще неизвестно, кто победит, клянусь Зевсом! Я знаю, как справиться со Спартой.
– Один ты ничего не сделаешь, Фемистокл. А кто поможет тебе? Аристид умен, он дал многие права простому люду.
– Но ведь это же я подготовил дело! А благодарность – ему?
– Фемистокл, забудь ты обо всем, что сделал и чего не сделал, – сказал Евтихид. – Тьфу на все эти дела!
Угли тихо потрескивали в очаге. Янтарно светилось вино в чашах. Отсветы пламени, то вспыхивали, то гасли на беленых стенах.
– Если бы Павсаний вел себя умнее и не ушел с войском в Византии, – сказал Фемистокл, – он мог бы оказать мне большую помощь.
– Я не понимаю тебя, – сказал Эпикрат.
– Спартанцы сейчас дрожат, боятся, что илоты поднимут восстание. А это рано или поздно так и случится, потому что жизнь их невыносима. Мы с Павсанием могли бы помочь илотам, и тогда, клянусь Зевсом, спартанцам хватило бы своих забот и некогда было бы вмешиваться в афинские дела и подводить под суд Фемистокла! Но Павсаний… Эх!.. Ушел.
– А ты уверен, Фемистокл, – сказал Эпикрат, – что Павсаний только и думает о том, чтобы оказать помощь илотам? Судя по тому, как он самовольно ведет себя в Византии, Павсаний думает не об илотах, а о себе. Похоже, что он хочет захватить власть в Спарте.
Фемистокл задумался.
– Пожалуй, ты прав…
– Но если я прав, то годится ли тебе такой союзник, Фемистокл?
– Да, – в раздумье сказал Фемистокл, – захватив Спарту, он протянет руку и к Афинам…
– Тьфу на Павсания, Фемистокл! – в сердцах закричал Евтихид. – Лучше вели принести нам еще вина. А что касается Павсания, то пусть о нем болит голова у спартанских эфоров. Я бы себе такого союзника не хотел. Да и тебе тоже!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ПАВСАНИЙ, СЫН КЛЕОМБРОТА
А у спартанских эфоров уже давно из-за Павсания «болела голова». Старые властители недоумевали: как могло случиться, что Павсаний, сын Клеомброта, герой битвы при Платеях, человек чистой спартанской крови, вдруг забыл все, чему его учили в детстве и в юности, отверг все законы божественного Ликурга,[34] и стал изменником? Этого еще не бывало. Так опозорить свое славное отечество, свой могущественный город Спарту!
Эфоры сидели в мрачном раздумье. Говорили мало и еще более лаконично, чем всегда. Им было известно, что делал Павсаний в Византии, когда после победы под Платеями он отнял у персов этот город. Павсаний стал настоящим тираном: он надменно диктовал эллинам-союзникам свою волю, был нестерпимо груб и раздражителен, он обращался с ними, как с рабами. Союзники-ионийцы, которые недавно освободились от персов, не желая терпеть новое рабство, ушли от Павсания и попросили Аристида и Кимона принять их войско под свое командование. Другие эллины-союзники сделали то же самое. Кимон, как всегда, ласковый и любезный, принял их. У Павсания остались только пелопоннесцы.
И вот он, Павсаний, нынче здесь, в Спарте, эфоры потребовали его к ответу. Павсаний явился из Византия на суд эфоров. С надменной осанкой, с ироническим выражением лица, он вошел и непринужденно занял свое место.
– Мы обвиняем тебя в том, Павсаний, что та держал себя недостойно. Ты потерял союзников Спарты из-за своей грубости. Союзников, которые нам нужны!
– Меня не учили болтать языком и кланяться. Меня учили воевать, и эту науку Спарты я оправдал с честью.
– Но по твоей вине наши союзники перешли к афинянам. Тебе доверили высшее командование, а ты не оправдал нашего доверия.
– Я победил под Платеями. Я взял Кипр. Я осадил и взял Византии. Этого мало, чтобы оправдать доверие?
Эфоры переглядывались, опускали глаза. Они терялись перед его резкостью. Они видели, что он больше не боится их и не считается с ними. Вот что значит выпустить человека из Спарты в мир, где предаются недозволенной вольности, где не признают спартанских законов!..
– Ты больше не вернешься в Византии, Павсаний, сын Клеомброта. Тебе нельзя доверять власть.
Павсаний на это лишь усмехнулся и пожал плечами. Эфоры больше не стали разговаривать с ним.
Павсаний остался в Спарте. Вместо него в Византии командиром флота отправился военачальник Доркий. Эфоры провожали его суровыми напутствиями: пусть Доркий, истый спартанец, восстановит в Византии славу и власть Спарты. Ему дали в помощь несколько знатных спартанцев и небольшое войско, большого отряда отпустить из Спарты уже нельзя – их, спартанцев, и так остается мало среди грозящего восстанием Лакедемона.
Павсаний остался в Спарте. Но спартанец ли это? Живет как хочет. Делает что хочет. Ездит на охоту с друзьями, которых привез из Византия. Устраивает пиры и, говорят, пьет, как скиф, неразбавленное вино!
Сначала эфоры требовали, чтобы он соблюдал обычаи Спарты. Вот наступает вечер, вершины Тайгета полыхают закатным огнем. Время обеда, запах горячей черной кровяной похлебки зовет к столу. Рабы ставят на длинный дощатый стол котлы, раскладывают тонкие желтые лепешки, которые служат тарелками… Спартанцы собираются в свои общественные столовые, в каждой столовой пятнадцать человек.
– Но где Павсаний? Он забыл час обеда?
– Пусть слуга сходит за ним.
Слуга вернулся смущенный – Павсания нет дома. Он еще не возвратился с охоты.
