Николай Садкович - Георгий Скорина
– Долой с кафедры!
– Виват Франциску! Вон немца!
В Рейхенберга полетели комья смятой бумаги, гнилые яблоки. Иоганн сделал угрожающий жест и быстро спустился, укрывшись за спины своих защитников. С большим трудом удалось установить некоторую тишину.
Пан ректор встал рядом с Глоговским и громко спросил:
– Почитают ли панове факультет схолара Франциска достойным ученой степени бакалавра в семи свободных науках?
Зал затих, ожидая решения. Ректор обращался со своим вопросом по очереди к каждому из сидевших за столом ученых:
– Пан Глоговский… Пан Вратиславский… Пан Коперник… Пан Григорий Саноцкий… Пан Тадеуш Ортым…
Все отвечали утвердительно. Ректор вздохнул с облегчением. Ему хотелось как можно скорее закончить этот скандальный диспут. Его преподобие по натуре был человек мирный. Трепеща перед высшим церковным авторитетом, он в то же время искал расположения профессоров. Поэтому борьба, закипевшая в университете, весьма тревожила его и сбивала с толку. Он с трудом ориентировался в ней, не зная подчас, чью сторону принять. Итак, все отвечали утвердительно. Но вот очередь дошла до одного из ученых докторов, желтолицего, морщинистого старичка.
– Мысли оного Франциска почитаю я еретическими. А посему согласия моего нет, – сказал он сердито.
Ректор даже вздрогнул.
– А ведь правда, – сказал он, словно вспомнив. – Я и сам усмотрел в его словах… некоторым образом… частицы…
Но тут вступился Глоговский:
– Франциск не сказал ничего такого, что бы оскорбило слух честного католика. Напомню, он привел несколько ссылок из законов и учения святейшего престола.
– Да, да, – обрадовался ректор. – Где же тут ересь?
– Устав наш не требует согласия с мнением диспутанта, – продолжал Глоговский. – Для присуждения ученой степени достаточно признать, что он обладает обширными знаниями и искусен в ведении научного спора. Он доказал это.
– Конечно, – быстро согласился ректор. – Он вполне доказал нам свои знания и риторический дар.
Георгий все еще оставался на кафедре, ожидая окончательного решения. Возбужденный спором, он теперь почти безразлично слушал переговоры ректора и профессоров, хотя и знал, что именно от них зависит его судьба.
– Тем не менее, – скрипел желтолицый, – самый дух его речей не совпадает с догматами нашей церкви.
– В этом пан, пожалуй, прав, – с грустью заметил ректор.
Но Глоговский не уступал:
– Панове, факультет должны принять во внимание, что Франциск не является католиком. Разумеется, об этом можно пожалеть. Однако известно, что он допущен в университет с высокого соизволения его преосвященства архиепископа, попечителя нашего.
Уже готовый возразить, желтолицый вдруг поджал губы, словно сразу глотнул много воды. Ректор возликовал.
– Ну, разумеется, – сказал он с улыбкой. – Ведь не кто иной, как его преосвященство указал нам принять этого юношу, невзирая на его принадлежность к восточной схизме, а стало быть, мы и не можем требовать от Франциска верности католическим догматам. Я полагаю, что мы вправе решить сей вопрос утвердительно.
И ректор торжественно провозгласил о присуждении Франциску, сыну Скорины, происходящему из города Полоцка, ученой степени бакалавра.
– Виват! – гаркнули во всю мочь Николай Кривуш и Вацлав.
– Виват! – повторили почти все студенты.
– Не позволим! – внезапно раздался голос Рейхенберга.
– Не позволим! – завопили его соседи.
Ректор снова нахмурился.
– Рыцарь фон Рейхенберг, – сказал он с достоинством. – Мы уважаем твое благочестие, твое рвение к наукам, твое высокое происхождение. Однако не можем признать за схоларом право вмешиваться в решения ученых мужей факультета.
– Я хочу спасти вас от бесчестия! – громко сказал Иоганн, подходя к столу. – Может ли носить почетное звание ученого человек, запятнавший себя позорным воровством?
Ропот пронесся по залу.
– Подлый клеветник! – крикнул Вацлав.
Георгий стоял бледный как полотно.
– Чем можешь ты подтвердить это тяжелое обвинение? – спросил ректор.
Иоганн подошел к столу и положил перед ректором расписку дядюшки Отто. Ректор медленно прочел расписку вслух.
– Ложь, – прошептал Георгий и тотчас же громко спросил: – Кто написал это?
– Купец Отто из Любека, – ответил торжествующе Рейхенберг и, подойдя к двери, распахнул ее. – Войдите, герр Отто. Пан ректор желает говорить с вами.
Когда к столу, покрытому алым бархатом, подкатилась кругленькая фигурка дядюшки Отто, зал наполнился шумом и движением.
С изумлением, почти с отчаянием Георгий взглянул на Кривуша. Он искал его взгляда, надеясь прочесть в нем разгадку этой неожиданной и странной истории. Но Николай глядел в сторону, и лицо его, казалось, не выражало ничего.
– Это твоя рука? – спросил ректор у дядюшки Отто, указывая на расписку.
– Моя.
– Можешь ли ты принести клятву перед распятием, что написанное здесь – правда?
– Могу.
– Дядя Отто… – взволнованно начал Георгий.
– Франциск, – прервал его ректор. – Вина твоя подтверждается. Ты признаешь ее?
Георгий едва успел перевести дыхание, как Кривуш, перепрыгнув через нижнюю скамью, оказался посреди зала.
– Нет! – крикнул он. – Виновен не Франциск.
– Кто же? – крикнул Глоговский.
– Кто? – спросил ректор. – Назови его имя.
Кривуш, выждав, пока затих в зале шум, ответил громко и спокойно:
– Виновен я… И чтобы доказать это, прошу разрешения задать купцу Отто несколько вопросов.
– Говори, – разрешил ректор.
– Дядя Отто! До этого случая подозревали ли вы Франциска в чем-либо бесчестном?
– О, нет, – ответил купец. – У меня нишего не пропатал… Он был шестный юнош.
– Хорошо, – сказал Кривуш. – Кто сообщил вам о том, что некая пани купила эти кружева и велела отнести их к ней в дом?
– Отлишно помню, – сказал Отто. – Это быль ты…
– Так, – продолжал Кривуш. – А помните ли вы, что два дня спустя мы пришли к вам в лавку и Франциск спросил вас, получили ли вы деньги за кружева?
– Я не забыль это…
– И вы ответили, что получили все сполна и показали два золотых?
– Я так сделаль, потому што полючиль мои деньги от милостивый герр риттер фон Рейхенберг…
– Вы сказали об этом Франциску?
– О, нет! Герр риттер приказаль никому не кофорить…
– Достаточно, – прервал немца Кривуш. – А теперь пусть позволит мне высокое собрание разъяснить эту прискорбную историю.
И он подробно изложил все, заявив, что кружева нужны были ему, Кривушу, для его дамы. О Маргарите он умолчал.
– Я невольно ввел в заблуждение и купца и Франциска, так как некоторые мои расчеты не осуществились. Однако я уплатил бы эти деньги несколько позже, если бы милостивый рыцарь не поспешил сделать это за меня.
И, отвесив иронический поклон Иоганну, Кривуш сказал:
– Благодарю пана за дружбу. Я верну ему те два червонца. А за свои старания рыцарь заслужил проценты. И я готов уплатить их добрым ударом сабли, как подобает честному польскому шляхтичу.
Прежде чем удар колокола возвестил об окончании диспута, Кривушу было объявлено о том, что он предстанет перед университетским судом.
Георгий бросился к другу:
– Николай! Я выступлю на суде. Докажу, что ты честен…
– Ах, Франциск, – перебил его Кривуш. – Все равно мне не избежать геенны огненной. Не будем больше говорить об этом. Я заказал Берке поистине княжеский ужин. Зови же Вацлава, и пойдем праздновать твою победу.
Когда друзья, пробившись через толпу возбужденных студентов, заполнивших коридоры, выбрались на уже потемневший двор, их остановил Коперник.
– Поздравляю тебя, Франциск, – сказал он тихо, – и хочу дать добрый совет… Уезжай из этого города. Они не простят тебе.
– Бежать? – воскликнул Георгий.
– Да, – сказал Коперник. – Иначе ты погибнешь. Разве ты не видишь, что и на нашей польской земле рыщут агенты инквизиции.
– Но здесь живут друзья мои… Моя невеста… Могу ли я покинуть их?
– Ты должен это сделать, если действительно любишь науку. Я также уезжаю отсюда.
– Куда же мне идти? – спросил Георгий.
– Планета наша велика, – улыбаясь, ответил Коперник и, обняв юношу за плечи, отвел в сторону. – Ты хотел изучать медицину, – тихо сказал он, словно собираясь сообщить нечто такое, что надобно уберечь от огласки, – отправляйся в Падую. Я дам тебе письмо к большому ученому и моему другу, профессору Мусатти. Ты будешь учиться у него.
Уехать в Италию! Кто из схоларов не мечтал об этой стране прославленных ученых, ваятелей, живописцев! Не раз Николай Коперник в тесном кружке друзей-учеников рассказывал о своих странствиях по этой солнечной стране. В воображении вставали величественные колонны Римского форума, прекрасные венецианские каналы, чудо-дворцы Флоренции и Милана. Видеть все это хотелось. Но еще больше Италии юношу, так мало знавшего родину, манило другое.
