Лейла Элораби Салем - Григорий Отрепьев
Держа в руках символы власти, Григорий дрожал. Ему еще предстояло миропомазание и причастие по православному обычаю, которые он, как католик, принять не мог. Попав в затруднительное положение, царь мысленно начал думать: что делать, дабы тебя принял русский православный народ, но при этом не задеть чувства иезуитов и панов, которые присутствовали в его свите? Но не даром же на верх был посажен грек Игнатий, тайный доброжелатель унии, по которой соединялись разные церкви. Он-то и предложил выход из ситуации: совершить миропомазание, но не брать причастия. Так оно и вышло. Все видели, как патриарх благословлял царя, как возлагал на его голову корону, и этого было достаточно: народ принял нового государя.
После коронации государь при народе решил снова отправиться в Архангельский собор, дабы в очередной раз прикоснуться к гробам Ивана Грозного и Федора Ивановича. Поплакавшись у своего «отца», молодой человек попросил у него заступничества в правлении государством и благословении его у Бога. Бояре, бывшие при царе, видели слезы на его щеках и не могли сдержать своих, говоря между собой: «Какой любящий сын! Поистинее, нам повезло с государем».
Выйдя из собора, Григорий подал знак, желая сказать что-то. Наступила тишина, тысячи глаз устремились на него. Царь, сияя в лучах солнца золотом и драгоценными камнями, вскинул голову и проговорил зычным молодым голосом:
– Вы все знаете, что есть два пути правления: путем тирании и путем милосердия. Я же выбрал второй – путь милосердия и справедливости. Долго наш народ блуждал в темноте, теперь же настало время зажечь свет и подняться словно птица Феникс из пепла! И я, ваш царь и государь Всея Руси, покуда жив буду поддерживать свет нашей родины. Отныне и впредь, я объявляю среду и субботу днями, когда я лично буду принимать спрашиваемых на крыльце царского дворца, приходите все, кто нуждается в чем-либо. Далее: я ввожу запрет на публичную порку и бичевание, заменяя их выплатой штрафом, довольно жестокости! Также я запрещаю давать и получать взятки, за это будет строгое наказание не зависимо оттого, какой чин или чьим сыном окажется преступник! Вот это то, что я хотел сказать вам сегодня, в день моего венчания на царство!
Толпа забурлила. Подбрасывая шапки и кидая монеты в ноги Григория, все закричали:
– За здавствует царь наш! Благослови тебя Бог на долгие годы!
– Наш царь!
– Да здравствует наш государь Димитрий Иванович!
Все: и простой народ, и бояре, и дворяне, и служивые склонились в низком поклоне, никто из них даже не мог подумать, что их солнцу недолго предстояло сиять на престоле.
Глава 14. Власть и роскошь
В келье Чудова монастыря было темно, лишь тусклый свет лампады освещал каменные стены, на которых висели иконы с изображением святых. За столом склонил голову старец, его глаза под густыми седыми бровями были тусклыми и уставшими, лоб прорезали множество морщин. Подле него на скамье сидел мужчина средних лет в дорожном пыльном плаще, его лицо в отличаи от лица старика было злым и суровым. Он сжал губы, силясь что-то сказать, но не решаясь. Старик сам нарушил эту гнетущую тишину:
– Зачем пришел, Смирной?
– Отец, послушай, – это был дядя Григория, Смирной-Отрепьев, – послушай внимательно. Теперь, когда на престоле сидит наш Гришенька, я не побоюсь высказать тебе то, о чем не решался ранее.
– Я слушаю тебя.
– Это ты, ты помог ему бежать от расправы, ты нашел ему попутчиков, с которыми он пересек границу, ты сам-то понимаешь, что невольно оказался соучастником страшного заговора? Враги Годунова использовали Гришку в своих корыстных целях: они убили царевича Федора вместе с материю Марией Григорьевной, они надругались над их телами, они надругались также над прахом Бориса, перезахоронив его на кладбище для бедных, хотя совсем недавно сами валялись у его ног. Теперь же престол занял мой племянник, не имеющий никакого отношения к царской семье. Он отрекся от своей родной матери, от нас всех, называя родителями чужих людей. Варвара живет с Васей в нищете, не надеясь на помощь, а ее старший сын восседает в царских палатах, носит золотые одежды, ест каждый день мясо, устраивает пиры с музыкой и танцами! Вот что я вижу, отец!
– Что же ты за человек, Смирной, – с грустью проговорил Замятни, – на родного племянника возводишь хулу, хотя он не дал приказа схватить всех нас, как поступил бы любой другой на его месте. Ты всегда ненавидел Гришу, но за что?
– Не говори, о чем тебе не ведомо, отец. После смерти Богдана я воспитывал его словно сына, я делал все, чтобы он ни в чем не нуждался. А теперь, когда Гришка с помощью поганных латинян, поляков и предателей надел шапку Мономаха, я стал плохим.
– Чего ты от меня-то хочешь? – устало возразил старик. – Если ты надумал разоблачить его при всем народе, то я умываю руки и отказываюсь от тебя.
– Мне уже все равно. Не ради себя, а ради нашей страны я готов пожертовать собственной жизнью, дабы зараза не распространилась дальше. Я прямо сейчас иду во дворец и пусть меня убьют, но я выскажу правду!
Смирной резко поднялся на ноги и зашагал к выходу. У порога он остановился и обернулся, взглянув на отца, который ве также продолжал сидеть за столом. Замятни вытер рукавом слезы и с мольбой в голосе проговорил:
– Не делай этого, сын мой. Если ты скажешь правду, нашего Гришеньку казнят. Прошу тебя, Смирной, не ходи во дворец.
– Я долго слушал твои наставления, отец. Пришла пора и мне сделать то, что хочу я, – с этими словами он покинул келью и, пройдя через длинный коридор, очутился на свежем воздухе.
Вдохнув полной грудью горячий летний воздух, мужчина взглянул на крышу дворца и, прищурившись, направился туда.
– Где царь?
– Где государь?
Толпа бояр бегала по дворцу, заглядывая в каждую комнату, ища Димитрия Ивановича, но его нигде не было.
– Как же так, – спрашивали они друг друга, – почему государь один убегает за пределы царских палат? Почему не спит после обеда?
Служа еще Годунову, никто не мог смириться с новыми порядками, который Григорий ввел в обиход, не спрашивая ни чьего разрешения. Первое, что он нарушал, так это этикет, по которому царь обязан всегда степенно, в окружении охраны, ходить даже по дворцу; второе – молодой царь не спал после обеда, что было в диковинку чопорным боярам. Теперь они были вынуждены искать государя по всему дворцу. Лишь один служка, маленький юркий мальчик, с поклоном приблизился к ним и сказал:
– Так наш государь Димитрий Иванович сейча на конюшне, выбирает резвую лошадь, а вместе с ним Петр Басманов.
– О, Боже! – воскликнул один из бояр, высокий седовласый мужчина. – Где это видано, чтобы царь один ездил куда-либо?
– Успокойся, Богдан Михайлович, наш государь еще совсем молод, вот и не сидится ему на месте. Вспомни себя в двадцать лет, – проговорил другой, молодой безусый парень в дорогом бархатном кафтане.
– Цыц, ты, сосунок! – огрызнулся боярин. – И ты туда же!
– Я-то что? Была бы моя воля, сам бы и день и ночь скакал на резвом коне.
Остальные бояре дружно рассмеялись. Богдан Михайлович, побагровел от злости, и сквозь зубы проговорил:
– Ладно, хватит языками молоть! Пойдем к царской конюшне, остановим государя.
В это время, в тени многовековых деревьев с толстыми корнями и могучими ветвями, Григорий гладил гнедого молодого жеребца, чья грива была коротко подстрижена. Жеребец, играя селезенкой, то и дело рыл копытом землю, норовясь сбежать от хозяина.
– Ну же, тише, тише, мой хороший, – ласково говорил молодой человек, с любовью и нежностью поглаживая животное по шелковистой спине.
Жеребец, чувствую доброту хозяина, нюхнул его в лицо.
– Я тебя тоже люблю, – ответил на ласку Григорий и погладил его по морде.
Басманов с умилением глядел на сцену хозяина и лошади, и не мог скрыть чувства восхищения: еще никто так не возился с конями, как это делал царь, одетый в шелковые шаровары и простую хлопковую рубаху, украшенную разве что вышивкой на воротнике.
– Государь, ты так любишь лошадей. Признаться, я не видел человека, который был бы так привязан к этим животным.
Молодой человек повернул к нему свое лицо, немного загорелое от солнца, и ответил:
– С раннего детства меня влекло к лошадям. Теперь же я могу удовлетворить свою любовь к ним. Мне так нравится возиться с ними. Они ведь умные животные и все понимают. Правда ведь, Чернышь? – Григорий снова обратился к жеребцу. – Скажи, ты тоже меня любишь?
Черныш, словно понимая слова хозяина, вскинул голову и издал хриплый звук. Молодой человек громко рассмеялся и, потрепав его по холке, сказал:
– Я знаю, что ты меня понимаешь.
Вдруг полышались голоса. Басманов поглядел в сторону дворца и, присвистнув, воскликнул:
