Карен Харпер - Королева

С того дня я с еще большей, чем прежде, преданностью защищала свою царственную подопечную и постоянно молилась о том, чтобы быть достойной доверенной мне опеки и заботы о ней.

Елизавета Тюдор была ребенком худеньким, но крепким; на овальном личике выделялся острый подбородок, унаследованный от матери, как и темные глаза, и оливковый оттенок кожи. Но сияющие рыжие волосы безошибочно выдавали в ней потомка Тюдоров — не сомневаюсь, что то был дар Божий. Молочные зубки прорезались у Елизаветы всякий раз с болью, зато они прекрасно выглядели, когда тонкие губы раздвигались в улыбке. У нее были очень красивые руки, и девочка уже хорошо осознавала свою привлекательность. Как жаль, что ее наряды частенько были сшиты на вырост и их нельзя было назвать модными, а ведь Елизавете так нравились красивые вещи, в том числе и мой перстень с рубином, который я никогда не снимала, опасаясь его потерять. Как долго еще ждать, думалось мне, прежде чем я смогу по праву передать этот перстень ей.

Несмотря на изменчивое настроение Елизаветы и периодические вспышки «тюдоровского» гнева, я делала ей выговор, когда было необходимо. Но я и хвалила ее, и ласкала — признаюсь, чаще, чем Маргарет. Но больше всего меня поражала страсть моей подопечной к учебе, и я всячески старалась развивать ее навыки чтения и письма; мы изучали с ней также географию Англии и Европы, выучили имена всех королей и королев (а это было не так-то легко, если учесть, что за следующие десять лет ее отец еще трижды женился). Разумеется, Елизавета в надлежащее время познала семь свободных искусств: латинскую грамматику, риторику и логику, затем арифметику, геометрию, астрономию и музыку, — хотя никогда не разбиралась в музыке так, как ее отец. Ей легко давались иностранные языки, и она изучила их немало. Еще в ранней юности Елизавета превзошла меня во французском, а потом обучала меня испанскому и итальянскому, когда овладела ими сама.

Из сказанного можно справедливо заключить — пока я не забыла об этом упомянуть, рассказывая обо всех радостях и горестях, которые нам довелось пережить, — что уже через несколько лет моих познаний оказалось недостаточно для ее пытливого острого ума. Я очень рада тому, что у Елизаветы было несколько великолепных наставников-мужчин, да к тому же она смогла получить прекрасное (хоть и не раз прерывавшееся) образование, учась вместе с братом, когда ей позволяли это сменявшие друг друга мачехи и король.

Не сочтите за богохульство, но если речь заходила о воспитании и образовании Елизаветы, протекавшем преимущественно в сельской глуши и мало кому известном, мне частенько вспоминались строки из Библии, описывающие воспитание и образование Спасителя нашего в годы детства, о которых мало что известно: «Иисус же преуспевал в премудрости и возрасте и в любви у Бога и человеков»[49]. Правда, Елизавета, бедное дитя, много лет прожила в немилости у богоподобных Тюдоров — мужчин и одной женщины, — которые правили Англией до нее. Но как Господь наш Иисус стал Спасителем всего человечества, так и Елизавету я вижу спасительницей всей Англии. Однако речь об этом, право же, впереди, в дальнейших главах описания моей жизни.

А в ту ночь, когда Елизавета уснула, уже зная о рождении брата, я увидела, что Маргарет укладывает вещи, и вошла к ней в комнату, чтобы поговорить.

— Я уже не смела надеяться, что мне снова выпадет такая честь, — сказала она, прижимая руки к груди и воздевая глаза к потолку. — Сперва я помогала воспитывать Марию, потом Елизавету. А теперь я буду наставницей наследника престола, хотя его дяди и сам король довольно скоро отнимут мальчика у женщин и станут воспитывать его как принца, которому предстоит стать нашим королем.

Мне была глубоко противна мысль о том, что Том Сеймур может участвовать в воспитании невинного ребенка, но я лишь кивнула, а Маргарет тем временем продолжала говорить, укладывая в дорожный сундук свои наряды.

— Между прочим, ты слышала, что Кромвель ухитрился женить своего сына Грегори на сестре Джейн Сеймур, Елизавете? Я не говорю уже о том, что Кромвель, как утверждают, скоро станет кавалером ордена Подвязки[50], ни больше ни меньше. А знаешь, его ведь называют сыном кузнеца, но я слышала, что его родителям принадлежала еще и сукновальная фабрика, — добавила Маргарет, презрительно хмыкнув.

— Верно, — ответила я, мысленно вернувшись в давно прошедшие годы, — я тоже об этом слышала.

— И подумать только, что его величество считает возможным возвести его в пэры и наградить титулом барона Кромвеля Оукамского[51]. Да как это можно! Что же дальше-то будет?

Я смогла лишь покачать головой, размышляя о наглости Кромвеля. Принцесса Мария в письме сообщила мне, что получила крохи из состояния своей матери, в том числе золотой крестик и цепочку. Я искренне ей посочувствовала, вспомнив гранатовое ожерелье моей мамы, которое отобрала у меня Мод. Мария утверждала, что все ценное из материнского наследства прибрал к рукам Кромвель. Бывший секретарь кардинала Уолси теперь, служа королю, взобрался на самую вершину государственной власти. Он волен делать все, что пожелает, и вряд ли сможет вскарабкаться еще выше. Но ведь, с другой стороны, бедняжка Анна тоже чувствовала себя в безопасности, находясь на недосягаемой высоте. Я возблагодарила Бога за то, что Кромвель, кажется, не возражал против того, чтобы оставить меня при Елизавете, и не требовал более соглядатайствовать.

— Эдуард и Томас Сеймуры скоро возвысятся, причем Том будет посвящен в рыцари, — рассказывала дальше Маргарет. — Неужели чудеса никогда не закончатся для тех, кто начинал жизнь скромным дворянином вдали от столицы?

В ту ночь мы долго беседовали, но мысли мои все время возвращались к этому ее вопросу. Дочь пасечника с дальних границ Девона, с заброшенных, безлюдных пустошей, стала теперь воспитательницей (а по сути, приемной матерью) королевской дочери. И все же с тех пор, как мы расстались с Джоном Эшли уже много месяцев тому назад, мне иногда так сильно хотелось жить в сельской глуши, быть женой человека, который выращивает лошадей, и иметь собственного ребенка. Я не раз уже видела, что делают с людьми власть, гордыня и неограниченное честолюбие, и оттого тревожилась — и за себя, и за девочку, для которой хранила перстень с рубином.

Кромвель стал королем! Ну, не то чтобы королем, но вел он себя, как король, и сам, несомненно, мнил себя таковым. Он заправлял всеми государственными делами, пока его величество уединился в глубокой скорби. На сей раз Генрих потерял не новорожденное дитя, а королеву Джейн — она скончалась от родильной горячки через двенадцать дней после рождения сына.

Мы все надели белые одежды — все, кроме Елизаветы, у которой не было ничего подходящего, потому что росла она не по дням, а по часам, а после смерти Анны на ее одежду выделяли мизерные средства. Пусть мне не хотелось иметь никаких дел с Кромвелем, я смирила гордыню и написала ему, умоляя (как много раз прежде делала Маргарет) увеличить средства на одежду и обувь для дочери короля:

«Досточтимому барону Кромвелю,

кавалеру ордена Подвязки.

Его величество и Вы, милорд, будете, вне всякого сомнения, гордиться леди Елизаветой. С каждым днем она все более походит на своего родителя как внешне, так и своей ученостью.

Она здорова и растет быстро, а потому ее гардероб отчаянно нуждается в пополнении. Я благодарна Вам за благоприятные доклады о ней королю. Совесть не позволяет мне обратиться за денежным вспомоществованием к моему родному отцу, которому, как и многим из нас, нелегко сводить концы с концами.

Принимая во внимание Вашу мудрость и богатство, я умоляю Вас прислать средства на одежду леди Елизаветы, ибо ей крайне необходимы платья, верхние юбки, корсеты, рукава, нижние юбки, полотняное нижнее белье, ночные сорочки и чепцы, домашние тапочки и башмаки.

«Ну вот! — подумалось мне. — Я напомнила ему о своей службе и намекнула: дочь короля так отчаянно нуждается в одежде, что я даже подумывала о том, чтобы обратиться за помощью к своему бедному отцу-пасечнику». (С тех пор как одиннадцать лет назад я покинула отчий дом, я всего два раза получала вести об отце: один раз от Барлоу, прежде чем они покинули Дартингтон-холл, а другой — от сэра Филиппа. Я полагала, что кто-нибудь сообщит мне, если отца не станет в живых.)

В последующие годы я не раз и не два писала Кромвелю подобные раболепные письма. И он присылал то монетку-другую, то свертки одежды, при этом напоминая, что это он назначил меня на нынешнюю должность и что он не сомневается в моей готовности служить ему в будущем. Иной раз мне казалось, что я продала душу дьяволу, но я не жалела об этом, когда видела, что у Елизаветы есть новые туфельки, которые ей в пору, и жесткие корсеты, которые не врезаются ей в ребра.