Виктор Соснора - Властители и судьбы
Немцы-трактирщики выносили драгоценные бочонки и бутыли, оплетенные пыльной соломой. Греки-кабатчики выносили вишни, каракатиц, раков, лангустов, колбасы, маринованный виноград, фаршированный перец. Эти сутки оплачивала императрица.
Все было бесплатно. Женщины — осатанели. Солдатские невесты и девки с неистовым блеском очей, с противоестественной быстротой, бегом-бегом, побыстрей — побольше успеть и унести, поменьше упустить, — простоволосые, без башмаков, пьяные и непьяные, таскали пиво, мед, водку — кто что мог, кому что попалось под руку — графин, ушат, глиняный или стеклянный кувшин, медный таз, наспех ополоснутое помойное ведро, банный ковшик; они сливали это нечаянное счастье в кадушки, вываливая из кадушек на каменный пол казармы прошлогодние запасы — соленые огурцы и квашеную капусту, в которой квасились еще яблоки и арбузы; а сами солдаты, буйные и мощные мужи, основная сила восстания, валялись уже на исторических улицах, как окурки: сегодня простительно, они сделали дело и гуляли смело, их забирали и не наказывали.
В 10 часов вечера 28 июня 1762 года, в пятницу, Екатерина выступила в поход. Из Петербурга — в Петергоф.
Императрица отдала приказ — полки пошли. Церемониальным маршем — повзводно — с распущенными знаменами — с барабанами — по петергофской каменной дороге.
Ни обеда, ни отдыха.
Жены, у которых кибитки или одноколки, предусмотрительно поехали за войсками: подкармливать мужей-солдат и посматривать зоркими глазами за их поведением в Петергофе, окрестности которого прославились на всю Россию кабаками и постоянными посетительницами кабаков.
Солдаты шли невеселые, недоумевая: с какой целью они столько стояли на улицах, а теперь почему пошли? Солдаты плевались и нехорошо говорили о современниках.
И тогда! — в сиянии белой ночи, в нимбах беззвездного неба, на фоне лунного пространства (так сказать!), на белом большом коне, в офицерском мундире Семеновского полка, со свитой освободителей отечества — мальчиков-офицеров, — с обнаженной шпагой в правой руке, обольстительная амазонка с влюбленным лицом в брезжущем лунном свете (так сказать!) — императрица Екатерина II проскакала в факельных искрах во главе восставших войск!
Никакой опасности ниоткуда, всю ответственность за событие она взяла на себя.
Простодушные войска простили все сегодняшние обиды и бесновались от счастья. Солдаты бросали в воздух мушкеты, шапки, офицеров.
Факелы — пылали!
Офицеры-фавориты, их приятели по перевороту восклицали здравицы, позаимствованные из эллинской и римской мифологии. Офицеры попроще срывали отличительные знаки — бляхи Петра III, бросали их солдатам, солдаты привязывали знаменитые знаки к хвостам вездесущих собак, собаки бегали (веселились), золото звенело, смех, лай, стрельба, факелы, жестикуляция, ржанье!
Впоследствии солдаты разыскали бляхи, попытались воспользоваться ими, но в кабаках уже были (тут как тут!) предупредительные офицеры, они сами знали (сообразили!), сколько вина отпускают за бляшку золота.
Было холодно и светло от луны.
Солдаты не спали, и вороны не спали. Как во все времена, вороны летели за войском — инстинкт наживы: где войско — там трупы.
Не доходя до Стрельной, отдыхали. Есть расхотели, поташнивало (устали), костров не разводили.
Было совсем светло, туманно.
Раскатали и расстелили шинели. Упали и уснули, положили под усатые головы кто кулак, а кто кружку. Спали час двадцать минут и пошли. Шутили и матерились спросонья. Жаждали боя.
Вороны уже успокоились (какое карканье!) и спали со всеми. Солдаты встали — вороны расправили крылья, заговорили вороньими голосами, побежали по дорогам, кувыркаясь, а потом полетели, сутулясь в воздухе.
Уже одежда солдат завяла от росы, а ласточки свистали над войском.
Под Петергофом оживились.
В Зверинце стояли пушки. На маленьких возвышенностях в Петергофском парке, у фонтанов стояли пушки. Фитили горели. За пушками стояли голштинские батальоны и кое-какие полки.
Что затеял Петр III? Почему стояли солдаты и жгли декоративные фитили? Ведь по первому требованию императрицы они сдались в плен.
Сводный отряд казаков так перепился, что казаки не узнавали своих коней, поехали совсем не в ту сторону, не в поддержку императрице, а на помощь императору. Войсковой атаман Ефремов, командир отряда, слава богу, свалился с коня, так уж ему повезло, пришла, видно, и его очередь и заблистала и его звезда, он свалился в воду с Калинкина моста, его вытащили, и это-то и спасло отряд, потому что после купанья атаман Ефремов совсем осатанел и ошалел, отряд совсем закружился и возвратился в Петербург. Отряд состоял из казаков донского, яицкого, гребенского и терского войска. Почему они повернули — никто так и не мог ничего объяснить ни сейчас, ни впоследствии. Во всяком случае, за такой подвиг — они не пошли на помощь императору, а почему-то присоединились к императрице — войсковой атаман Степан Ефремов получил золотую саблю, старшины, атаманы и есаулы — золотые медали, а казаки — по десять рублей. И всем было хорошо.
В 10 часов вечера Екатерина возглавила войско. К вот, откуда ни возьмись, из какого-то простого переулка, на белом коне, в гвардейском мундире, вылетела Дашкова, она скакала во весь опор со всеми своими мечтами о славе и свершениях. Она подъехала (уже потише!) к Екатерине, стала поздравлять ее, трясти ее. Екатерина выдержала объятия, выслушала восклицания, взмахнула шпагой и отъехала, оставив Дашкову наедине с ее девичьими грезами о монархии. Впоследствии в списке награжденных за 28 июня фамилии Дашковой не оказалось. Нужно было ей прискакать чуть-чуть пораньше, что ли.
Петербург опустел.
Двадцать восьмого июня 1762 года день дождлив и тускл.
Не настоящий дождь, мутно моросило, дождик мелкий, желтоватый, какой-то пшенный дождик не усиливался и не ослабевал.
Парики промокли, мундиры провисли, солдаты караула, оставленные в столице на всякий случай, стояли, как толпа тряпичных кукол, виднелись лишь пуговицы из мутной меди.
На Невской перспективе, застекленной, за стеклами па мраморных подоконниках, в белых фаянсовых горшках производства завода Ломоносова — заросли, джунгли цветов и домашних деревьев. Вечером это хозяйство не поливали, завтра утром поливать не будут, и сегодня был дождь, и завтра ничего не предвидится, кроме дождя, окна уже можно держать открытыми, — все спокойно в спящем Петербурге. Все спокойно.
— ВЫ ВИДИТЕ, НЕ Я ДЕЙСТВУЮ: Я ТОЛЬКО ПОВИНУЮСЬ ЖЕЛАНИЮ НАРОДА, — сказала Екатерина II, Великая.
— ГОСПОДА СЕНАТОРЫ! Я ТЕПЕРЬ ВЫХОЖУ С ВОЙСКОМ, ЧТОБ УТВЕРДИТЬ И ОБНАДЕЖИТЬ ПРЕСТОЛ, ОСТАВЛЯЯ ВАМ, ЯКО ВЕРХОВНОМУ МОЕМУ ПРАВИТЕЛЬСТВУ, С ПОЛНОЮ ДОВЕРЕННОСТЬЮ ПОД СТРАЖУ: ОТЕЧЕСТВО И НАРОД, — еще и так сказала Екатерина II, Великая.
8
Император Российской империи Петр III играл на скрипке. Жест, достойный римского консула: с 10 часов утра и до 10 часов вечера, без передышки, Петр играл на скрипке, наутро следующего дня подписал отречение от престола.
Он повсюду с собой возил скрипку. Он не расставался с ней, иногда забывал шпагу, но скрипку — никогда. Он и спал со скрипкой. Неизвестно, как он играл: одни вспоминали — из рук вон плохо, другие — дивно.
Когда адъютанты его свиты сообщили, что императрицы нет во дворце, что они — обмануты, император ничего не сказал, он взял скрипку, ушел в сад, в беседку, сел, заиграл и играл не переставая до последней минуты, — в 10 часов вечера они уезжали в Кронштадт, чтобы спрятаться и защищаться.
В 11 часов утра, 28 июня 1762 года, в пятницу, в Петергоф прискакал генерал-майор Михаил Львович Измайлов. Он и не попытался разобраться в том, что происходило в столице, он бросил столицу и прискакал в Петергоф, чтобы «бороться до последней капли крови».
Болтливый, шумливый, крест-накрест перетянутый лакированными ремнями, толстобрюхий, — большой барабан в ботфортах! — Измайлов наболтал, нашумел, натряс брюхом, — набарабанил о событиях в Петербурге, о которых ничего не знал даже понаслышке, «предан императору беспредельно», и предложил (сию же секунду!) назначить командующим голштинскими личными войсками императора — кого же? а как же, его, Измайлова!
Петр попросил фельдмаршала Миниха «не надеяться на его, государя, мнение, а действовать, как действует».
Фельдмаршал граф Миних, усатый и суетный, в мундире, испачканном мелом (деревья белили, он нет-нет прислонялся к деревьям — не те силы, не тот возраст), в золотых толстых очках, рассердился сам на себя и пошел, чтобы отдавать самостоятельные распоряжения, Петр сказал — действуй. Миних действовал. Все получили противоположные распоряжения, бежали сломя голову в беседку, к Петру, там играла скрипка, и Елизавета Воронцова «не хотела оставить государя в тревожном состоянии духа, все вертелась и вертелась вокруг него».
