Геннадий Ананьев - Риск. Молодинская битва
Последние слова нойона заглушил залп затинных пушек, дроб скосила десятки людей, и нукеров, и жалобщиков. Начал сползать с коня и нойон — самый здоровенный нукер подхватил его и, прижав к себе, пустился вскачь к стану. Понеслись за ним и рстальные нукеры, топча соплеменников, в панике отхлынувших от городовой стены.
«Кто повелел?! — возмутился воевода. — Теперь сражения не избежать!»
Ратники и добровольцы начали по приказу Хабара-Симского изготавливаться к битве на стенах, костровые зажгли дрова под котлами со смолой и водой, но время шло, а устрашающего «Ур-ра-а-а-агш!» не взметали татарские тумены, не гнали нехристи и пленников, чтобы те первыми лезли на стены. Закипала вода в котлах, вспучиваться начала и смола, а в татарском стане тишина. Странно. Очень странно.
А тем временем изготовили свои тумены к нападению темники, каждому был уже определен свой отрезок стены, ждали только последнего слова Мухаммед-Гирея, у входа в шатер которого едва держался на ногах раненый нойон, надеясь быть впущенным в ханские покои. Только отчего-то истекающего кровью военачальника не звал к себе хан, он беседовал с лазутчиком из Астрахани. И чем больше подробностей о подготовке астраханцев к походу на Крым узнавал, тем более убеждался, что нужно спешно возвращаться в свой улус, чтобы не потерять все.
Закончив разговор с лазутчиком, Мухаммед-Гирей наконец велел впустить раненого нойона и собрать всех нойонов и темников, всех советников для важного, как он сказал, разговора.
Выслушав раненого, совершенно уже обессилевшего, хан повелел унести его и передать в руки лекарей, затем заговорил злобно:
— Кровь погибших от коварства рязанцев не может быть отмщена сегодня. Мы вернемся сюда и сравняем город с землей, а сейчас нужно спешить на защиту своих улусов. Астраханцы уже наметили день начала похода. Они, поганые себялюбцы, не думают о могуществе Орды, к которому мы хотим ее привести. Они не хотят нашего величия, но роют могилу себе! Себе и всей Орде! Она может противостоять своим врагам только в единстве! — Он сделал паузу и продолжал: — Сейчас же пусть трогаются караваны с добычей и пленными. Каждая сотня, каждый тумен для их сопровождения выделяет третью часть. С оставшимися мы постоим до ночи. Потребуем, чтобы город вернул пленных и выдал тех, кто стрелял по нашим воинам!
Знать бы городу слова ханские. Вел бы он себя иначе, а то напружинился, ожидая нападения. Хабар-Симский и Оболенский колокольни надвратной церкви не покидали. Выяснить, кто самовольно осыпал дробом татар, послали младшего воеводу.
Недолго тот отсутствовал. Вернулся вскоре с пушкарским головой Иорданом-немчином. Тот и не собирался скрывать, что на свой страх и риск повелел дать залп.
— Слишком обнаглели, — спокойно возразил на упрек Хабара-Симского Иордан. — Стену облепили уже. У ворот толпа вон какая собралась. Чуть бы оплошали воротники, городу бы не жить.
— По большому счету ты прав. Только зачем без спросу? За это, ты знаешь, тебя наказывать нужно.
— Приму с покорностью. Ради спасения города. Горожане мне деньги платят не за то, чтобы рот открытым держал. Я должен честно отрабатывать свой хлеб.
— Резонно. Иди пока к своим пушкарям, готовься к сражению. А как поступить с тобой, решим на совете воевод и бояр.
Тревожно тянется время. Князь Федор Оболенский сетует уже:
— Ни битвы, ни послов на переговоры. Что задумали вороги?!
— Да, знать бы, — соглашается Хабар-Симский и вздыхает. Ему особенно тягостно. Он пошел поперек шертной грамоты царя Василия Ивановича, и исход этого упрямства для него непредсказуем. Жизни может стоить его самовольство. Сам только что сказал пушкарю-немчину о неотвратимости наказания за самовольство.
Вот наконец на поле перед городом появились всадники. Всего-навсего десяток. По сбруе конской, по одежде — знать татарская. Значит, переговоры.
— Выходит, не ладится у них что-то, — обрадовано объяснил князь Оболенский. — Пожалуй. Что ж, побеседуем, — согласился воевода.
Он не стал спускаться с колокольни. Оттуда спросил послов, с чем пожаловали.
Ответ ожидаемый: вернуть сбежавших пленников и, кроме того, выдать всех, кто стрелял из пушек по безоружным торговцам. Иначе — город будет сравнен с землей. Ни один человек не останется жив.
— Сбежавших полоняников мы вам возвратим. Завтра утром…
— Сейчас!
— Завтра утром, — продолжал Хабар-Симский, словно не слыша требовательных криков. — Нам нужно время, чтобы всех найти и собрать.
— Сейчас!
— Повторяю: сейчас не получится. Нужно время, чтобы выяснить, кто выкуплен, кто сбежал.
— Пусти тех, у кого сбежали. Они сами найдут своих рабов!
— Губа не дура, — хмыкнул Хабар-Симский, а послам крикнул: — Сейчас распахну. Держи карман шире. — И жестко: — Сказано, завтра утром, значит, завтра утром!
Сейчас вынесут вам выкуп за князя Оболенского. Сколько?
— Сто рублей! — крикнул один из вельмож. — Князь мой, и я назначаю сто рублей!
«Ничего себе, загнул!» — возмутился воевода, но, подумав, что иного выхода нет, согласился: — Сто так сто.
Послал тут же слугу к себе за деньгами. Наказал, чтобы серебро принес, не золото.
Слуга не вдруг воротится, исполнив повеление, оттого воевода продолжил переговоры. Теперь о пушкарях.
— Не кто стрелял виновен, а кто повелел стрелять. Он за все в ответе.
— Пусть будет так. Отдай, воевода, виновного сейчас. Так повелел хан!
— Ваш хан мне не указ. Мы сами решим, как поступить с виновным. И вам скажем.
— Сейчас! Сейчас!
Один из послов вскинул бунчук, помахал им, и со всех сторон двинулись плотные ряды черных воинов. Как саранча. Ближе и ближе. Только не ускоряют движение, а замедляют шаг. Вот и вовсе остановились грозной стеной. На безопасном от пушечного выстрела расстоянии. Жутко от их молчаливой грозности.
— Сейчас! Или — приступ!
— Смекай, воевода, не по-татарски выходит, — проговорил вполголоса князь Федор Оболенский. — Давно бы дуром поперли, коль не мешало бы им что-то…
— И то, смотрю, полона перед собой не гонят. Думаю, то и мешает, о чем лазутчик уведомил нас. Потяну до утра время. За тебя выкуп вышлю, чтоб успокоить послов, а остальное: поживем — увидим.
— Давай, воевода. Виновного! Чего молчишь?! Хабар-Симский уже твердо решил не выдавать Иордана-немчина, сам наказать его накажет, а врагам на мучительную смерть — ни за что. Добрый пушкарь. Да и городу службу служит честно. Всю жизнь проклинать себя станешь, если труса спразднуешь.
Только зачем дразнить татар упрямством? Лучше поиграть с ними в кошки-мышки. Крикнул в ответ:
— Погодите. Сейчас воевод младших да бояр скликаю. Они присудят, как поступить. Не волен я самолично…
— Мы не уйдем, пока не дадите виновного!
— Погодите малость. Дайте обсудить.
Тумены стоят молча. Кони под послами перебирают копытами от нетерпения, вырывают поводья, а воевода с князем ждут бояр и воевод, чтобы начать совет у татар на виду.
Воеводы во всех доспехах и с оружием, бояре в парадных зерцалах поднимались на колокольню не очень дружно, но когда наконец наполнилась она до отказа, Хабар-Симский начал рассказывать о требовании татар и о своем им ответе.
Долго молчали все, переваривая услышанное, и первое, что было сказано, воеводу поразило:
— А то и впрямь немчина-пушкаря выдать с головой.
Чтоб другим-иным неповадно было самовольничать.
Не все, но многие бояре поддержали это предложение, поначалу робко, но затем все уверенней и уверенней доказывая противникам, что одной, к тому же неправославной, душой спасти можно и нужно город или, по крайней мере, сотни душ, которые погибнут в сражении.
Иван Хабар помалкивал, дав знак и князю Оболенскому, чтобы тот тоже не вмешивался. Выгода в том была явная: пусть послы татарские поглядят, что не он, воевода, единолично решает, да и решения принимаются не так просто.
Когда же прошло достаточно времени, страсти уже начали выплескиваться через край, Хабар-Симский, спиной специально повернувшись к татарам, чтоб не видели басурманы его гневного лица, рубанул:
— Довольно базара! Как погляжу я, креста, на многих из вас нет! Пушкарь города ради пальнул! Вас же спасаючи, на самовольство рискнул! А вы?! Не отдам пушкаря! За самовольство накажу, но сам! — обвел всех гневным взглядом, готовый дать отповедь каждому, кто посмеет перечить, но бояре и воеводы замолкли, тогда Хабар-Симский, сменив тон на спокойный, вновь заговорил: — Вот что думаю: нужно бы собрать деньги да откупить бежавших из полона. Я от себя откупаю князя Оболенского, да еще четвертной в общий котел.
Не столь щедро, как сам воевода, бояре все же раскошелились. Определили, что требуется разослать по всем улицам глашатаев, пусть объявляют людям о решении боярско-воеводского совета.
