Всеволод Крестовский - Деды
Государь приказал кучеру остановить лошадь.
— Что за негодница стоит это за старшего?! — крикнул он, мгновенно приходя в сильное негодование. — Дела своего не смыслит! Да никак пьян ещё!
И действительно, наружность унтер-офицера отличалась далеко не воинственным видом. Брюзгливое лицо с плаксивым выражением глядело совсем по-бабьи, а несуразная, одутловатая фигура на тоненьких ножках являла в себе нечто весьма комическое в этом военном костюме и особенно с этой алебардой, которая была ей не по росту и, видимо, затрудняла собой неловкого воина.
— Несносный вид!.. Подите и прогоните его с платформы! — приказал государь Черепову.
Тот соскочил с запяток и побежал на гауптвахту.
Но каково же было его удивление, когда, подбежав ко фронту, узнал он в несуразном унтер-офицере Прошку Поплюева.
«Вы какими судьбами!» — чуть было не воскликнул Черепов, но воздержался, зная или скорее даже чувствуя, что на него наверное пристально смотрят сзади два гневных глаза.
— Его величество изволил приказать унтер-офицеру убраться прочь с платформы, — сообщил он Прохору самым официальным тоном.
— Как?.. С платформы? От фронта?.. Меня?! Не можно тому быть, ваше благородие; я здесь начальство и стою на своём законном посту, — столь же официально возразил ему Поплюев.
— Его величество, говорю, самолично приказать изволил — прочь с платформы!
— А я говорю, что быть тому никак нельзя, и его величество приказать сего не может! Отстранитесь, ваше благородие, не мешайте мне делать салютацию и не стойте перед фронтом — сие порядок нарушает.
Черепов, пожав плечами, побежал обратно к санкам. В коротких словах он передал государю ответ Поплюева.
Павел Петрович, очевидно поражённый такой неслыханной дерзостью, два или три мгновения не произносил ни слова и только, глядя на Черепова, тяжело пыхтел и отдувался.
Это было у него обычным признаком сильнейшего гнева.
— Подите и сделайте то, что вам повелено. Арестуйте его сейчас же! — отчётливо отделяя слова, но не повышая голоса, сказал император.
Черепов снова побежал на платформу и сообщил приказание.
— Не верю, ваше благородие! — твёрдо возразил Поплюев. — И быть никогда не может такого приказания! Разве вы не знаете, что, прежде чем арестовать меня, вы должны сменить меня со вверенного мне поста? Извольте сменять, а тогда уж арестуйте.
Черепов опять побежал к саням и передал ответ унтер-офицера.
Это озадачило государя, но ненадолго. Подумав, он улыбнулся с довольным видом.
— А ведь прав! — заметил император. — И даром что пьяный, а лучше нас, тверёзых, знает своё дело! Молодец, унтер-офицер! — крикнул он Поплюеву. — Спасибо за знание порядка службы!
— Рад стараться вашему императорскому величеству! — закричал со своего места Прохор.
Государь приказал поворотить лошадь и шибко поехал прочь от гауптвахты; Черепов едва успел вскочить на запятки.
Довольно долго ехали молча, и всё это время Павел, казалось, погружён был в какое-то раздумье.
— Жаль! — как бы про себя подумал он наконец вслух. — Очень жаль, что пьян… А кабы не это, быть бы офицером…
— Да он не пьян, ваше величество, — решился заметить Черепов, домекнувшись, что дело идёт, вероятно, о Прохоре.
— Ты говоришь, не пьян? — повернув вполоборота голову, нахмурился император.
— Точно так, ваше величество. Это уж он сроду так: мать-натура одарила его толиким невзрачием, и потому он сдаёт на пьяного, а он трезвый и дело своё в самой точности понимает.
— А вам, сударь, отколь он известен?
— Соседи по имению, ваше величество.
— Дворянин?
— Так точно, ваше величество, дворянин Прохор Поплюев.
— Поплюев?.. Тьфу! какая фамилия!..
— Фамилия точно что пасквильная, но человек хороший и столь великую приверженность питает к воинскому делу, что даже у себя в имении учредил из дворовых людей мушкатёров с карабинерами, обмундировал их и очень деятельно обучал артикулу и гарнизонной службе.
— О?! Стало быть, любит?
— Отменно любит, ваше величество.
— И точно человек хороший?
— Беззлобный, ваше величество; чудак немножко, но щедр и хлебосолен.
— А каков с крестьянами? Это главное.
— Да вот графу Харитонову хорошо известен он по ближайшему соседству; так граф однажды, как-то при случае, сказывал мне в разговоре, что с крестьянами он ничего себе, жалеет, и живут они у него в достатке и не печалуются на тягости.
— Ну, вот это мне очень приятно слышать! — с видимым удовольствием заметил император. — А вам, сударь, спасибо за то, что не оставили в заблуждении моих на его счёт мыслей. Благодарю вас.
В это время санки подкатили к Салтыковскому подъезду Зимнего дворца.
Черепов быстро соскочил с запяток и, вытянувшись во фронт у самых дверей, приложил по форме левую руку к полю своей треугольной шляпы.
— А вы, кажись, порядком-таки продрогли, сударь, — заметил государь, выходя из саней и мимолётно взглянув в посинелое с холоду лицо офицера.
— Отнюдь нет, ваше величество! — поспешил бодро ответить Черепов. — Погода прекрасная, и я с удовольствием готов бы ещё…
— Ага! понравилось, сударь! — засмеявшись, перебил его император. — Видно, хочется быть полковником? Ну нет, брат, больше не надуешь! Пока довольно с вас и этого. Прощайте, сударь.
И государь скрылся за дверью подъезда.
Черепов вскочил в сани первого попавшегося извозчика и, посулив ему рубль на водку, велел гнать как можно скорее на Садовую улицу, к графу Харитонову-Трофимьеву.
Там о нём сильно беспокоились. Графиня Лиза в присутствии отца весело вертелась перед трюмо, осматривая на себе новую парадную робу из чёрного бархата, когда Аникеич, войдя с таинственным и испуганным видом, тихо доложил графу, что сейчас-де прибежал вестовой и сказывает, будто с нашим адъютантом, с Василий Иванычем, — несчастье.
— Что такое? — встревожился Харитонов.
— Императору на улице попался, и сейчас его, значит, в солдаты и в крепость…
— Что ты врёшь, старый дурак! О ком говоришь-то! — недоверчиво и с досадой вскричал граф.
— Сами извольте допросить вестового, — пожал старик плечами. — Коли я вру, стало, и он врёт.
Призвали вестового.
Тот, ошеломлённый ещё всем, что случилось с ним за несколько минут на набережной Мойки, рассказывал, насколько мог и умел, все обстоятельства внезапной встречи с государем.
— Последнее слово их было «в крепость!» — с тем и поехали, — заключил свой отчёт гвардеец.
Графу не верилось. Всё это казалось так несбыточно, так странно…
— И ты не бредишь? — спросил он, колеблясь между сомнением и верой…
— Извольте взглянуть: на мне офицерская шпага, — как на доказательство указал вестовой на своё оружие. — Это шпага вашего сиятельства господина адъютанта.
Дальнейшие сомнения были бы напрасны. Граф тотчас же отпустил вестового, которому, по приказанию государя, должно было немедленно бежать и сообщить обо всём полковому начальству.
— Бедный Черепов!.. несчастный молодой человек! — в глубоком огорчении и в сильной тревоге повторял он, ходя по комнате и долго не замечая присутствия в ней своей дочери. Но наконец, случайно вскинув глаза в её сторону, граф увидел Лизу и остановился с невольным выражением вопроса и удивления.
Графиня Елизавета, вся бледная и скорбная, стояла безмолвно и неподвижно, как будто на неё столбняк нашёл.
— Что с тобой?! Лиза!.. Лизанька! — с беспокойством подошёл к ней граф. — Да откликнись же!.. Что ты!
— Это я виновата… моя записка… Это я погубила его, — с трудом и почти шёпотом проговорила девушка.
— Ну полно, дружок! — начал было граф. — Могла ль столь пустая записка…
— Нет, нет, это моя вина… моя, — настойчиво и быстро перебила Лиза и вдруг порывисто схватила отца за руку:
— Папушка! Голубчик!.. Если любишь меня, спаси его! — с воплем и мольбою вырвалось из её груди.
— Ах, милая, я рад бы сам, да нет путей сего исполнить! — с глубоким вздохом пожал граф плечами.
— Как нет путей!.. Как нет?! Твой путь прямой: ступай к государю и проси его, поезжай сейчас же!.. Он тебя любит, он для тебя сделает это… Проси, моли его, — ну что ему стоит! Ведь не преступник же Василий Иванович!
— Преступник устава воинской формы.
— Ах, Бог мой!.. И что это такое вся эта ваша воинская форма! Ну, и за что?.. за что же?..
— Дитя моё, оставь; ты сего не понимаешь, — ласково и кротко успокаивал граф свою дочку. — Когда-нибудь, как император будет в особливо добром духе, я приступлю к нему, но ныне, когда он гневен — о, ты не знаешь, что такое гнев его! — ныне это решительно невозможно.
— Невозможно?. Ты говоришь, невозможно? Ну, так я сама пойду к нему! — порывисто и решительно вспрянула девушка. — Сама буду просить, кинусь в ноги, стану молить его, плакать… Я не допущу, чтобы человек погибал по моей вине… Я, я одна виновата! И он поймёт же это, он тронется мною! А коли нет, то я скажу ему, что он тиран и деспот! Пусть и меня тогда заточат, для того что всё ж таки я тут более всех виновата!
