Сергей Заплавный - Мужайтесь и вооружайтесь!
Прочитанным Кирила остался доволен. Во-первых, нынешнюю титлу Дмитрия Пожарского он во всей ее пространной полноте привел, зато других членов ярославского земского Совета упомнил, как неких соизбранников, безымянно. Хотя они и мнят себя первыми, но пусть знают свое подлинное место. Во-вторых, надоело писать заученное «челом бьет». То ли дело «свое почтение шлет». Смысл тот же, но звучит более веско и ново. А как уместно сказано — «терпеливое изложение» или «для общего решения и взаимства»! Тут важны даже не сами слова, а их связь и оттенки.
Ну вот, теперь можно и к обещанному изложению перейти. Это ничего, что рука, да еще в перстянке, поначалу за мыслью не успевает. Глядишь, и разгонится. Главное, писать так, будто с отцом после долгой разлуки беседуешь. Тогда ни одна стоящая мысль не потеряется.
Кирила писал и радовался: а ведь получается! Однако, дойдя до новгородских дел, задумался. На утренней трапезе, похожей больше на заседание приказного правления, нынче присутствовал судья Монастырского приказа Степан Татищев. Он только что вернулся из Великого Новгорода, куда ездил с выборными от пятнадцати городов людьми, чтобы лично узнать у тамошнего воеводы князя Ивана Одоевского и митрополита Исидора, как складываются у них отношения со шведским наместником Якобом-Пунтусом Делагарди, но больше того — как новгородцы собираются строить их с нижегородским ополчением: дружить, враждовать или в сторону отойдут, дабы не мешать ему самому с ляхами и седьмочисленными боярами на Москве разобраться. При этом Татищев должен был убедить новгородцев, что не следует им без ведома ярославского совета затаскивать чужеземцев в свое государство, в северные и поморские города.
Дьяки засыпали его вопросами: как там на Волхове, да что, да почему? Он отвечал охотно, не обращая внимания на хмурый взгляд Кузьмы Минина. Из его ответов выходило, что ждать добра от Новгорода не приходится, потому как низы там ропщут на бесчинства шведов, а верхи, сохранившие в неприкосновенности свои земли и положение, выступают с иноземцами заодно. Но хуже всего, что шведы на время с Речью Посполитой споры из-за Ливонии отложили. Как бы это их перемирие не обернулось союзом против Русии, а Великий Новгород совсем от нее не отрезало.
— Не боись, — остудил Татищева поместный дьяк Николай Новокшонов, — Сигизмунд с Карлом терпеть друг друга не могли. И с сыном Карла Густавом то же будет. Нет больше врага, чем обиженный родич.
Трудно с ним не согласиться. Ведь Сигизмунд шведским принцем из династии Ваза был, когда родной дядя, похитив у него престол, объявил себя Карлом Девятым, великим королем Шведским, Вендейским, Финским, Лопьским, Каявским, Естенским и Лифляндским. Но и Сигизмунд, несмотря на столь неудачный для него поворот судьбы, в конце концов тоже преуспел. Ныне он не только король Речи Посполитой, но и герцог прусский, и претендент на московскую корону. Его мечта — создать империю от Балтийского моря до Черного, от ближайших европейских стран до Сибири. На пути к ней он сродного брата, короля Швеции Густава Второго, точно не пожалеет.
— Будете составлять в города грамоты, — вернул дьяков к новгородским делам Кузьма Минин, — так и напишите: Степан-де Татищев в расспросе сказал, что в Великом Новгороде от шведов православной вере никакой порухи, а христианам никакого раззорения нету. Все живут безо всякой скорби. Принц же Карлус Филипп по прошению Новгородского государства будет в Новгороде вскоре. Хочет он креститься в нашу православную веру греческого закона, чтобы по всей воле Новгородского государства людей царем стать. Верно я сказанное тобой излагаю, Степан?
Татищев растерянно промолчал.
— Стало быть, верно! — сам себе ответил Минин и, обежав взглядом враз переставших жевать приказных сидельцев, предложил: — На этом покуда и остановимся! Наши посланцы в Новгороде побывали, теперь черед новгородцев в Ярославль припожаловать. Об этом Татищев твердо с ними договорился. Зачем же нам наперед рассуждать, добро мы от этого получим или худо? Меж собой еще куда ни шло, но никак не дальше. Ведь мы люди невольные, во всем должны исходить из пользы делу. Только из нее одной! Вот я и сказал, какая польза сейчас должна быть. Союзные города, которые мы к себе для общего земского Совета приглашали и приглашать будем, должны покуда лишь то знать, что государя мы, только соединясь со всею землей, выбирать станем. А будет ли это Карлус-Филипп или кто родословный из русских кровей, время покажет. Нынче же у нас одна забота: перед тем как идти к Москве, убедиться, что в спину нам никто не ударит.
— Коли так, — заявил Татищев, — прошу писать, что это не я в расспросе о новгородских делах шведов агнцами божьими представил, а митрополит Исидор и боярин князь Одоевский. Не то меня же потом лжесвидетелем сочтут. В век не отчистишься.
— Степан у нас на правду черт! — с улыбкой глянул на него Минин. — Как скажет, будто припечатает. Мне и добавить нечего. Пишите, как он говорит! Лишь бы не во вред делу.
Прямота Татищева по нраву Кириле пришлась. Неважно, что он лет на пятнадцать старше и видом не орел, зато в рот начальству не заглядывает. И судьбы у них местами схожи. Кириле вот тоже в новгородские земли переговорщиком ездить доводилось — Иван Заруцкий его туда вместе с дьяками Прокопия Ляпунова и князя Трубецкого в январе 7119 года [39] посылал. Через посредников из новгородской знати они должны были договориться с тем же Делагарди об отправке в помощь первому ополчению шведского подкрепления. Вернувшись в подмосковные таборы, Кирила не стал черное за белое выдавать, а сказал, что думал:
— Шведы ничем не лучше поляков. Прежде всего они денег и городов требуют, а от своих обязательств горазды уклоняться. Про то многие верные люди нам сказывали, да и мы сами это поняли. С ними лучше не связываться. Попадем в капкан, как царь Василий Шуйский.
— Нам лучше знать, попадем или не попадем! — осек его тогда петушистый из себя, но не очень умный князь Дмитрий Трубецкой.
— За всех не говори! — вступился за Кирилу соперник Трубецкого по троевластью Иван Заруцкий.
Но Прокопий Ляпунов не дал искре разгореться:
— Ступай, правдолюб, — велел он Кириле. — Ты свое дело сделал. Предоставь нам решать, связываться с Делагарди или нет…
И вот теперь тот давний разговор у Кирилы в памяти всплыл.
«Неужели Минин, а стало быть, и Пожарский хоть какую-то надежду на совместные со шведами действия против ляхов питают? — подумал он. — Да нет, быть такого не может! Из слов Минина за утренним столом другое следует: не утряся отношения с Великим Новгородом, опасно двигаться дальше. Но как его указание про добротолюбие шведов в тоболескую грамоту вставить? С тем, что я уже написал, оно не вяжется. Очень уж невнятно получится. Я ведь в начале терпеливое изложение обещал, а не куцее. Придется все же и про шведский капкан упомянуть, про то, к чему Выборгский договор о военной помощи Русию привел…».
Договор этот Василий Шуйский со шведским королем Карлом IX в феврале 7117 года [40] заключил. По нему в войско царского племянника Михаила Скопина-Шуйского пять тысяч конных и пеших наемников под Великим Новгородом влились. В их числе были не только шведы, но и немцы, и франки, и англы, и шотландцы, и датчане, и еще бог весть какие народы. Перед тем, как выступить против Тушинского вора, его польских сторонников и бунтовской черни, наемники поклялись воевать лишь с прямыми недругами царя, а верные ему города и погосты [41] по пути к Москве не жечь и не грабить, крестьян в плен не брать, над иконами не святотатствовать. Однако выдержки у иноземцев лишь до Твери хватило. Там они у Скопина по сто тысяч ефимков за каждый месяц службы потребовали, а он им смог лишь половину выплатить. Они назад и повернули. Стали кричать, что московский царь кроме достойного жалованья обещал им в награду порубежную крепость Карелу с прилежащим к ней уездом дать — и не когда-нибудь, а через одиннадцать недель после их прихода в Великий Новгород. Где награда? — буйствовали они. Почему Карела ворота не открывает и своих людей с оружием и церковными образами на Русь не выводит? Ведь уже целых шестнадцать недель минуло. Чем не случай упрямцев как следует проучить?!
С того и началась необъявленная война шведов с государством Московским. Первым делом они к Кареле подступили. Хотели ее сходу взять, да не вышло. Поставленная на гранитной скале, снизу она скрытым под водой частоколом загородилась. Остров — да и только, а на нем две тысячи защитников, которым ни русский царь, ни шведский король, не указ.
Надолго шведы запнулись о Карелу. Ее защитники вконец оголодали и оцинжали, огромные потери в схватках с неприятелем понесли, но чести своей не уронили. Когда их осталось не более ста человек, решили они взорвать крепость. Узнав об этом, двадцатисемилетний шведский военачальник Якоб Делагарди, по происхождению своему француженин, дал слово, что выпустит их с миром и почетом, если они от своего намерения откажутся. Так и сталось. Ушли они в Орешек беспрепятственно — с гордо поднятыми головами.
