Георгий Андреевский - Повседневная жизнь Москвы в сталинскую эпоху. 1930–1940-е годы
После таких слов кто-то из товарищей по работе «наклепал» на него, и Сухачева арестовали. Получил он за свое «выступление» десять лет.
Сухачеву еще повезло. Часть вторая статьи 58–10 Уголовного кодекса РСФСР (контрреволюционная агитация в военное время) предусматривала наказание в виде расстрела и только при смягчающих обстоятельствах – десять лет лишения свободы. Решение о неприменении смертной казни суд должен был чем-то мотивировать. Так что судьям, чтобы не казнить болтунов, приходилось иногда высасывать смягчающие обстоятельства из пальца. Это было время, когда написать «казнить» было гораздо легче, чем «помиловать».
Нетерпимость государства ко всяким враждебным высказываниям в свой адрес и в адрес своих руководителей натолкнула Виктора Гавриловича Трифонова на мысль использовать эту нетерпимость в свою пользу. Дело было в том, что Виктор Гаврилович в феврале 1943 года у себя дома, в квартире 4 дома 34 по 3-й Тверской-Ямской улице, убил своего родственника, Ушакова, ударив его по голове пятикилограммовой гирей. На следствии и в суде он объяснял содеянное тем, что Ушаков в его присутствии допустил антисоветские высказывания. Произнести эти высказывания Виктор Гаврилович боялся и ограничивался общими словами. Суд ему не поверил и, дав восемь лет, указал в приговоре на то, что Ушаков являлся членом ВКП(б), по отзывам знавших его людей, был человеком, преданным советской власти, антисоветских высказываний никогда не допускал, характеризовался «как человек спокойный, уравновешенный и незлобный». Не помогла Трифонову его идейная показная преданность.
А вообще дел по статье 58–10 УК РСФСР было немало. Поводом к аресту могли послужить не только сказанные спьяну или в сердцах слова, но даже вражеская листовка, одна из тех, которые сбрасывали немцы на Москву с самолетов.
Старые москвичи помнят закусочную-автомат на углу площади Дзержинского (Лубянская) и Малого Черкасского переулка. В этой самой закусочной 11 ноября 1941 года токарь-инвалид Гречишкин вздумал читать вслух фашистскую листовку, которую подобрал на улице. Его арестовали и дали десять лет.
Впрочем, тот же срок получил Скородумов, который листовку не читал, а хранил в кармане. Ее обнаружили у него при задержании на Тишинском рынке, где он торговал табаком.
Получили свои сроки и Ливенцов с Ануровым, призывающие громить евреев. А вот Александра Абрамовна Реш получила три года за то, что, находясь в Кировском райжилуправлении, ругала русских. Неизвестно, правда, за что: за то, что воюют против немцев, или за то, что плохо воюют.
Нездоровый интерес некоторых граждан к вражеским листовкам объясняется недостатком информации, а возможно, и юмором, на который наступающий враг был горазд (подробно на листовках и фашистском юморе мы остановимся в следующей главе). У нас в то время с юмором, как и с информацией, было плоховато. В первом военном номере «Крокодила», например, художники Кукрыниксы (Куприянов, Крылов и Соколов) изобразили бредущих по кровавому морю Гитлера и Николая II, которые тащили по трупам людей виселицы, а подпись под этой жуткой картиной гласила: «Братья по крови». Это было не смешно.
Военное положение, объявленное в столице, требовало бдительности. В жизнь города все больше и больше вторгалась секретность. Засекречивалось все: домовые книги и бухгалтерские отчеты, деловая переписка и приказы начальников, штатные расписания сотрудников и номера их телефонов.
Началась отчаянная борьба с болтунами. На улицах и в учреждениях появился знаменитый плакат Денисова и Ватолиной «Не болтай!», на котором было изображено лицо женщины в платочке, приставившей ко рту палец.
В Окнах ТАСС на улице Горького под карикатурами, изображающими болтунов и паникеров, помещались такие подписи: «Болтун – находка для шпиона. Вот типы разного фасона», «Язык длины необычайной. Может сболтнуть и военную тайну», «Вот два уха с обеих сторон. Влетает муха, вылетает слон», «Очки розовее розочек. Шпионов-волков принимает за козочек».
О бдительности поэты стали слагать стихи. Например, такие:
В суровое время священной войны,Когда свою честь защищает страна,Как язва, опасны для нас болтуны,Товарищ, разоблачай болтуна!
Такие:
Помни, что может подслушать стена,Вражий помощник – язык болтуна.
Или такие:
И тот, кто не держитЯзык на запоре, —Тот явный пособник врага.В военное времяНаш лозунг таков:На взводе вниманье,Язык – на засов!
В январе 1943-го к этому «засову» Указ Президиума Верховного Совета СССР добавил пять, а в случае, если секрет мог попасть к иностранцам, – десять лет заключения.
С каждым днем порядки в городе становились строже, а люди молчаливее. Новое сознание людей помогали формировать все те же плакаты. С них смотрели на москвичей строгие лица и слышались крепкие, как кулак матроса, слова: «Наше дело правое, победа будет за нами», «Родина-мать зовет», «Военный комиссар – отец и душа своей части», «Бей врага, как его били отцы и старшие братья». Крылатой стала фраза испанской коммунистки Долорес Ибаррури: «Лучше быть вдовой героя, чем женой труса». Эта фраза вдохновляла девочек и толкала к дверям военкоматов мальчишек. Ну а слова «За Родину, за Сталина!» были нам знакомы еще с финской кампании.
Жизнь в Москве менялась на глазах. Неизменными оставались только сводки «Совинформбюро». Они были однообразны и мало о чем говорили. Фраза «В течение истекших суток наши войска вели упорные бои с противником на всем фронте» стала дежурной. Первое сообщение, внесшее хоть какое-то разнообразие, стало сообщение от 9 октября. В нем говорилось: «После ожесточенных боев наши войска оставили город Орел». Потом другое: «В течение 10 октября наши войска вели бои с противником на всем фронте. Особенно ожесточенные бои шли на вяземском, брянском и мелитопольском направлениях».
Москвичи брали географические карты и искали на них Мелитополь. А 12-го вечером сводки сообщили: «После упорных многодневных боев наши войска оставили Брянск». Вечером 13-го: «… наши войска оставили Вязьму».
Позвольте, хотелось крикнуть, но от Москвы до Вязьмы всего-то двести пятьдесят километров, ничего себе!
А в Подмосковье в те дни, по приказу Сталина, уже взрывались заводы и фабрики, мосты и водонапорные башни. В городе появились беженцы.
В тот день, 13 октября, на страницах «Правды» большими буквами были напечатаны такие слова: «Гитлеровские орды угрожают жизненным центрам страны», а 15-го эту фразу сменила другая, еще более страшная: «Кровавые орды фашистов лезут к жизненным центрам нашей Родины, рвутся к Москве. Остановить и опрокинуть смертельного врага!»
Стало жутко. На Москву шел неприятель, и от него не защищали нас ни широкие реки, ни моря, ни горы. На его пути лежала ровная, как стол, страна без крепостей и укреплений. И вот теперь то, что раньше казалось нам незыблемым и вечным, могло перестать существовать в ближайшие дни. Даже если мы сдадим Москву на время, какой нам оставит ее после себя враг? Он взорвет мосты над Москва-рекой, он скинет с постамента Пушкина, выкинет из мавзолея Ленина, разрушит Кремль, храм Василия Блаженного, столкнет в реку Минина и Пожарского, сожжет наши дома, разграбит музеи, загадит театры… Как жить нам потом в оскверненном, растерзанном городе?!
16 октября 1941 года в передовой статье газеты «Правда» было сказано: «Враг продолжает наступать… Враг приблизился к подступам Москвы… Создалась непосредственная серьезная угроза для Москвы». А заканчивалась статья такими фразами: «За нашу родную землю, за нашу Москву мы будем драться упорно и ожесточенно, до последнего вздоха. Над Москвой нависла угроза. Отстоим родную Москву! Да здравствует наша любимая Москва!» Большими буквами через всю газету пролегли жестокие, но правдивые слова: «Взбесившийся фашистский зверь угрожает Москве – великой столице СССР. Железной стойкостью отразим напор кровавых немецко-фашистских псов. Остановить врага во что бы то ни стало, преградить дорогу лютым немецким захватчикам!»
«Правде» вторила «Вечерка»: «За нашу родную Москву будем биться упорно, ожесточенно, до последней капли крови! Москвичи! Не пожалеем сил и жизни для защиты нашей столицы!»
Эти слова не щекотали нервишки. Для этого они были слишком серьезны. Люди пытались осмыслить происходящее. Им было трудно понять, как это вдруг, ни с того ни с сего, они могут стать рабами, потерять дом, все, что нажили, к чему привыкли и с чем сроднились. Могут навсегда расстаться с друзьями, близкими, а может быть, и с собственной жизнью и не когда-нибудь, а в ближайшие дни, когда придет враг.
День 16 октября 1941 года стал для Москвы ее черным днем.
Накануне Государственный Комитет Обороны (ГКО) принял постановление «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Согласно этому постановлению Москву должны были покинуть правительство, управление Генштаба, военные академии, наркоматы, посольства, заводы и пр. Крупные заводы, электростанции, мосты и метро следовало заминировать, выдать рабочим и служащим сверх нормы по пуду муки или зерна и зарплату за месяц вперед.
