Анатолий Брусникин - Герой иного времени
К тому времени, когда я достиг вершины, Олег Львович уже всё, что нужно, разглядел. Долина отсюда просматривалась, будто разложенная на столе географическая карта.
- Смотрите, - стал показывать он. - Вон четыре аула, которые уже заняты нашими. Над ними черные дымы. Еще три селения расположены далее к востоку и соединены лесной дорогой. Судя по облаку пыли, убегающее население находится между шестою и седьмой деревней.
Я приложился к подзорной трубке. Всё было так, как он сказал.
- Что же делать? Мы опоздали?
- А ну-ка дайте.
Он взял у меня окуляр.
- Глядите!
Я увидел, что к аулу, расположенному с другой стороны от нашего холма и уже покинутому жителями, движутся три всадника: двое в папахах, один в белой чалме.
- Зачем они возвращаются?
- Не знаю. Но упустить их нельзя. Это наш шанс. Живей!
С этими словами Олег Львович вскочил в седло и, не разбирая дороги, напролом, через кусты, помчался вниз. Я за ним. Любой конь, не выросший в горах, переломал бы себе от такой скачки ноги, но никитинский крепконогий черкесский конь и моя кабардинка ни разу не оступились. С холма мы слетели самое большее в пять минут.
Всадники уже ехали по главной улице аула. Нам было хорошо их видно. Я не отрываясь смотрел в трубку. Вот человек в чалме спешился и, по-старчески семеня, вбежал в большой каменный дом с башней, увенчанной полумесяцем. Это несомненно была мечеть.
Олег Львович сбатовал лошадей по горскому обычаю: вторую головой к хвосту первой и потом пропустил узду через кольцо седельного ремня. При этом можно спокойно уйти, оставив коней без присмотра, они никуда не денутся.
- Возьмите винтовку, а сапоги снимите, - тихо сказал он.
Мы бесшумно бежали меж пустых домов, ворота которых все были нараспашку. Сакли стояли к улице глухими безоконными стенами, на которых там и сям сохли лепехи конского навоза - так в горах заготавливают кизяк. Я вдыхал на бегу кислый запах чужой, незнакомой мне жизни.
У самого годекана, то есть деревенской площади, Никитин выглянул из-за угла. Я, как мог осторожно, тоже.
Двое горцев сидели верхом, спиной к нам, и смотрели на мечеть. Вид у них был не особенно молодецкий. Я догадался, что это не воины Хаджи-Мурата, а обычные уздени, то есть крестьяне.
- Всё как нельзя лучше, - зашептал я. - Мой - левый, ваш - правый. Стреляем разом. А старика возьмем. Он, верно, мулла или старейшина.
Олег Львович наморщил нос:
- Вы как угодно, но я стрелять не стану. Я ведь объяснял, в каких случаях почитаю убийство допустимым.
- Нашли время шутить!
- Я не шучу. Эти люди мне ничего дурного не сделали.
- Заметят - сделают!
- Ну так пусть заметят... Вы-то, коли охота, стреляйте. Я вам своих принципов не навязываю.
Человек в чалме уже показался в дверях. Нельзя было терять ни секунды. Не раздумывая, я взвел курок, приложился и выстрелил. Моя жертва, качнувшись, выпала из седла.
Одновременно с этим Олег Львович выскочил из укрытия и быстро побежал ко второму всаднику. Тот, встрепенувшись, выхватил ружье и приложился. Лишь тогда Никитин свалил его выстрелом из пистолета. Мне подобная щепетильность показалась глупой. Война - не рыцарский турнир. Однако у каждого свои чудачества.
Теперь нужно было исполнить главное - схватить седобородого старика. Он замер как вкопанный, прижимая к груди что-то плоское, обернутое куском зеленого шелка. Бежать он не пытался, да и некуда было. Не выпуская своей ноши, старик оскалился и обнажил кинжал, но Никитин схватил его за правую руку. Тут подоспел и я. Вдвоем мы повалили бешено брыкающегося "языка" наземь и скрутили его же ремнем. Некоторое время он катался в пыли, по-звериному рыча. Потом утих, закрыл глаза и забормотал что-то беззвучное серыми губами - наверное, молился. Сверток валялся на земле. Зеленая ткань развернулась, открыв толстую книгу в старинном кожаном переплете.
У меня появилась возможность перевести дух. Я впервые убил человека. Во всяком случае с близкого расстояния - чтоб видеть труп перед собой. Но в том-то и дело, что смотреть на дело своих рук я не стал. Нарочно отвернулся. А вот Никитин перевернул застреленного им горца на спину.
- Хорошо хоть наповал, - сказал он. - А ваш, кажется, стонет. Куда вы его?
- Не знаю...
Я так и не повернулся глянуть.
Олег Львович, вздохнув, подошел.
- Хребет пополам. Долго будет мучиться, бедняга. Добейте его.
В ужасе я замотал головой:
- Господь с вами!
Он достал второй пистолет. Я зажмурился.
Грянул выстрел.
Молча мы перекинули "языка" через седло его же коня и пошли прочь с площади.
Я чувствовал правоту страшного поступка Никитина, но не желал ее признавать.
- Как же ваши принципы? - наконец крикнул я, не выдержав молчания. (Это было, когда мы уже скакали прочь от аула, таща третью лошадь в поводу). - Сколько помнится, вы считаете убийство позволительным в двух случаях: когда на вас нападают или когда вы имеете дело с законченной гадиной. А это не первое и не второе!
- Есть еще один допустимый случай. Я не говорил о нем, потому что не хотел вспоминать... - Лицо Олега Львовича омрачилось. - Но первый раз в своей жизни я сделался убийцей именно таким образом...
Он умолк. Я уж боялся, что не услышу продолжения. Но оно все же последовало.
- Это было в двенадцатом году. Шестнадцати лет я поступил в военную службу. Мечтал разить французов бессчетно и беспощадно, да только вышло иначе... При отступлении от Москвы моего приятеля, такого же юнкера, как я, всего годом или двумя старше, сразила пуля. В живот. Была неразбериха, почти паника. Никто кроме меня подле раненого не остался. Мучился он ужасно. Ваш нынешний горец был стоек и в мужском возрасте, он только зубами скрипел да постанывал, а мой товарищ, совсем мальчик, истошно кричал. Помочь ему было нельзя...
- И вы... убили его?
- Да. Он умолял меня об этом. - Олег Львович передернулся. - Эта картина преследует меня всю жизнь, вот уж тридцать лет. Но иначе поступить я не мог... Вот третий случай, когда я признаю убийство допустимым: если оно является актом милосердия. И коли - всякое на войне возможно - со мной произойдет то же, а вы окажетесь рядом, прошу вас не проявлять мягкости.
Я горячо обещал и просил его о том же.
Пленного мы доставили без приключений. Притом не в передовой отряд, а прямо к командующему. Тот несказанно обрадовался - неясность ситуации угнетала его всё больше.
- Считайте, крест ваш, - сказал мне Фигнер. - И вам, Никитин, тоже зачтется.
- А если старик будет молчать? - спросил снова откуда-то вынырнувший Честноков.
Но это опасение не оправдалось.
Седобородый "язык" говорил много и даже охотно, поминутно возводя глаза к небу и прославляя Пророка. Прапорщик из туземной милиции едва успевал переводить.
Никитин куда-то ушел (я давно понял, что он предпочитает держаться подальше от начальства), но я остался - на правах ординарца и вообще героя.
Оказалось, что мы захватили муллу аула Саршек, от входа в долину это селение было пятым. Священнослужитель в спешке забыл взять из мечети Коран, которым очень дорожил, и потому вернулся, сопровождаемый двумя охранниками. По мнению старца, всё случившееся было волей Божьей, смерти он не страшился, а с гяурами согласился разговаривать с одной-единственной целью: пусть знают, какие дивные чудеса ниспосылает Аллах своим верным рабам.
История, которую он рассказал, в самом деле, была диковинная.
Якобы по пути в долину "великому имаму, да славится имя его" привиделся вещий сон. Шамиль спал, окруженный верными мюридами, и ему пригрезилось, будто по небу летят два орла, белый и бурый. Вдруг они сделали круг и расстались: бурый полетел в сторону, а белый повернул назад. "Что сделал бы простой человек, увидев такой сон? - воздел ладони к небу мулла (генерал велел развязать его). - Пожал бы плечами и отправился дальше. Но не таков великий имам, просвещенный от Бога".
Если опустить цветистости и поминание Всевышнего, случилось вот что. Шамиль истолковал видение так, что он сам (белый орел) со своими ближними мюридами должен поворачивать обратно в Чечню, а Хаджи-Мурат (орел бурый) с отрядом пускай движется в Семиаулье, но не прямым путем, по дороге, а сторонним - узкими горными тропами. Наиб заспорил с имамом, не желая тратить лишнее время и утомлять лошадей, но Шамиль пригрозил ему небесной карой, и Хаджи-Мурат послушался. Он со своими джигитами ехал день и ночь, а в долину спустился только нынче утром.
- Так вот почему на горе нет дыма! Оказывается, в долину есть другой путь! - воскликнул генерал. - Шамиль, выходит, от нас ускользнул!
Разочарованию не было предела. Зато разом объяснились все загадки. Хаджи-Мурат прибыл слишком поздно, чтобы устроить крепкую оборону в горловине. А жители, несмотря на наше наступление, поголовно взбунтовались под воздействием религиозного фанатизма - так впечатлил их вещий сон имама.
