Явдат Ильясов - Золотой истукан
Их было трое в огромном княжеском шатре: Киракос, бродячий проповедник учения Христова, савурский бек Алп-Ильтувар и его новый, особо доверенный слуга и телохранитель, честный христианин Роман, который, придя в Самандар, был сразу определен на эту высокую должность по настоянию и ручательству святого странника.
— Армене, иберы, албаны — наши единоверцы, — ответил Киракос. — Разве зазорно заботиться о братьях и сестрах во Христе? Я обязан душою за них болеть.
— Да, — кивнул савур, тонко и понимающе усмехнувшись. — Тем паче, что эти братья и сестры во Христе платили раньше, до прихода «покорных богу», дань твоему императору. И ему хотелось бы вновь взять их под свою добрую руку.
Проповедник внимательно глянул в узкие черные глаза савура.
— А почему бы нет? Сказал Христос слугам Иродовым во храме Иерусалимском: «Воздавайте кесарю кесарево, а богу — богово».
— Богу богово, а беку — беково, — подправил савур Христово изречение соответственно каким-то своим тайным раздумьям.
Оба улыбнулись, довольные сразу возникшим между ними доверием, взаимным пониманием, сообразительностью.
Говорили они по-хазарски, Роман понимал их с пятого на десятое, но перед ним все же чуть приоткрылось в его новой вере нечто гораздо более связанное с делами земными, нежели небесными.
— Ну, хорошо, — согласно кивнул савур. — Тогда я скажу так: мне-то что, хазарину, до их страданий?
— Именно об этом я и поведу с тобою речь!
— Слушаю.
— Ты, конечно, бывал в низовьях этой вот реки Угру, у которой стоит ваш славный город. И хорошо знаешь нрав ее. Она течет не в низине, — верно? — а на возвышенности из песка, который сама же и нанесла. Буйная река, только валы земляные мощные спасают окрестные селения от потопа и гибели. Так?
— Так. Сам однажды чуть не утонул, когда прорвало дамбу. — Бек это сказал с равнодушным, скучающим видом, но в острых умных его глазах уже разгорался огонь любопытства, нетерпеливого ожидания.
— Ну так скажи, мудрый правитель: как назвал бы ты человека, который разрушает дамбу, чтобы набрать немного глины для починки своей хижины, стоящей внизу, под самой дамбой?
— Дураком бы назвал! Но таких дураков у нас нет…
— А если бы все-таки нашелся один?
— Я приказал бы слуге исхлестать негодяя плетью до самых костей и выкинуть труп в поток.
Киракос, исподволь, осторожно и хитроумно подводивший савура к этой черте, показал рукою на Романа и произнес торжествующе:
— Что ж, тогда прикажи ему, чтоб он до костей исхлестал тебя плетью и выбросил труп твой в Угру!
Алп-Ильтувара будто уже хлестнули плетью, и пребольно, — он мгновенно передернулся, выгнулся вперед, скривил губы. Очухавшись, князь наклонился к страннику, спросил изумленно:
— Это… зачем же?
— Зачем? — загремел проповедник. — Разве армене, иберы, албаны — не та самая крепкая дамба, которая сдерживает напор «покорных богу» на Хазарию? Но ты, степной дикарь, вместо того, чтоб укрепить эту дамбу, в тупой слепоте, ради мизерной выгоды, разрушаешь ее внезапными коварными ударами. Худо ль было вам, хазарам, когда Елиазар, католикос албанский, привлек сердце вашего кагана к миру и неразрывной дружбе? Князь Вараз-Трдат исправно и честно платил кагану огромную дань. И что? Минуло всего несколько лет, и вы, безумные, нарушив договор, голодной волчьей стаей ринулись в Закавказье и учинили там неслыханный погром. И сейчас, что ни год, разоряете албанские селения. Разве не так?
— Так, — вздохнул Алп-Ильтувар с виноватым видом, сквозь который невольно проступало горделивое самодовольство лихого степняка. — Уж такое наше хазарское дело — громить, разорять.
— Погодите же, не пройдет и двух-трех лет, — «покорные богу» хлынут сюда всесметающим потоком, и вы на себе испытаете участь, которой, что ни год, обрекаете многострадальных закавказских христиан. У халифа сейчас — самое мощное в мире войско. Не мешает тебе это учесть, храбрый князь.
— Э-э, — озабоченно крякнул Алп-Ильтувар. — Все верно, что и говорить. Все ясно. И что прикажешь мне делать?
Старик — внушительно:
— Перейти со всем своим племенем в Христову веру, заключить с Вараз-Трдатом мир и помочь ему остановить «покорных богу».
— Э-э… — Алп-Ильтувар, раскрыв рот, стал перебирать правой рукою редкие волоски левого уса. И вдруг сказал сухо и строго, как в начале беседы: — А что я за это получу?
Проповедник — с готовностью:
— Будешь получать, как и прежде, ежегодно богатую дань. И еще — военную помощь ромейского императора.
— Так-та-а-ак, — протянул задумчиво хазарин. — Не-плохо, неплохо. Ну, а если я… э-э… приму, скажем, учение «покорных богу»? Разве я не отвращу тем самым их нашествие?
Старик, потускнев, пожал плечами.
— Ты, конечно, можешь это сделать. Но тогда тебе придется платить халифу дань. А ее он умеет выколачивать. И подушную подать, и поземельную. И подворную, и поголовную. И любую другую, какую хочешь и не хочешь. Вон, иберы криком кричат от поборов нещадных.
— М-м… Но мы не привыкли дань платить — привыкли ее взимать.
— Привыкнете! Нужда заставит.
— Нужда, нужда… Слушай, вот что! И это, пожалуй, самое главное. В нашей стране, как и во всякой другой, есть богатые, есть и бедные. Бедных, конечно, больше. Они, как и везде, недовольны богатыми, а богатые, конечно, недовольны бедными. Что говорит ваша вера о богатых и бедных?
Роман сразу насторожился. Бек и старик заметили это, переглянулись. Проповедник, опустив глаза к багровому ковру, на коем сидел, произнес с расстановкой:
— И богатство, и бедность — от бога, Климент Александрийский говорит: «Богатство есть нечто прекрасное, и добиваться его господь не запрещает». Сам Христос сказал в одной из притч своих: «Приобретайте себе друзей богатством неправедным…», о чем свидетельствует Евангелие от Луки (глава 16, стих 9). Бедный не должен завидовать богатому и желать отобрать у него его достояние, — помнишь, Роман, десятую заповедь? «Бедный, — как пишет в «Пастыре» Герм, — богат в молитве, и молитва его имеет великую силу перед господом. Богатый подает бедному… Бедный благодарит бога за богатого, дающего ему. Тот и другой делают доброе дело». И сказал Татиал…
— Хватит! Все ясно, — остановил савур многоречивого книжника. — Это все хорошо, Нам это подходит, я вижу. Но… не прогадаю ли я, перейдя в твою веру? Есть и другие мудрые учения, — к примеру, иудейское. Евреев много у нас. От вас, византийцев, спасаются здесь,
— Тьфу! Не поминай при мне христопродавцев. Если уж они предали даже бога, то тебя-то, простака, и подавно предадут.
— Что же мне делать?
— Я сказал. А ты подумай.
— Чего тут долго думать? — Решившись, савур перестал запинаться, мямлить, тянуть. — Я, конечно, степной дикарь. Но, наверно, не такой уж простак, чтоб разрушить дамбу и себя же утопить. Ты будто давние мысли мои подслушал. Честно сказать, мне самому надоела наша старая черная вера. В каждом роду — свой, и больше ничей, дух-предок, свой бог, — и никто не хочет признавать иных. — Он развел руками. — Ну, а Хан-Тэнгре, синее небо…
— Оно — над каждым, — подсказал ему проповедник, — и каждый склонен узреть в себе посредника меж богом и людьми. А меж Христом и людьми — один посредник: царь, ибо власть — от бога, и служа ей, люди служат господу богу. Сказано в Новом завете: «Всякая душа да повинуется властям предержащим».
— Вот-вот. Я согласен. Иди к Вараз-Трдату. Пусть пришлет ученых мужей крестить мой народ. Иди через Дербент, — в горах снег, не пройдешь.
— Пройду с божьей помощью. Госпожи, помилуй!
Бек приказал Роману:
— Ступай скажи, пусть начнут ратное учение. Я сейчас приду.
Роман чуть не задохнулся, выйдя из шатра, — столько дыму от очагов клубилось, витало, слоилось меж громадных стен. Восточной стены напротив, локтей за четыреста, почти не видать, — так, смутная тень в густом дыму, синем под нею, рыжем ближе, в середине города, от утреннего солнца.
Странный город. Второго такого, наверно, нет больше нигде на свете. Четырехугольный, с воротами в каждой стене. К каждой стене примыкает десять башен. Но дивно не это. Дивно то, что внутри, между стен, нет ни хором, ни храмов. Убогое жилье — палатки из войлока да лачуги из плетней, обмазанных глиной, с горбатыми крышами. По сути, не город, а стан военный, или большое торжище, обнесенное толстой, очень высокой стеной.
Чем хуже был Родень, пока его не сжег бек Хунгар?
Глинобитный столп, ишь ты.
И этот убогий город, как слышал Роман, считается чуть ли не самым богатым в полуденных краях.
— Богатство, богатство, — услышал он за собою недовольное бормотание. Обернулся, видит — старик вышел ему вослед. — Несчастные люди, — продолжал проповедник с горечью, — чего ради они его домогаются? Разве не прав был Киприан, говоря, что богатство многих сбило с пути, сделало их рабами своих страстей? Оно сопряжено с тревогой и заботами. Богатому всюду мерещатся убийцы, он боится воров и грабителей, людской зависти, злых наветов. Воистину богатые достойны сожаления.
