Два брата - Александр Мелентьевич Волков
Илья и Акинфий приостановились. Незнакомец вскочил. Но, присмотревшись к прохожим, снова опустился на траву.
— Здорово, добрые люди! — низким, звучным голосом сказал он. — Далеко ли путь держите?
— К морю, — ответил Акинфий.
— О, так нам по дороге!
Мужик закончил возню с лаптем и зашагал рядом с Ильей и Акинфием.
— Зовут меня Степаном, а по прозвищу Москвитиным, — словоохотливо рассказывал о себе незнакомец, — потому родом я московский, стрелецкий сын.
— Бунтовал? — порывисто спросил Илья.
— Было дело. А потом скрывался у боярина Федора Лопухина.
— Неужто сам Федор тебя приютил? — удивился Акинфий.
— Да он и не ведал ничего. Дворня его мне помогла.
— Это другой разговор. Знаю я Лопухиных — подлый род. Хотя… хотя и другие не лучше!
— Вот потому-то и приспело время народ подымать на бояр да на дворян!
Голос Степана зазвучал горячо, взволнованно. Он остановился, глянул на травянистую благоухающую степь и розовеющую в лучах заката Волгу.
— А ты не боишься, парень, что мы твои воровские речи перенесем начальству? — лукаво улыбнулся Акинфий.
— Видать птицу по полету! — Степан беспечно захохотал. — Я так мыслю: вы мне пособниками будете!
— Верно мыслишь, — подтвердил Илья.
Парень рассказал новому знакомцу о себе и об Акинфий. Степан одобрительно кивал головой.
Путники спустились под яр, разыскали на берегу Волги удобное место для ночлега, собрали плавнику на костер. Илья вытащил из котомки лесу с крючком, направил снасть и через полчаса принес к костру трех огромных сазанов.
Степан уважительно сказал:
— Вижу я, вы люди бывалые!
* * *
Уха булькала в котле, брызгала через край и испускала аппетитный запах. В камышах левого берега глухо и надрывно ревела выпь. Чайки проносились над рекой. Новые друзья разговаривали.
— Есть у меня в суме подметные грамоты, — признался Степан. — И в тех грамотах писано, что Москвою завладели четыре столбовых боярина,[76] а хотят царство разделить начетверо. И от того будет народу нашему конечная гибель и разорение. При одном царе спасенья нет, а при четырех — живой в гроб ложись! И слыхал я еще на дворе у Лопухиных, что и государь у нас не природный русский. Истинного государя в Стекольном городе[77] заточили, а замест его басурмана прислали, ликом схожего… Лопухины — царская родня, такие словеса даром пущать не станут.
— Не станут! — зло усмехнулся Акинфий. — Они отца родного из-за выгоды продадут. Покудова я в Приказе сидел, наслушался от людей, как знатные друг друга подсиживают, словно волки хищные меж собой грызутся. Согласье у них только в одном: как бы покрепче народ придавить!
— Ничего, дядя, придет и им срок! Добраться бы скорей до Астрахани, великое дело там начну… У-ух!
Степан встал и гикнул своим могучим голосом. Эхо понеслось по Волге, замирая вдали.
— Силы в тебе много бродит, — заметил Акинфий.
— Много во мне силы! — согласился Москвитин. — Недаром меня Степаном окрестили. Слыхали, чай, про Степана Разина?
— Кто про него не слыхал!
— А может, суждено мне то дело покончить, что он начал. Начинал-то он с этих же краев, с раздольной Астрахани…
Акинфий задумчиво покачал головой.
— Я с тобой! — горячо отозвался Илья Марков. — Буду стоять за волю народную, покудова сердце в груди бьется!
Стало тихо. Только Волга чуть слышно плескалась о невидимый берег да за рекой продолжала глухо и жалобно кричать выпь.
Степан Москвитин молча глядел в темную даль реки.
Глава XX
АСТРАХАНСКОЕ ВОССТАНИЕ
Погожим июньским днем трое путников подходили к земляным валам, окружающим Астрахань.
С моря дул свежий ветер. Над Астраханью стояла тонким облаком серовато-желтая пыль. Мутная Волга разлилась на необозримую ширину, низкие острова раздробили ее на множество проток.
По берегу раскинулись рыбачьи слободы. К бревнам, врытым в землю, были привязаны сотни лодок и стругов. У воды кипела жизнь: то и дело причаливали и отплывали рыбачьи челны, на персидские торговые корабли всходили по трапам астраханские купцы. Продавцы пирогов и чихиря оглашали воздух криками. По берегу шныряли воеводские приставы. Они зорко следили, чтобы ни одна лодка не отошла без уплаты сбора. Рыбаки, кряхтя, доставали из карманов медяки, а то и серебро.
У городских ворот Акинфий и его товарищи стали свидетелями любопытного зрелища. Офицер со шпагой на боку, верхом на гнедом жеребце, напирал на высокого стрельца[78] с окладистой русой бородой, пытаясь отделить его от гудевшей вокруг толпы.
— Так ты, Григорий Евтифеев, приказу воеводы не повинуешься?
— Нет, не повинуюсь! — И Евтифеев осадил офицерского коня сильной рукой.
— Стало быть, бороды не сбреешь и пошлины с бородачей сбирать отказываешься?
— Так, господин капитан, — невозмутимо ответил стрелец. — Только не в бороде тут дело, хоть и стоим за нее. Служить я готов верой-правдой, как доныне служил. А воеводе не дам больше изгаляться[79] надо мной. Будет!
— Бунтовщик! Мятежник! — закричал офицер.
Он сознавал свое бессилие перед рослым, спокойным человеком, окруженным сочувствовавшей ему толпой. Вдруг капитан заметил десяток драгун местного гарнизона, возвращавшихся в город.
— Эй, драгуны, сюда! — торжествующе-злобно выкрикнул он. — Взять этого изменника! На гауптвахту его, в тюрьму, в железы заковать!
Евтифеев не сопротивлялся, его увели. Толпа долго еще бушевала у ворот.
— Вижу я, — сказал Акинфий Степану, — тут и без тебя мятежников довольно.
— Порох! — радостно откликнулся Степан. — Только искру зарони! Так трахнет, что гром аж до Питера докатится…
Трое друзей устроились на житье в рыбачьей слободке, у вдовы Макрины Полупановой. Целыми днями ходили они по пыльным улицам Астрахани, среди мазанок, выходивших крошечными оконцами во двор, и среди русских изб, сплавленных с верховьев Волги. Заглядывали в кремль, обнесенный каменной стеной, где красовались хоромы воеводы, митрополичьи палаты и дома купцов гостиной сотни и стрелецких начальников. По улицам, на пристанях, на шумных базарах кипела и волновалась разноплеменная толпа.
Простому народу, разоренному бесконечными поборами и повинностями, налагаемыми царской властью, обиженному и оскорбленному произволом помещиков и бояр, Астрахань казалась заветным местом спасения. Лежит она у вольного моря, а море не загородишь заставами-дозорами. Здесь еще помнили, как по Каспию ходили струги Степана Разина, как расправлялось с боярами да дворянами его удалое воинство.
В Астрахань стремились отовсюду: из Москвы и Ярославля, из Симбирска и Тулы, из Питера и Нижнего. Разных чинов и званий были эти беглецы: посадские люди, стрельцы, приказные, крестьяне и солдаты петровских полков.
Но в Астрахани беглецы попадали из огня да в полымя. Должно быть, не было правды на русской земле, нигде не мог простой народ найти
