Солдат, рассказавший неправду - Алексей Николаевич Котов
Война отступила… Она отступила так, как это может произойти только на самой войне — внезапно, без следа и с оглушительной тишиной, в которой жил только мальчишеский смех. Войну не смогли воскресить даже выстрелы по рельсу. Ведь выстрелы были не более чем игрой мальчишек в войну.
… Я хорошо запомнил его — бывшего снайпера. Хотя, мне стыдно признаться, но я почти ничего не помню из его рассказов… Не помню одного — самого последнего рассказа.
Гость был непримечательным человеком с суровым, неулыбчивым лицом. Когда он опирался локтями на стол, его ладони замирали возле лица и только указательный палец правой руки жил какой-то своей, отдельной жизнью. Палец почти всегда указывал на потолок, и я чаще смотрел на него, а не на лицо гостя. Я вдруг как-то особенно остро понимал, что там, за потолком, есть небо, что у неба нет дна и что этой безмерной вечности жизни противостоит не меньшая вечность смерти… Вечность смерти, которую рождает легкое движение пальца снайпера.
Я боялся гостя отца?.. Наверное, все-таки, да. Но бессознательно и, скорее даже не самого гостя, а того, что приходило в наш дом вместе с ним. Это был упоительный, почти романтический ужас равный ужасу перед разбушевавшимся океаном.
Однажды гость посмотрел на меня, попытался улыбнуться, подмигнул и спросил:
— Боишься меня, пацан?
Я ответил, что нет.
Гость кивнул. Он отвел глаза, вздохнул, немного подумал и, продолжая разговор с отцом, сказал ему, что из него получился бы хороший автоматчик. Польщенный отец пьяно заулыбался.
— Ты небольшого роста, крепкий и шустрый, — пояснил гость. — Когда рота в атаку шла, словно горсть гороха в сторону немцев швыряли… Только спины и видно было — там, там, там… В общем, перебежками шли. Но если будешь слишком медленно бежать, немцы очухаются и попадешь под минометный обстрел, а если вовремя не заляжешь — срежет немецкий пулемет.
Да, все было именно так — снайпер чаще видел спины своих друзей. Его задачей было выбивать пулеметные гнезда, корректировщиков артиллерийского огня и офицеров.
Наверное, именно тогда я понял главный принцип войны — чтобы выжить солдату нужно бежать на пулемет, потому что сзади за ним гналась смерть от мин. Достигнув окопов, пехота никого не щадила. Люди, преодолевшие страх собственной смерти, словно согревали на своей груди холодную змею, она становилась ручной, теплой, но не менее ядовитой.
Моя мама не любила гостей отца. Молодая, красивая и высокомерная, она входила на кухню распрямив плечи и от этого казалась еще красивее и еще моложе.
— Все, Коля, твоя королева пришла… — с виноватой улыбкой констатировал гость.
Он умолкал и, кивая головой, покорно выслушивал монолог разгневанной женщины. Мама говорила о том, что только дурак может попусту болтать языком о «таких вещах» при ребенке, что «если ты выпил, то и веди себя как положено» и что «какой муж, такие и гости».
Мама никогда не боялась скандала. Я имею в виду те случаи, когда она защищала своих детей или ей казалось, что она защищает их. А бывший снайпер только виновато улыбался ей в ответ…
Теперь о том, последнем рассказе снайпера. Одно время я думал, что он придумал его затем, чтобы доказать маме, что война это… ну, что на войне тоже можно остаться человеком. Но уже теперь я убежден в том, что он придумал его для чего-то совсем другого.
Это случилось во время штурма Кёнигсберга. Бои шли жесточайшие. Однажды в прицел русского снайпера попал мальчишка в немецкой военной форме. Ему было лет пятнадцать-шестнадцать, не больше. Мальчишка словно лежал на ладони (грязной и открытой ладони войны) и снайпер мог легко убить его. Но он пожалел пацана и выстрелил ему в ногу. Через день снайпер был легко ранен в левую руку, его война закончилась, как и бои за Кёнигсберг.
Потом снайпер нашел того немецкого мальчишку среди раненных пленных немцев. Он словно чувствовал, что тот жив и даже когда пленные немцы пытались его убедить в обратном, он не верил им. Солдат понимал, что немцы боятся за жизнь своего сородича. Шла война и возможно русский солдат со снайперской винтовкой хотел зачем-то отомстить мальчишке, на которого бесчеловечный Гитлер нацепил немецкую форму.
— Тебя же в госпиталь отправили, — сказал отец. — Почему ты с винтовкой ходил?
— Та ведь именная винтовка была, — заулыбался рассказчик. — Мне ее командарм подарил. Да и не в госпитале я обретался, а в нашем лазарете. Рана у меня совсем небольшая была…
Снайпер все-таки нашел раненого юнца. Тот лежал возле самого выхода из подвала, битком набитого ранеными пленными.
Снайпер присел рядом с юнцом и улыбнулся ему. Он показал пальцем на свою винтовку, потом на забинтованную ногу раненого и на себя. Жесты могли значить только одно — «это я тебя ранил». Но немецкий мальчишка вдруг понял гораздо больше — два дня назад русский мог легко убить его, но не стал этого делать. Он понял это, потому что русский добродушно улыбался, а в его глазах не было ненависти. И тогда немецкий мальчика робко и неуверенно улыбнулся в ответ…
Снайпер пришел в гости к раненному не с пустыми руками. Он принес тушенку, хлеб и бутылку молока. Его рота взяла «в плен» корову, которую хозяйственные немцы прятали в одном из бесчисленных подвалов, и командование батальона сочло возможным выделить снайперу, как раненому герою, целую бутылку. Правда, при условии, что он надоит молоко сам. Конечно же, все солдаты предпочитали спирт, но снайперу было нужно именно молоко.
На «концерт» в виде дойки коровы любовалась целая рота. Снайпер чуть ли не десять минут гладил капризную корову по спине, а стоящие рядом товарищи советовали погладить ее не по спине, а по ляж… то есть ножке или напялить на головы (себе и корове) фашистские каски. Герой-снайпер краснел от стыда, но терпел. Доить корову мешала рана на левой руке, но он снова терпел. Он вытерпел даже такую шуточку, когда кто-то из солдат, воспользовавшись его сосредоточенностью во время дойки, взял коровий хвост и принялся щекотать им шею «дояра».
