Золотой век - Евгений Игоревич Токтаев
Все звуки умерли. Он очутился один в пространстве мертвой тишины, без тела, без мыслей… Может быть, это смерть?
Где же его воины? Вокруг сотни, тысячи лиц, они меняются, кружатся в бешеном калейдоскопе, растворяются в ослепительном солнечном свете. Он один, совсем один.
«Я взываю к тебе, отец мой Амен. Я окружен бесчисленными врагами, о которых не ведал, когда все чужеземные страны ополчились против меня, и я остался один, и нету со мной никого».
Вселенная молчала.
Прошла тысяча лет, а может быть две, он их не считал. Прошла целая вечность, прежде чем что-то произошло.
«Я с тобою. Я отец твой. Десница моя над тобою. Я благотворнее ста тысяч воинов. Я — владыка победы, любящий доблесть».
Тесный, сковавший его мир разбился вдребезги, рассыпался грудой разноцветного стекла, и Рамсес вернулся к реальности, на поле у стен Кадеша. И он увидел их — тысячи нечестивцев, пришедших измерить его силу, оспорить его царственное могущество. Воины двунадесяти языков. Он увидел их всех и каждого. Они были смертны. Они кричали, улюлюкали. Они тоже боялись его.
Фараон коснулся руки Менны, друга детства, стоявшего рядом. Как всегда рядом. Аменеминет стегнул лошадей. Колесница рванулась с места и в голове фараона прозвучал голос:
«Вперёд, Рамсес!»
* * *
Хаттусили видел, что колесницы мицрим пришли в движение. Они не успели развернуть строй, задние ещё растекались в беспорядке на фланги, а передние уже ринулись в атаку. Он не стал их считать, прикинул на глаз, сколько успело построиться в линию. Наверное, не больше полусотни. Впрочем, крылья непрерывно прирастали новыми и строй вытягивался журавлиным клином. Хотя, нет, скорее зиккуратом «черноголовых». В отличие от Хастияра энкуру Верхней Страны лично Бабили лицезреть не доводилось, но учителя-то у него, царского сына и брата, были не хуже, чем у Хастияра. Правда, Хаттусили никогда не мог похвастаться такой же прилежностью и тягой к знаниям.
Итак, «зиккурат». Хаттусили и с мицрим до сего дня не сталкивался, но военные повадки врага изучать — это же первейшая обязанность царевича. Не то что сказки про всяких там Гильгамешей читать, как некоторые, которые по заграницам разъезжают.
Мицрим любят вести колесницы косым строем, лесенкой, чтобы, избегая ближнего боя, поворачивать направо и друг другу не мешать. Но сегодня явно не их день. Драться будут так, как он, младший сын Мурсили Великого решит.
— Идари, твой глаз верный, — обратился он к своему вознице, — сколько до них?
— Пятьсот шагов! — уверенно ответил тот.
Пятьсот. Лошади шли тихой рысью. Возницы вели колесницы на расстоянии в дюжину шагов друг от друга. А позади в полусотне шагов катила вторая линия. За ней третья. Хаттусили и припомнить не мог, чтобы ему доводилось читать о другой такой силище. Хастияр может читал.
Луки у мицрим хорошие, дальнобойные. Мало у кого такие есть. Искусны они с ними. Говорят, царь Амун-Хатпи, второй этого имени, гораздым стрелком был. Медную пластину толщиной в три пальца пробивал. Даже отца своего, знаменитого лучника, злодея и разорителя земель Тутмоса Манабхарру превзошёл. Да, в луках сила мицрим. Но стрелять они начнут шагов за полтораста, а то и меньше. И сколько стрел успеют выпустить?
— Четыре сотни шагов, господин! — крикнул Идари.
Хаттусили чуть отклонился назад, щит верного телохранителя Наттауры закрывал обзор. Слева держалась колесница Хастияра. Он по сторонам не глазел, сосредоточенно смотрел вперёд.
Двести колесниц слева, столько же справа. И позади две линии. Враг всё ближе, хотя тоже не спешит. К чему торопить время отсечения? Сойти с пути успеется[55].
Всё ближе… Хаттусили хорошо различал ярко-синий шлем одного из вражеских воинов.
— Идари, правь на этого, с синей башкой! Видишь?
— Да, господин! Триста шагов уже!
Триста. Мицрим удалось сильнее развернуть линию и вроде одно крыло обгоняет другое. Лесенку свою выстраивают? Пора ускоряться. Колесницы хеттов уже шли по недавно убраному полю, поднимая тучи пыли. Оси, хоть и смазанные загодя маслом и жиром, громко скрипели. Земля хорошо просохла, перепахана довольно равномерно, но всё же это не укатанная за годы и века дорога. Здесь качало сильнее, чем на лугу при избиении воинства «Ра». Дно колесницы, сплетённое из кожаных ремней, упруго пружинило.
Ну что? Время?
— Идари, гони!
— Хей! — возница стегнул лошадей.
— Вперёд, вперёд! Погнали! — кричали другие возницы.
Лошади побежали размашистой рысью. Вся линия, как единое живое существо ускорилась одновременно, никто не замешкался. Хаттусили поудобнее перехватил копьё. Скоро. Вот уже совсем скоро.
— Двести шагов!
Хаттусили увидел, как мицрим поднимают луки.
— Идари, в галоп!
— Гони-и-и!
— Ярри!
— Аме-е-ен! — неслось навстречу.
В воздухе зашелестели сотни смертоносных жал.
— Н-на!
Это орал слева, отпустив тетиву, Хастияр. С десяток хеттских стрел навстречу сотням. Быстрее надо проскочить!
Наттаура прикрыл себя и возницу четырёхугольным щитом, выпуклым сверху и снизу, вогнутым по бокам. На энкура не хватило. А тот без щита, вся надежда на госпожу Шаушку, да добрый доспех.
Мицрим, так и не успевшие развернуться в полной мере, били навесом, большей частью поверх своих же товарищей. Стрелы, описав в небе арки, посыпались вниз, забарабанили по щитам, конской и людской броне. А многие нашли беззащитную плоть.
Мир в одночасье взорвался рёвом тысяч глоток. Крики, вой, визг. Подламывались ноги смертельно раненных лошадей, ломались дышла, колёса, колесницы рассыпались, выбрасывая людей.
— Куда ты?! Не туда! — орал Хаттусили, — левее! Мне царь нужен!
Колесница царя мицрим неслась на Хастияра, а Хаттусили теперь не с руки его бить.
Вторая туча стрел. Да плевать, третьей не бывать! Ну, теперь в копья!
Нет, успели выстрелить и в третий раз. Задние и в четвёртый.
— Жри!
Длинное копьё Хаттусили сшибло наземь вражьего воина. Чужая колесница с одним возницей промчалась мимо. А слева другая, но без царя. Наттаура угостил её дротиком. Из щита его торчали три стрелы.
А царь-то где? Неужто Хастияр его…
Хаттусили закрутил головой. Нет, вон царь мицрим, промчался мимо и повернул вправо, как и другие, кому повезло проскочить меж зубьев хеттского гребня.
Не всем повезло. Некоторые не смогли отвернуть и столкнулись. Жуткое зрелище. Мясо.
Растопыренные пальцы двух рук вцепились в замок и теперь уж не разомкнутся. Две лавы повозок, что ещё мгновения назад неслись друг на друга в галопе, замедлились, а кое-где и вовсе остановились.
«Бегуны» пехерет бросились на хеттов, не давая развернуться и разъехаться, но тем только того и надо. Копьё и топор им милее лука. Горцы Хартагги вновь
