Кинбурн - Александр Кондратьевич Глушко
— Залежь? — спросил Андрей, поздоровавшись.
— Сам не видишь? — сверкнул на него исподлобья стриженный в кружок крестьянин, ступавший ближе. Его широкое, скуластое лицо было багровым от напряжения, тоненькие струйки пота посверкивали на висках. — С ног валимся. Волы и те выбились из сил.
— Говорил же я вам, не спешите, весной земля мягче, — подал голос мальчишка.
— Много ты знаешь, — морщась от боли, распрямил спину старший. — Весной поземельное будем отрабатывать. В экономии. А здесь хотя бы ралом успеть поскрести перед севом. «Мягче», — передразнил парнишку. — Лишь бы только поперечить отцу. Гей, ленивые! — прикрикнул на волов, которые остановились, раздувая бока.
Андрей не стал мозолить глаза озабоченным пахарям. Пыльный проселок привел его в экономию — небольшой хутор с хозяйственными постройками и гумном. На утрамбованном току несколько человек обмолачивали цепами рожь. Женщины вязали сторновку в снопы и ровными рядами складывали их возле кладовой. Рядом молотили ячмень. По разложенным снопам без перевесел водили тройку коней. Длинный канат, один конец которого крепился к ваге, а другой — к столбу, вкопанному посредине гумна, медленно укорачивался, и кони вынуждены были делать все меньшие и меньшие круги. Их кованые копыта мяли солому, разбивали колоски. Желтые комочки мякины покрыли полотняную сорочку, заплутались во взъерошенном чубе мальчишки-погонщика. От гумна шёл теплый хлебный дух, и Чигрин, истосковавшись по работе, попросил мальчика разрешить ему пройтись с конями круг-другой.
Перехватив вожжи, он сразу же увидел, что вага подтянута слишком близко к коням и ударяет их по ногам. Привычно осмотрев сбрую, распрямил укороченные постромки, и кони, почувствовав облегчение, пошли бодрее, поднимая копытами золотую пыль.
Увлекшись, Чигрин не обратил внимания на человека, который подошел к гумну и стал наблюдать, как он умело ведет упряжку, как разгоряченные кони, послушные его руке, круг за кругом приближаются к середине площадки. Несколько раз этот человек наклонялся, ворошил солому, проверял, хорошо ли обмолочены колоски, и, довольный, снова следил за незнакомцем. Дождавшись последнего круга, направился к Андрею.
— Впервые вижу такого старательного работника в своей экономии, — сказал он доброжелательно. Это был почти ровесник Чигрина, широкоплечий, с туговатым румяным лицом. Жесткие, коротко остриженные волосы, прямой нос, твердый, резко очерченный подбородок выдавали в нем человека энергичного, волевого.
— Душу захотелось отвести, — смутившись, сказал Андрей. — Коней люблю.
— Вижу, знаешь толк в работе. Ячмень вымолотил чисто. И упряжь привел в порядок.
— Что там приводить? — пожал плечами Андрей.
— Не говори, дело знаешь. А мне такие люди в экономии позарез нужны.
— Я случайно... — начал было Андрей.
— Вон сколько земли, — будто и не услышал этих слов человек, — а обрабатывать некому. Луг — три с половиной тысячи десятин — так на этот раз и не скосили.
— А вы... — замялся Чигрин, — кто будете? Хозяин?
— Угадал. Помещик. И беру тебя... — Он сделал паузу. — Конюшенным. Зайди к эконому и скажи ему, что я так распорядился. Пускай проводит на конюшни, в шорную мастерскую, он знает куда. Сегодня же и начинай.
Чигрин даже оторопел от неожиданности. Сам думал наняться на неделю-другую, чтобы подкормиться малость, подработать на дорогу. Но они в помыслах не имел оставаться навсегда в помещичьей экономии, даже конюшенным. Снова шею в ярмо? После того как едва вырвался? Нет, пускай здешний помещик подыщет себе кого-нибудь другого. Его уже никто не обманет.
— Простите, — вежливо поклонился он, — не выпадает мне оставаться. Дальняя дорога.
Настораживала неотступная ласка молодого пана, его поспешность и самоуверенность, Распорядился, вишь, как своей собственностью:
— Отказываешься?! — уставился он в Чигрина серыми, с зеленоватым оттенком глазами. — От такой работы? На-апраасно. Подумай. Через год-два экономом будешь.
— Это не по мне шапка, — сдержанно ответил Андрей.
— Почему не по тебе? — удивленно переспросил помещик, откинув лобастую голову. — Молодой, расторопный, сильный, — перечислял достоинства Чигрина. — А люди силу уважают, буду подчиняться.
— Не привык я помыкать другими, — отбивался Андрей.
— Научишься.
— Душа не лежит.
Румяные щеки молодого пана будто выцвели, живые глаза приугасли.
— А может... ты бегле-ец и бои-ишься пого-они? Наказания? — спросил, нарочно растягивая слова.
— Нечего мне бояться, — с достоинством ответил Чигрин. — Я не грабитель, не вор и волен в своих действиях.
Он сожалел уже, что искусился работой на помещичьем гумне, что не удержался, увидев разгоряченных коней, к которым всегда был неравнодушен. «Подтолкнул же меня леший! — укорял себя мысленно. — Прошел бы мимо экономии — и не довелось бы теперь объяснять, кто ты и откуда». Но помещик к превеликому удивлению, не стал придираться.
— Люблю упрямых, — сказал задиристо, будто и не сверкнуло только что подозрение в его глазах. — Жаль, что не остаешься. Но я насиловать не буду. Вольному — воля. А надумаешь, — прикоснулся к бугристому плечу рукой, — приходи. Я запомню тебя.
Шурша мягкими юфтевыми сапогами, к которым пристала солома, молодой барин упругой походкой направился через гумно к конюшне, где его ожидали рессорные дрожки с кучером на передке.
Андрей тоже пошел, только в противоположную сторону. Просто не верилось, что так легко отпустил его предприимчивый помещик, и снова перед глазами широкая степь, дороги принадлежащие ему, сколько он помнит себя. Радуясь воле, забыл и про экономию, и про неприятность, в которую чуть было не попал. Видел на горизонте какие-то дымы и думал что, возможно, там, среди людей, скоротает ночь, раздобудет краюшку хлеба. Откуда же нашему путнику было знать, что и ночлег, и ужин ему уже обеспечены. Не такие, как ему хотелось бы, однако всегда ли хлипкие лодочки наших стремлений прибиваются к желанному берегу?
Возле конюшни молодого пана уже ждал пожилой эконом. Угодливо поклонился. Круглые мышиные глаза подобострастно посматривали из-под жиденьких рыжеватых бровей. Лицо помещика передернулось брезгливой гримасой. Взгляд его стал жестким.
— Ты знаешь повеление наместника нашего князя Григория Александровича Потемкина? — спросил, не здороваясь.
— Как не знать. Посланцы его сиятельства зачитывали накануне, — сказал вялым голосом. — Приезжали рыдваном аж
