Анатолий Гончаров - Император умрет завтра

Он продиктовал майору помер телефона Поскребышева.

Майор позади молча боролся с сомнениями.

— Ты все равно ничем не рискуешь Не называй себя. Скажи только три слова: «Ежов арестовал Берию».

Майор так же молча закрыл за ним дверь. Теперь все зависило от того, как множественные непредвиденные обстоятельства сойдутся в ожидаемом результате.

Майор освободился с дежурства только в четыре часа дня. В четыре пятнадцать стал названивать Поскребышеву. То номер был занять, то мешали посторонние — майору удалось связаться с помощником Сталина только в половине пятого. На пять часов было назначено особое совещание, на котором гражданину Берии Л.П., лишенному всех званий и прав, зачитают стандартный текст обвинения с исполнением приговора немедленно по его вынесении, то есть в строгом соответствии с постановлением президиума ЦИК от 1 декабря 1934 года.

Сталин был занят. Поскребышев позвонил Вышинскому. Генеральный прокурор СССР сумел вытребовать к телефону генерального комиссара госбезопасности только в 5.15.

— Кто меня спрашивает?! — заорал в трубку Ежов.

— С вами говорит Вышинский! — с надменной четкостью ответствовал генеральный прокурор.

— А-а!.. Со мной хочет говорить его величество главный попугай!.. захохотал нарком. — Чему обязан7

— Как вы смеете! Что за тон?!. На каком основании арестован ваш заместитель Берия?..

— Я его уже освободил… от обязанностей заместителя. Имея к тому все основания!.. И через полчаса расстреляю. Следующим будешь ты, старый индюк1 Ты уже давно просишься в объятия Лубянки…

Ежов бросил трубку. Во рту ощущалась неприятная сухость. Нарком решил подняться к себе в кабинет и выпить стакан коньяку. Эти десять или пятнадцать минут спасли жизнь Берии. И, надо полагать, окончательно погубили Ежова. Потому что следующий звонок был уже от Сталина.

— Возьмите Берию и приезжайте немедленно!..

Ежов не был глуп. Он не миловал, но и не казнил пьяных глаз. Вышинский знал это. Знал и Сталин. Выложенные Ежовым документы не отдалили, а скоро приблизили исключительную меру наказания: в бытность свою агентом ОГПУ в Азербайджане Берия одновременно работал и на английскую разведку. Его как и Дитера Рейена, не слишком отягощала роль двойного шпиона. Этим, по-видимому, и объяснялась удивительная легкость, с какой Берия дважды освобождался из тюрьмы.

— Откуда у вас это? — спросил Сталин, раскуривая трубку.

— Товарищи из Ростовского управления обнаружили и прислали. Ягода упрятал там, среди местных архивов. Хотел, видно, приберечь до поры…

— А чего хотел товарищ Ежом? Помочь троцкисту Ягоде?..

— Товарищ Сталин!.. Вы же меня знаете, я никогда не позволю…

— Только партии дано право позволять, или не позволять, товарищ Ежов!.. Вам дано право исполнять ее директивы. Нам известны все обстоятельства деятельности товарища Берии в муссаватистком подполье. Товарищ Берия работал по заданию партии и действовал в интересах безопастности советского государства. А чьих интересах действовали ростовские товарищи? И почему товарищ Ежов не поставил в известность ЦК партии, членом которой он является?..

Получив документы, подтверждавшие былую связь Берии с Интеллидженс сервис, Сталин более не колебался в кандидатуре будущего хозяина Лубянки.

Ежов — фанатик, он служит на совесть. Но за страх служат надежнее.

Поздним вечером следующего дня Лаврентий Павлович сидел в своем домашнем кабинете и правил две разгромные рецензии в «Правду» и «Известия» на книгу профессора Е.В. Тарле «Наполеон». Обе статьи были написаны академиком Днепровым. Свой научный авторитет он скромно прикрыл псевдонимом «Кутузов». Берия морщился, вычеркивая из текста «растленный режим бонапартизма». Двух Кутузовых на одного Наполеона было многовато.

Свет мощных фар скользнул по зашторенным окнам. Машина остановилась у ворот. Вышел маленький человечек в кожаном реглане.

— Скажите ему, что я занят! — зло крикнул Берия. — Скажите, что я занимаюсь отсебятиной!..

«Железный нарком» приехал мириться. С коньяком.

Его встретили рослые, мрачные мингрелы. Им ведено было передать, что Лаврентий Павлович отдыхает. Они и сказали это маленькому человечку и кожаном реглане.

— Разбудить!.. — резко махнул рукой человечек.

Никто не тронулся с места. Этим картвельским горцам, почти не говорившим по-русски, имел право приказывать только один человек. Скажет впустить исковерканного гневом карлика — впустят. Велит утопить его в ближайшем пруду — утопят. Им было все равно: убить по приказу или умереть, выполняя приказ. Разница существовала и для них, непоколебимых и бодрствующих, но она не ощущалась ими в пасмурной, чужой московской ночи, потому что осталась там, высоко в горах, где под самым небом текут Ингури и Хоби и откуда не виден этот непонятный и беспокойный мир.

Они ничего не знали о Великой Французской революции и никогда не слышали о Троцком. Их предки жили на склонах Сванского хребта, жили подолгу, и умирали, когда уставали от жизни. А на вершинах вечно властвовали боги. Так было всегда, и они ничего не знали про другую жизнь, где не бывает ни весны, ни осени, где тело не помнит вчерашнего, а душа забывает о завтрашнем, где уничтожают словом, Награждают словом, и тысячи судеб направляют словом, но никто при этом не говорит правды — ни веселые, ни пьяные, ни трезвые, ни злые, как этот карлик, у которого глаза белые, больные и безнадежные.

Во веки веков горцы в ущельях Ингури и Хоби поклонялись своим богам, обитавшим на сверкающих вершинах, и жизнь их повторяла характер реки — то неутомимо крошащей камень, то степенно и мудро познающей свое состояние.

Здесь люди пагубно поклоняются другим людям, мечтая сбросить их и объявить новую жизнь. Можно изменить русло реки, но для этого надо иметь силу передвинуть горы. Эти люди неискренни и опасны, они становятся калеками и безумцами с белыми, больными глазами. Они хотят передвинуть горы рвутся наверх, но падают вниз, как падают в Ингури августовские звезды.

Их истерзанному, расклеванному богу стало нечем жить, и он тоже, наверно, ушел туда, где сверкают вершины и вечен сам человек — его мудрость, его покой, его кров, его предки и его потомки. Все проходит, и все остается. И человеку положена только одна жизнь — у него не хватит сил одолеть, вторую.

Зачем человеку вторая жизнь, если он не сумел прожить первую?…

Холодным декабрьским утром 1840 года в Париж стекались толпы людей, чтобы встретить останки покойного императора, умершего двадцать лет назад на острове Святой Елены. Король Франции Луи Филипп отправил с почетной миссией на этот остров, затерянный в Южной Атлантике, своего сына, принца Жуанвиля.

Прах Наполеона был перенесен на французский военный фрегат. Звучал траурный марш. Почетный караул британского гарнизона острова Святой Елены застыл в скорбном молчании, отдавая последние почести человеку, величие которого потрясло мир.

Дни и ночи, пока шел корабль к родным берегам, стояли бивуаком под Парижем солдаты императорской Старой гвардии. Их осталось не более четырех сотен, суровых, седых стариков, когда-то гордо входивших победителями в европейские столицы. Прошла их жизнь. Обветшали старинные мундиры, потускнела память. Им осталось проводить в последний путь своего бога войны — «маленького капрала».

В половине седьмого утра на улицах Парижа зазвучала барабанная дробь. Величественный кортеж вступил в город. Четыре четверки вороных лошадей, украшенных пышными плюмажами, везли орудийный лафет с позолоченным саркофагом. По бокам, придерживая гарцующих коней, двигались четверо старейших ветеранов, среди которых был маршал Удино. Во время похода в Россию он командовал корпусом. Сейчас ему было семьдесят три.

Медленно и тяжело ступала Старая гвардия. Путь ее был устлан цветами. Парижане славили своего императора и его последних солдат. Когда процессия достигла Дома Инвалидов, под золотым куполом которого найдут вечный покой останки Наполеона камергер торжественно объявил: «Император!..».

Вперед выступил принц де Жуанвиль и обратился к Луи Филиппу:

— Сир, я передаю вам тело императора Наполеона

Король склонил голову:

— Именем Франции принимаю его…

ОБ АВТОРЕ

Уроженец Тбилиси Анатолий Яковлевич ГОНЧАРОВ свою журналистскую деятельность начал в Риге в 1970-х годах. Коллеги, да и многие читатели и сегодня помнят его репортажи, очерки, аналитические корреспонденции в рижских газетах. Здесь же издавались его первые книги. Вскоре он был приглашен на должность аналитика в авторитетные союзные структуры. Новая работа оказалась связанной с длительными заграничными командировками и Японии, Италии, Египте и других странах. По итогам этих поездок было написано несколько изданных в Москве книг. Среди них удостоенный литературной премии «Открытие» Союза писателей России роман «Накануне войны и мира», хорошо принятые критикой «Варвары и Птицеловы», «Молчание фараонов». Исторический роман Гончарова «Кардиналы и короли» в 1999 году назван в числе номинантов на литературную премию международного Пен-клуба. Роман-интрига «Император умрет завтра» написан после пребывания на Корсике.