Роберт Швейхель - За свободу
— И удалил иконы из церквей? — дополнил Эренфрид Кумпф.
— Это было сделано без моего участия, — возразил Карлштадт.
— И правильно сделано! Идолам не место в храме! — воскликнул почетный бургомистр. — Никто в толк не возьмет, почему он повернул к старому и даже снова надел сутану, вместо того чтобы окончательно порвать с Римом. Зато вы, доктор, действовали поистине в духе Реформации.
— Он не оспаривал справедливости моих действий, да и не мог оспорить, — сказал Карлштадт. — Но он решил, что все должно исходить лишь от него и совершаться лишь через него, — вот в чем суть. Вот что явилось поворотным пунктом в его жизни. С той поры он начал лебезить перед князьями и выпустил свои когти против нас, не позволивших ему опутать наш разум.
Эренфрид Кумпф задумался и не сразу прервал молчание.
— Достойно удивления, что князья потакают ему. Видно, память у них коротка. Давно ли он сам призывал громы небесные на их головы?
— Уж он сумеет их ублажить, помяните мое слово, — и горькая усмешка искривила губы Карлштадта. — Князей он ублажит церковными и монастырскими владениями.
— Гм… наш магистрат тоже был бы не прочь наложить руку на имения духовенства, — сказал, покачав головой, Эренфрид Кумпф. — Тут и доминиканки, и серые сестры[70], и францисканцы — мужской и женский монастыри, и Тевтонский орден, и иоанниты, и вечный трезвон, и песнопенья, и молебствия, и крестные ходы, хоть святых выноси! Но наши «именитые» боятся вызвать бурю: не ровен час, она выметет их вместе со всем сором и хламом, в который вросли корнями они сами. Совесть их нечиста, им стыдно смотреть в глаза согражданам. И так как доктор Дейчлин воочию показал им, как велико его влияние на умы, то внутренний совет не осмеливается изгнать его, даже получив на это полномочия от внешнего совета. Из Вюрцбурга, насколько мне известно, уже послано тайное предписание на этот счет, и если магистрат не трогает доктора, то потому лишь, что надеется освободиться от этого страшного смутьяна с помощью епископа.
— Если это так, то тем легче нам будет сломить сопротивление магистрата. Позаботьтесь только, дорогой друг, о том, чтобы я выступил в городе. Вы знаете, что я, как и вы сами, готов воздавать кесарю кесарево. Я не политик. Я стою лишь за то, чтобы алчущие духом могли утолить свою жажду чистым и укрепляющим вином евангелия, а не разбавленным пойлом виттенбергского отступника.
Почетный бургомистр, видимо, был озадачен.
— Это нелегко будет осуществить, — сказал он. — Не скрою, любезный доктор, что ваш пламенный дух внушает им даже больший страх, чем красноречие Дейчлина. Положитесь на меня. Я сделаю все, чтобы исполнить ваше желание. Заканчивайте поскорей вашу брошюру, а о ее напечатании позабочусь я сам.
— Так спешите, действуйте, дорогой покровитель и друг, чтобы не потерять столь могущественного союзника, как доктор Дейчлин, — горячо подхватил щуплый человечек. — Друзья в Верхней Швабии, на Дунае, в Шварцвальде и нюрнбергские эмиссары призывают всех немцев к совместному походу против Рима. Так исполним же и мы свой долг! Когда я сидел в трактире у Родерских ворот в ожидании Икельзамера, мимо окон вдруг промчалась со звоном, щелканьем и свистом блестящая кавалькада патрициев. Конечно, ни одному из этих господ никогда не придет в голову, что лишь упорный труд бедняка одевает их в бархат и атлас, что его кровавому поту обязаны они своим благоуханием. Рим толкает их к гибели, невзирая на то, что в Деяниях апостолов сказано: «Не было между ними никого, кто бы нуждался, ибо все они, кто владел землями или домами, продали их, приносили цену проданного и полагали к ногам апостолов, и каждому давалось, в чем он имел нужду». Да, любезнейший покровитель, единственное спасение человечества — в возвращении христианской церкви к ее первоначальной чистоте.
Увлеченный своим пламенным воображением, он предался мечтам о грядущем золотом веке. То были видения глубокого, мистически настроенного ума, видения вечного царствия божиего, подобные тем, что возвещали своему порабощенному народу пророки Исайя и Даниил. Слова, лившиеся из уст вдохновенного проповедника, уже перестали быть понятными Эренфриду Кумпфу, а тем более Килиану Эчлиху: стригальщик вошел во время речи Карлштадта, сел в уголок и стал слушать. Когда тот умолк и в комнате воцарилась тишина, почетный бургомистр вскочил, как молодой, в глазах его горело воодушевление. Он протянул брату Андреасу руку и воскликнул:
— Да, победа будет на нашей стороне! Однако вам пора отдохнуть, дорогой друг. В ближайшее время я приведу к вам наших единомышленников — Дейчлина, командора и слепого монаха.
— Буду очень рад встретиться с ними, — тепло откликнулся Карлштадт.
— Мейстер Килиан, — уже на лестнице обратился Эренфрид Кумпф к стригальщику, провожавшему его со светильником в руке, — излишне напоминать вам, сколь необходимо соблюдать осторожность для безопасности нашего гостя. Вы знаете, как обстоит дело. Не откажите взять на себя также заботу о его жизненных удобствах. Сам он пренебрегает ими.
— Будьте покойны, — заверил его мейстер Эчлих. — Я тоже заметил, что он не щадит себя. Но, господин Кумпф, уж не обессудьте меня, хоть я и одобряю все, что предлагает нам доктор, только, по моему разумению, пером зла не одолеешь.
— Но перо распространяет правду, а правда убивает ложь.
Мейстер Килиан только покачал головой.
— Слишком медленно убивает, когда тебя душит ложь. А тем временем сила одержит верх над правом. Зачем доктору ждать, пока магистрат разрешит ему проповедовать? Пусть только выйдет на улицу. Если он знает свое дело, наши ротенбуржцы сумеют за него постоять, как сумели постоять за слепого монаха.
Мартин Лютер
С гравюры Лукаса Кранаха
— Только не надо насилия, мейстер! — предостерег его Кумпф. — Несокрушимая сила евангельской истины растопит сопротивление упорствующих папистов, как огонь топит воск.
— Я не сторонник насилия, — возразил стригальщик, — но разве допустимо, господин бургомистр, чтобы доктор бедствовал и скитался из-за своей веры? Имеет ли право кто-либо преследовать человека за его религию? Учитель латыни мне все объяснил. Моя покойная жена — царство ей небесное — тоже была из Оренбаха, и он мой старый знакомец. Что толку в вере, если я не могу ее исповедовать? Что толку в праве, раз я не могу его добиться? Что толку терпеть и вечно ждать?
Между тем они спустились в сени, и бургомистр, остановясь, участливо спросил:
— Так, стало быть, старая рана еще не зарубцевалась? Но ведь вы теперь человек с достатком?
И без того угрюмое лицо старого стригальщика помрачнело и брови ниже нависли над глазами.
— О деньгах я давно и думать забыл, но не забыл о вопиющей несправедливости. И рад бы забыть, да не могу. От своего права я никогда не отступлюсь, как ни гни меня и ни ломай.
— Рассудительный человек применяется к обстоятельствам, раз он бессилен их изменить, — возразил бургомистр. — Вы носитесь со своей обидой, как капризное дитя, и только изводите себя.
— Я добиваюсь своего права, — упорно твердил Килиан, отодвигая засов.
Эренфрид Кумпф положил руку ему на плечо и убежденно произнес:
— Интересы нашего города требуют ваших забот. Похороните прошлое и излечитесь от своей болезни. Доброй ночи, мейстер.
И он исчез во мраке.
Килиан Эчлих не внял совету. Жизнь его была отравлена нанесенной ему обидой. Вечно погруженный в свои мучительные думы, даже за работой у прялок, он стал почти человеконенавистником. А в последнее время его рану еще разбередила уверенность в том, что магистрат не приведет в исполнение своего решения в отношении Стефана фон Менцингена, как не привел его и по отношению к знатному семейству Трюбов. Он собственными глазами видел, как рыцарь расхаживает по улицам с таким гордым видом, будто сам черт ему не брат.
Через несколько дней, уже в сумерки, к старику Эчлиху ввалились гурьбой знакомые цеховые мастера. Перед тем они провели часок за вечерней кружкой вина в «Красном петухе» на Кузнечной улице, напротив церкви св. Иоанна. Этот трактир посещали преимущественно бюргеры. Его владелец, Ганс Кретцер, был женат на сестре Большого Липгарта. Все гости, явившиеся в дом стригальщика, были видные в цеховом мире люди. Не успели они войти в комнату, где Каспар заправлял лампу на тяжелом дубовом столе, как поджарый и шустрый скорняк, мейстер Лоренц Дим, расхохотался:
— Ну, Эчлих, сегодня на твоей улице праздник!
— Счастье твое, что юнкеры Розенберг и Финстерлор отплатили за тебя магистрату, — перебил его скрипучим голосом сапожник Мельхиор Мадер. Глядя на его огромный нос, высокий выпуклый лоб и полные мысли глаза, его скорей можно было принять за ученого.
