Жорж Бордонов - Вильгельм Завоеватель
Англичане же, напротив, гуляли-пировали, не зная никакого удержу. Они, как велят их обычаи, пили, ели, пели, плясали и спорили всю ночь напролет, только попусту растрачивая и время, и силы. Лазутчики, посланные сиром Вильгельмом разузнать, что творится в неприятельском стане, слыхали, как оттуда неслись разудалые крики, нечестивая брань, которой осыпали друг дружку охмелевшие до безумия воины Гарольда, непристойные песни, топот и дикий смех, который врывался в общий гомон, заглушая нестройное бренчание струн и громкое ржание коней. То тут, то там слышался шум драк, сопровождавшихся воплями раненых бражников.
— Это чистый шабаш, — признался кто-то из лазутчиков, творя крестное знамение. — Видать, сам дьявол упаивает их до безумия и кружит в шальной пляске, готовя им назавтра верную погибель, чтобы затем собрать свою черную дань — их потерянные души.
Вокруг Гарольда и его братьев, графов Герта и Леофвайна, царил тот же содом. Никакого волнения перед грядущим днем там не ощущалось. И только одному Гарольду было не до веселья — несмотря на изрядное количество выпитого вина, вид у короля был угрюмый, лишь изредка на лице его появлялась натянутая улыбка.
Кто-то из приближенных сказал ему:
— Полноте печалиться, сеньор. Я недавно побывал совсем близко от их лагеря — хотел поглядеть, что творится в войске Вильгельма.
— Неужели?
— Воины его побрили себе затылки и лица — никак, решили принять постриг. Они превратились в монахов, которым святой обет запрещает проливать кровь. Ну и войско!
— Ошибаешься. Они ведут себя так потому, что следуют нормандскому обычаю. Так что берегись этих монахов! С копьем и мечом они управляются похлеще твоего.
— Но не с топором же?
— Верно, топор не их оружие, потому как сражаются они совсем по-другому, не так, как мы.
Оруженосец наполнил золотой рог повелителя, Гарольд осушил его одним махом. И заговорил вновь:
— Они, ежели говорить начистоту, умеют драться только верхом… чтобы легче было уносить ноги… бежать… тоже мне вояки! Какой же они мерзкий народ, эти нормандцы, просто отвратительный… народ…
Изрядно захмелевшего Гарольда отнесли в шатер, где он, по словам очевидцев, позже ставших известными мне, впал в тяжелое забытье. Во сне ему, наверное, виделись какие-то зловещие образы и слышались бессвязные злые речи — плоды его черных дум.
Потом медленно и величаво взошла заря нового дня — наступило 14 октября 1066 года. Если мне не изменяет память, то была суббота, тяжкая и знаменательная для всех нас. Бывалые воины, осмотрев небо и горизонт, сказали, что во время битвы нам ничто не должно стать помехой — ни ослепительное солнце, ни ветер, ни дождь.
— Одним словом, — со смехом заключил Герар, — это наш день.
Глава XVII
БИТВА ПРИ ГАСТИНГСЕ
Слуги, помогавшие герцогу облачиться в доспехи, заметили, что мы с Гераром подали кольчугу задом наперед. Кто-то из этих глупцов вдруг воскликнул:
— Дурной знак, мой повелитель!
— Как раз напротив, очень даже добрый! — со смехом возразил Вильгельм. — Хоть Герар и Гуго малость оплошали, ничего страшного не случилось: перевернутая кольчуга означает, что герцогство мое нынче же обернется королевством. Понятно?
Он еще раз усмехнулся и велел подать коня — лихого скакуна дивной пегой масти и несравненного экстерьера, что принес ему в дар галисийский король. О его крутом норове ходили легенды: сказывали, будто он до крови кусал других жеребцов и наседал на них до тех пор, покуда те не валились наземь от изнеможения. На вышивке конь Вильгельма запечатлен во всей своей красе: он стоит в роскошной сбруе, седло на нем с высокими луками. Он опустил светлую гриву и радостно бьет копытом — приветствует своего хозяина. Кто-то из оруженосцев держит коня под уздцы. Увы, благородному и неукротимому галисийскому жеребцу не суждено было дожить до конца этого дня.
Облачаясь в доспехи, сир Вильгельм вышел из деревянной башни, построенной для него посреди лагеря, и предстал перед нами во всем своем великолепии: на нем была кольчуга с позолоченным капюшоном, поверх капюшона голову венчал сверкающий шлем, в руке он держал хоругвь, благословленную Папой. Оседлав коня, он слегка натянул повод и отправился производить смотр войска, готового хоть сейчас ринуться в бой. Смогу ли я описать сплошной лес поднятых копий, остроконечных шишаков, коих было столько, сколько спелых колосьев на неоглядном пшеничном поле в июле месяце, тесно сомкнутые ряды конницы и выстроившихся в каре быстроногих лучников в коротких, удобных при беге, туниках, маневрирующих между всадниками? Хватит ли у меня слов, чтобы живописать величественную красоту расшитых золотыми шнурами и фигурами треугольных стягов, до поры, мирно колыхавшихся под слабыми дуновениями ветра? Припомню ли я имена рыцарей, прославившихся в этой великой битве, — хотя бы тех, кого я знал лично? Нельзя забыть никого, особенно павших, чьи имена, отвага и доблесть постыдно преданы забвению. Но я назову лишь некоторых из героев — тех, что остались живы и чьи имена первыми пришли мне в голову. Вот они: Эсташ, граф Булонский; Вильгельм, граф Эврейский; Эмери, виконт Туарский из Пуату; Готье Жиффар; Гуго Гранменильский; Вильгельм Вареннский; Жоффруа, сын графа Мортанского; Рауль Тоснийский; виконт Нэель Котантенский и вассал его, рыцарь Пиру, а также достославный герцог Бретонский…
Перо замирает у меня в руке, я силюсь припомнить все — и не могу. Сказать по чести, если бы не сенвалерийская птица — о ней я рассказывал вначале, — что накануне вдохновила меня своим дивным пением, я точно отложил бы перо в сторону. И все же я надеюсь, что сумею завершить сей нелегкий труд и обрести наконец заслуженный покой. Описать великую битву — дело отнюдь не простое, хоть мне и довелось в ней участвовать! Мог ли я охватить взором все, что происходило на бескрайнем иоле брани? Конечно, нет. Как оруженосец, я должен был поспевать за Вильгельмом везде и всюду, не отступая ни на шаг, и передавать его приказы другим военачальникам. А еще — сражаться, только успевая уворачиваться от страшных ударов, сыпавшихся на мою голову со всех сторон. Но Герар убедил меня описать битву подробно, сказав, что в противном случае мне было бы лучше вообще не браться за перо: ведь именно она стала венцом наших славных дел и доказала, к кому Господь благоволил больше — к Вильгельму или Гарольду. Герар помог мне добрыми советами, напомнив, ко всему прочему, что, если б не хитрый замысел Вильгельма, неизвестно, чем бы закончился для нас тот жаркий, тревожный день. Я согласился с ним, хотя доселе не перестаю спрашивать себя, когда успел он все узреть, откуда узнал, как развивалось сражение — чуть ли не по часам? Но, как бы там ни было, а в одном я уверен точно: все, что говорит он, — правда. Мне же удалось разглядеть совсем немного — как будто все вокруг было окутано кромешной мглой, изредка озаряемой вспышками молнии, когда на короткие мгновения становится видно лишь то, что происходит рядом. Сказать по правде, я хорошо запомнил только начало и конец битвы.
Закончив смотр войска, герцог направил коня на вершину холма и, остановившись там, воскликнул:
— Сеньоры, друзья мои верные, помните: доселе мы побеждали врагов наших потому, что всегда были вместе. Но теперь сил, отваги и единения от вас потребуется куда больше, нежели прежде. В этот час надобно в первую голову думать не о почестях и славе, а о том, как выстоять в смертельной схватке! Я заклинаю вас и даю совет: будьте не только храбры, но и благоразумны. Беспрекословно исполняйте любые мои приказы, даже если они покажутся вам безрассудными, ибо я беру на себя перед Богом ответственность за жизнь каждого из вас, а лавры славы — дело десятое! Коли вы согласны выполнить мою волю — победа будет за нами! А нет — вас перебьют или возьмут в плен, и тогда вам придется гнуть спину на безжалостных скудоумных врагов до конца дней, и посрамлению вашему не будет ни конца, ни прощения. Запомните также, пути к отступлению нет: впереди — вражеская земля, а позади — море и Гарольдовы струги! Да не устрашат вас несметные полчища англичан. С Божьей помощью у вас хватит сил, чтобы их сокрушить. При виде храброго, ловкого противника, они, известно, тотчас приходят в смятение и сдаются без боя. Ратные подвиги им не по зубам — и так было испокон веку…
Вильгельм как будто намеренно не сказал ни слова о поражении Тостига и короля Гадрады; но, слава Богу, большинство из нас об этом и не знали. Потом герцог прибавил:
— Друзья мои, я прошу вас об одном: дерзайте и верьте — победа будет за нами!
Из лагеря мы вышли в боевом порядке, какой всегда предпочитал Вильгельм. Вскоре подоспели лазутчики — они подтвердили, что Гарольд стал на Тельхэмском холме и окружил его неприступным рвом.
