Владимир Нефф - Императорские фиалки
И Бетуша приступила к своим обязанностям.
«Бетуша Вахова с радостью и регулярно ходила в магазин, спокойная работа всегда прельщала ее, — записала Бетуша сама о себе спустя тридцать лет, составляя семейную хронику Вахов. — За аккуратность, прилежание и добросовестность в работе она сразу была отмечена шефом и очень быстро вошла в курс дела. Поначалу ее весьма огорчало, что дамы, приходившие в магазин за покупками, с любопытством ее разглядывали, нередко ей приходилось выслушивать насмешливые замечания, что занимает, мол, не подходящую для женщин должность, но она достойным поведением своим сумела противостоять их непониманию и обеспечить себе полный респект.
…В то время у Борна, — продолжала Бетуша, — швейными машинами торговали в заднем помещении, выходившем на Целетную улицу, там покупатели производили и все расчеты. Войдя с Пршикопов в магазин, шли через главный торговый зал, затем попадали через узкий проход во двор и оттуда — в противоположное крыло магазина, состоявшее из двух больших помещений, где были огромные несгораемые кассы, гнутая мебель и, наконец, швейные машины. Там царствовал пан Стыбал, механик пан Стыбал, бывший специалист по зонтам, мастер на все руки, который чинил все в магазине и в доме, а также бесплатно обучал шитью на швейной машине, — ведь, само собой разумеется, от самой лучшей машины мало проку тому, кто не умеет ею пользоваться. В этом помещении барышня Вахова съедала свой завтрак, который брала из дому, так как пан Борн не любил, чтобы служащие завтракали в магазине на людях.
Пан Борн был рачительным коммерсантом, он с удовольствием и часто обходил свой магазин и однажды обратил внимание на барышню Гану, она разговаривала со своей сестрой Бетушей в заднем флигеле».
Здесь мы вынуждены прервать занимательную хронику.
История первой встречи пана Борна с Ганой весьма примечательна, а показания Бетуши слишком скупы. Что делала Гана в заднем помещении предприятия Борна? По-видимому, училась шить на швейной машине; заказов у нее становилось все больше и больше, Бетуша ей уже не помогала, поэтому Гана решила купить себе швейную машину и ходила к пану Стыбалу учиться. Это было обычным делом, и то обстоятельство, что рачительный коммерсант Борн застал свою бухгалтершу, которая, грызя яблоко, разговаривала с одной из барышень, ходивших в заднее помещение его магазина портить учебную машину, само по себе не привлекло бы его внимания, разве только он счел бы нужным сделать замечание насчет яблочка. «Вы хорошо знаете, что я не люблю, когда служащие едят в присутствии клиентов — сказал бы он Бетуше, будь все так просто, как она описывала. — Если помещение не свободно, — продолжил бы он свою нотацию, — извольте завтракать в другом месте». А на робкое возражение Бетуши, что она разговаривала со своей сестрой, он, без сомнения, ответил бы: «Сестра или не сестра, для меня это клиент, и больше я ничего не желаю слушать». Однако все произошло иначе.
Прежде чем рассказать, как все произошло, мы должны вспомнить одну из блестящих идей, которые зарождались в тщательно причесанной голове Борна, а именно — идею наклонных зеркал, которые он незаметно разместил в большом венском магазине господина Есселя на Вольцайле, так чтобы можно было видеть все происходящее за углом: у Есселя было много закоулков, а покупатели частенько воровали. Эту идею, которая у Есселя целиком себя оправдала, Борн осуществил и в своем собственном предприятии, открытом несколько лет назад. И вот однажды, во время очередного обхода, рачительный коммерсант, миновав чисто выбеленный дворик, тихо вошел в заднее помещение, где приятно пахло лаком и машинным маслом, и тут из-за правого угла до его слуха донесся мелодичный женский голос; голос показался ему до странности знакомым, словно прилетевшим издалека, из тоскливого небытия:
— Эмансипация, при которой обсчитывают женщину, вовсе не эмансипация. Мы добиваемся равноправия, а не эксплуатации.
Такой теплый, грудной голос был у пани Валентины, мачехи его жены Лизы, которая вместе с ней погибла в прошлом году во время упомянутой нами железнодорожной катастрофы на пльзеньской линии; эту замечательную, незабвенную женщину Борн тоже услышал прежде, чем увидел ее. Однако, при звуке знакомого голоса, Борн не смог предаться воспоминаниям о прошлом, о давно минувших событиях; при дальнейших словах, долетевших до его слуха, кровь бросилась ему в голову.
— Вся Прага говорит о его прогрессивности, а он платит тебе на двадцать гульденов меньше, чем мужчинам. Интересно почему? Разве ты хуже мужчин справляешься со своей работой?
Право же, нетрудно было догадаться, что речь идет о нем, более того — что обладательница приятного голоса говорит о нем с его бухгалтершей, девицей Бетой Ваховой; это неслыханно, ужасно, и до сих пор — как испокон веков наивно полагают все хозяева — такого не бывало. «Где же пан Стыбал? — в отчаянии подумал Борн. — Что, если эти слова услышит пан Стыбал? Уволю, уволю Вахову и покончу с эмансипацией! Вот она — награда! Такие разговоры в моем собственном заведении! И откуда взялись двадцать гульденов, которые я недодаю ей по сравнению с мужчинами, разрешите узнать? Самое большое десять, уважаемая, самое большое десять: шестьдесят я плачу только самым опытным, наиболее квалифицированным работникам. А какая квалификация у барышни Ваховой? Бухгалтерские курсы — это еще не квалификация!»
Раздираемый противоречивыми желаниями, Бори стоял, сгорая от стыда, и подслушивал разговор, не предназначенный для его ушей: с одной стороны, его подмывало разбушеваться, подобно Юпитеру, и прервать эту бесстыдную клевету, с другой — хотелось услышать, что последует дальше; чувствовал он себя прескверно.
Между тем Бетуша вежливо возразила, что пан Бори не такой уж плохой («Благодарю покорно», — подумал Борн) и, возможно, прибавит ей жалованья, когда убедится, как усердно и добросовестно она работает.
— После дождика в четверг, — сказала обладательница сладкого голоса. — Если я шью девять-десять часов в день, то зарабатываю в месяц сто гульденов («Поздравляю!» — отметил Борн), а ты торчишь здесь по двенадцать часов за сорок гульденов. Зря, зря ты не сказала мне раньше, что получаешь меньше мужчин! Я так радовалась, что ты пионер в этом деле, а выходит, все впустую, угнетение женщин продолжается, только в иной форме.
В закутке, где происходил этот разговор, перед тем, как Борн открыл здесь торговлю швейными машинами, находилась стойка с рыболовными принадлежностями, на эту стойку глядело наклонное зеркало, прикрепленное к декоративной чугунной колонне. Учебную швейную машину, которая теперь стояла на месте рыболовных принадлежностей, нельзя было положить в карман и украсть, тем не менее зеркало висело на прежнем месте; Борн неслышно подошел к колонне, чтобы, оставаясь невидимым, рассмотреть незнакомую подстрекательницу.
И увиденное им взволновало его несравненно больше того, что он услышал.
Молодая женщина, отразившаяся на зеленоватой, блестящей, по углам стертой поверхности зеркала, была так хороша, что у Борна замерло сердце. Зеркало, утратив свои строго караульные функции, стало магическим; заглянув в него, Борн увидел свою судьбу. «Кто она, господи, кто это может быть?» — думал он, глядя на золотистые волосы, обрамляющие несколько бледное лицо с девственно-гордым ртом. Гана сидела к нему боком, — Борн в жизни не видел более совершенного профиля, — опершись правым локтем о доску машины, на которой лежало ее неоконченное шитье, и порицала зачарованного наблюдателя, сопровождая слова порывистыми жестами. Борн и впрямь был не только очарован, но и безмерно поражен. Он считал, что знает хотя бы в лицо всех состоятельных пражских горожанок, однако эту красавицу он видел впервые. Ему было известно, что барышня Бетуша Вахова родом не из Праги, а приехала откуда-то из Восточной Чехии, — то ли из Колина, а может, насколько он помнит ее документы, из Градца Кралове. Вполне вероятно, что прелестная незнакомка — подруга или близкая родственница Бетуши из ее родного города, ведь только с подругой или близкой родственницей можно говорить столь откровенно. Видимо, так оно и есть, однако разговоры об эмансипации, об унижении женщины звучали так по-пражски, настолько а-ля Американский клуб, что Борн усомнился в своей догадке. Ее внешность, хорошо сшитое клетчатое зимнее пальто и небольшая темно-зеленая шляпка оригинальной седлообразной формы с жемчужно-серой вуалеткой, ее уверенный тон — все, казалось, свидетельствовало о благосостоянии, о семье, где не привыкли считать деньги. Замужем? Без сомнения, ведь ей не меньше двадцати одного — двадцати двух лет. Видно, одна из тех, кто выгодно обратил в деньги свои прелести, обвенчавшись со старым, богатым коммерсантом или промышленником, и теперь наслаждается жизнью, транжирит денежки, одевается у знаменитых портных и разглагольствует об эмансипации, ожидая, когда муж скончается и вернет ей свободу; впрочем, нет, с испугом вспомнил Борн, — ведь она говорила, что ежедневно проводит девять-десять часов за шитьем и зарабатывает сто гульденов в месяц. Неподражаемое, божественное, небесное создание!
