Руфин Гордин - Василий Голицын. Игра судьбы
Царевна была натурой энергичной. Замыслив нечто, она немедля старалась привести замысел в исполнение. Притом у нее хватало хитрости и изобретательности на все.
Призвав Федора, она поручила ему, не отлагая, доставить к ней бабку Акулину, Акульку, промышлявшую в торговых рядах на Красной площади. У этой бабки была слава целительницы. Она якобы снимала порчу, заговаривала ото всех болезней, к ней ходили мужики снимать утин-прострел и мужскую немочь, а бабы лечили грудницу, бесплодие и прочие болезни. Естественно, промышляла она и заговорами против неверности, наводила порчу на недругов.
Привел Федор бабку Акульку. Пала она перед царевной навзничь и стала стукаться лбом об пол, приговаривая:
— Свет ты наш великий, ясный, подательница благости, великая государыня, да чем я, недостойная, могу услужить тебе?
— Можешь ты навести порчу на супротивника моего? — напрямую спросила ее Софья.
— Услужу тебе со всем усердием, яко могу. Коли можешь достать его волос, либо ноготь состриженный, либо еще чего-нибудь от него, навроде мочи, кала, крови, — смогу за верное. Либо след ноги его.
— Ничего такого достать не могу. Разве что след попробовать? Как, Федор?
Шакловитый затруднился с ответом. В самом деле, можно ли как-нибудь соскрести либо снять лопаткою след ноги Петра?
— Нет, государыня, это дело безнадежное, — наконец вымолвил он.
— А ежели неможно сам след, то вколотить в него четыре железных гвоздя крестом с причитаньем, кое скажу.
— И сего не исполнить, — сказал Шакловитый. — Ты, бабка, что-нибудь полегче да попроще измысли.
— Могу, могу, касатик, — заторопилась бабка. — Есть порча на ветер. Слова такие заговоренные.
— Вот это годится, — одобрила Софья. — Сама ль ты наведешь либо кому-нибудь из нас следует?
— Нет, государыня царевна, сама я не могу — недруг-то ведь не мой. Кабы был бы мой, я бы наговорила. А так…
— Сказывай, каково говорить надо. А ты, Федор, возьми вот бумагу да запиши.
— Да где у тебя перья да чернила?
— Кликни кого-нибудь, чтобы принесли.
Постельничий принес очиненные лебяжьи перья да чернильницу со стопой бумаги.
— Ну, сказывай!
Бабка отставила ногу, сделала зверское лицо и начала:
— Кулла, кулла, кулла! Ослепи имя река очи цвета черного, раздуй его утробу толще угольной ямы, засуши его тело тоньше соломины, умори его скорей жала гадючьего, оторви ему руки-ноги бурею свирепою. Пущай он сгинет в одночасье со всем своим добром, с детишками, с женою либо с мужем. Аминь!
— Больно страшно, — сказала Софья, когда Шакловитый закончил писать. — Ну да ладно. Испробуем. А ты, Акулина, никому не сказывай, что у меня была. Проговоришься — лютой казни предам. Поняла?
— Как не понять, великая государыня царевна. Пущай язык у меня отсохнет, ежели проговорюсь, радетельница ты наша.
— Федор, дай ей золотой. Это на первый раз. Вдругорядь получишь более. А ежели заговор твой сдействует с первого разу, то озолочу.
— Ужо служить буду со всем радением, — приговаривала бабка, пятясь к выходу. Шакловитый выпроваживал ее. Когда он вернулся, царевна потребовала:
— Давай выйдем на гульбище. Сначала ты, а уж потом и я. Уж больно страшные слова, кабы язык не отсох.
День выдался ясный, теплый, благостный. Грачи черными закорючками деловито копались в земле. Дворцовые конюхи выводили на пастьбу лошадей. Подувал почти неуловимый слабый ветерок, Лениво пошевеливавший сухие листья на гульбище. Федор послюнил палец.
— Кажись, на восток, — сказал он. — А где это Преображенское, в какой стороне?
— Не ведаю, — призналась Софья.
— Ну да ладно. Глядишь, и достигнет ворога нашего.
— А он не в Преображенском. Сказывали, на Плещеево озеро подался. Игры у него там водяные.
— Может, водяной его и утащит в свое царство. Пущай царствует там, — засмеялся Шакловитый.
— Дай-то Бог, — произнесла Софья и перекрестилась. — Ну, не медли, давай выговаривай.
Федор поднес к глазам бумагу и стал читать заклятие. Софья ежилась.
— Ну, а теперь ты, госпожа моя.
— Может, хватит на нынешний-то день, может, отнести назавтра, — сказала Софья и перекрестилась сызнова.
— А чего назавтра? Завтра бабка иное принесет.
Царевна все медлила. Видно, заговорные слова пугали ее. Она нехотя взяла бумагу и, запинаясь, стала читать.
— Очень уж ты робко, — сказал Федор. — Такое слово не достигнет. Надобно его пущать со страстью.
— Ничего такого бабка Акулька не наказывала, — возразила царевна.
— То само собою разумеется, — отрезал Федор. В это время во двор въехала карета цугом. Впереди бежали два скорохода, позади гарцевала конная свита.
— Князинька! — радостно воскликнула Софья. — Князинька едет! Вот уж кто подскажет, каково надо произносить.
— Мне ты так не радуешься, — ревниво произнес Федор.
— А ты разве меряешь радости мои? — усмехнулась царевна. — Равно я вам рада, оба вы мои радетели. Обоих равно люблю.
— Так быть не должно. Любить надобно одного, — сердито выдавил Федор.
— Каково живете? — спросил князь Василий, входя.
— Вот, на ветер заговорные слова пущаем, — быстро проговорил Шакловитый.
Князь подошел к Софьиной руке, приложился к ней и при этом заметил:
— Пустое это занятие, сколь раз сказывал тебе, государыня.
— А коли ничего иного нету, как быть?
— Столь много раз толковал: надобно замириться. Неужто выя у тебя закостенела, не гнется?
— Не гнется! — буркнула царевна.
— Вот и жди разворота Петрушкиного. Он никого из нас по твоей прихоти не помилует.
— Не угомонюсь, прежде чем не испробую все по черной магии, — упрямо повторяла царевна. — Вот ты, князинька, посулил книгу Гермесову, где по науке можно порчу наслать.
— Писано там такое, верно. Но сам Трисмегист указывает, что ничего такого не испробовал, все с чужих слов.
— Великий, сказывал ты, ученый, стало быть, с людьми таковой же учености и вожжался, — резонно указала Софья.
— Надо думать, — нехотя согласился князь. — Но и великие бывают доверчивы. Сам же Гермес указывает, что всякое знание дается опытом.
— Народ приметчив, — заметила Софья. — Без опыта да нужды ничего не выдумает.
— Востра ты, матушка, давно подметил: за словом в карман не лезешь, — ухмыльнулся князь.
— А как с вами иначе? Не возразишь да не переспоришь — задавите.
— Наше дело давить вашу сестру, — вмешался Федор. — Однако любовно.
— Да уж, на это вы мастеровиты. Так ты, князинька, привези ту книгу Гермесову. Давненько обещался.
— Все за посольскими делами забываю, государыня. Сей день и пришлю ее тебе.
С теми словам попрощался и вышел. А вечером посольский дьяк привез Софье обещанную Гермесову книгу, пухлый том на латинском языке.
— Э, нет, — огорчилась царевна. — Сия грамота не по мне. Будто князь Василий не ведает, что я латынщине не учена. Проси князя приехать да растолковать, что здесь писано.
— Князь с послами занят, государыня царевна. Наказ твой передам слово в слово, — пообещал дьяк.
Разумеется, передал. Князь не был ослушником — приехал. Не к полюбовнице — к правительнице.
— Давай разбираться, — попросила царевна. — Найди подходящее для порчи.
Князь долго листал фолиант, бормоча под нос: моча, кал, ногти, слюна, сопли, платок, чулок, рукавица… Вот, кажись, подходит. Купить бычье сердце непременно в субботу и, взяв его, пойти в пустынное место, вырыть там глубокую яму, устлать ее слоем негашеной извести и на нее положить сердце…
— А где эту известь берут? — осведомилась царевна.
— Я тебе добуду, — усмехнулся князь. — Выжигают ее у нас в Мячкове селе. Чту далее: колоть его, сердце то бишь, острым ножом, приговаривая: «Вот тебе, Петр, нож в сердце, умри, как сей бык умер под ножом». И так несколько раз. А потом возвратиться молча, ни с кем не заговаривая весь день.
— Как же это можно — весь день молчать? — удивилась царевна.
— А ты накажи слугам своим и сестрицам, чтобы тебя не тревожили. Тут указано, что таково с сердцем надобно поступить не единый раз. И каждый раз поутру, непременно натощак.
— Ох, грехи мои тяжкие, — расстроенно проговорила царевна. — Тяжко мне все это. Прикажу купить бычьих сердец да положить их в ледник… А не указано там: непременно самой копать да колоть?
— Самой, госпожа моя, самой.
— Ладно. Поищи что-нибудь попроще.
Князь продолжал листать книгу, бормоча себе под нос.
— Может, вот это испробовать, — нерешительно произнес он, — вот, слушай-ка: до восхода солнца одним ударом ножа срезать ветку орешника, притом непременно совсем молодого, без плодов, и до которого никто не касался…
— Поди знай, касался кто, либо нет, — прервала его царевна. — Неизвестно то. Ну да ладно, чти далее.
