Крипалани Кришна - Рабиндранат Тагор
К счастью, он не был философом и не ломал себе голову над вопросами, зачем и почему "на нем играли". Более того, он страдал, когда музыка не звучала. "Удовольствие создать одно стихотворение, — писал он в письме в мае 1892 года, — намного больше того, какое получаешь, исписав целую стопку листов прозы… Если бы я мог сочинять по стихотворению в день…" Ему это почти удавалось. В течение семи лет, с 1894-го по 1900-й, он напечатал несколько больших поэтических сборников, помимо драм, книг рассказов и другой прозы. Первый из этих сборников стихов озаглавлен "Шонар тори" ("Золотая ладья"), по названию начального стихотворения.
Дождливым днем, когда гром перекатывается в тучах, поэт сидит в безутешной печали на краю поля, глядя на реку.[50] К нему подплывает золотая ладья, и он смутно различает фигуру у руля. Урожай его поля собран, и он наполняет им лодку.
Все возьми. Все тебе до зерна отдаю.Погляди, нагрузили мы лодку твою.Я здесь трудился столько дней!На ниве я стою своей,Ни колоска теперь на ней.Я один у причала стою.Ты возьми и меня в золотую ладью!
Места нет, места нет, слишком лодка мала,Много места поклажа моя заняла.Наш край безмолвен, а над нимКлубятся тучи, словно дым.Над полем я стою пустым,Все я отдал дотла.Далеко золотая ладья уплыла.[51]
Лодка уплывает, куда — неизвестно, а поэт остается на берегу.
Было время, когда это стихотворение порождало бурные споры в литературных кругах Бенгалии. Каково его истинное значение? Что такое Золотая ладья и кто сидит у руля? Сам поэт пытался объяснить, что Ладья символизирует для него Жизнь, которая собирает урожай наших дел и уплывает по потоку времени, оставив нас позади. Образ Золотой ладьи вновь появляется в последнем стихотворении книги, но теперь в ладье находится поэт. Его Муза, Возлюбленная его мечты, хранительница его жизни, полуузнанная, полунезнаемая, сидит у руля. Он снова и снова спрашивает ее, куда она его везет. Она не отвечает, но с улыбкой указывает на дальний горизонт, где на западе садится солнце.
В этой книге есть несколько замечательных стихотворений, одно из них — о земле, матери всего живого: другое — о море, прародителе мира, из лона которого родилась сама земля, третье о Манас-Сундари, душе красоты, подруге его детских игр, мечте его юности, а ныне самой жизни его. В этой же книге есть чудное, трогательное стихотворение "Я тебя не отпущу". Поэт готовится отправиться в путешествие, все домашние хлопочут, слуги собирают багаж, жена добавляет то одно, то другое, стараясь предусмотреть всякую неожиданность. Только маленькая дочка неподвижно сидит на пороге и, когда он хочет уйти, спокойно говорит: "Я тебя не отпущу". Эти простые слова, вырвавшиеся из сердца ребенка, означают для поэта вечный пафос нашей жизни.
Дитя несмышленое! Знаешь ли ты,Сколько силы в тебе, сколько в тебе прямоты?Молвила: "Не отпущу!" и моею душойВмиг завладела. В этой вселенной большойКак ты мала! Как эта ручонка слаба!Разве тебе, родная, под силу борьба?Маленькая, печально сидишь у дверей,Вооруженная только любовью своей.В этом мире, где нет расставаньям конца,Раненные разлукой — бессильны сердца.Стонут они, взывают к любимым с мольбой:"Не уезжай! Не хочу расставаться с тобой!"
"Не отпущу!" И далеких небес синева,И колосья, и корни каждый час, каждый мигКого-то зовут, разрывает душу их крик:"Не отпущу!" — говорит. И колеблется он.Слышу я: "Не отпущу!" То земля, словно мать,Крохотный стебель к своей прижимает груди"Не отпущу тебя! — слышу. — Не уходи!"Гаснет огонь, вот-вот поглотит его тьма,Но раздувает его природа сама,"Не отпущу!" — говорит. И колеблется он.В мире небес и земли с самых давних временЭтот возглас живет среди звезд и травы:"Не отпущу тебя! Не отпущу!" Но, увы.Кто-то должен уйти и не оставить следа.Изначально так было, так будет всегда.В океане творенья поток крушенья течет,Все куда-то плывут, всех куда-то влечет,Простертые руки у всех, пылающий взор."Не отпущу!" И уплывают в простор.[52]
Все уходит, и среди этого бесконечного кругооборота живой и мертвой материи звучит вечный голос: "Я тебя не отпущу!"
В стихах этой поры звучит страсть, но страсть, усмиренная разумом. Теперь элемент размышления будет все явственнее проявляться в его поэзии, все сильнее станет подавленная страсть, все возвышеннее мысль.
В книге много разнообразных стихотворений, замечательных сказок, сатир, стихов о природе, гражданских стихов. В одном из них он рассуждает о Майя-Ваде — основополагающем понятии индийской философии, представляющем вселенную как Майю, иллюзию. "Увы, — восклицает поэт, — моя безрадостная страна, одетая в лохмотья, нагруженная одряхлевшей мудростью, ты гордишься своей прозорливостью, заглянув за оболочку сотворенного мира. Бездеятельно сидя в своем углу, ты только и делаешь, что точишь острие своих суеверий и отбрасываешь как несуществующие это безмерное звездное небо, эту великую огромную землю, из чрева которой век за веком выходили мириады форм жизни. Миллионы живых существ веселятся на празднике этой жизни, и только ты, выжившая из ума старуха, пренебрегаешь всем этим, будто детской игрой". В другом стихотворении он утверждает: "Ты говоришь, что много знаешь, но ты не знаешь ничего. Если даже человек — лишь прах земной, ну что же, пусть он будет прахом. Но где ты найдешь что-нибудь равное этому праху? Не затворяйся в одиночестве, не старей до времени. Как сможешь ты стать мужчиной, если не присоединишься к игре жизни?" А тем, кто считает, что жизнь — это тяжкое бремя, он отвечает: "А что же не бремя? И руку матери, которая отрывает Ребенка от одной груди, чтобы поднести его ко второй, тоже можно назвать узами. Всякая любовь, всякое стремление к счастью — узы, но какие это узы!"
Долгий путь прошел поэт со времени "Вечерних песен" и "Утренних песен", в которых он утешался в своих личных печалях или слишком громко провозглашал свой уход от тоски. В обоих случаях Тагор был занят самим собой. Теперь он достиг спокойной ясности и научился различать в своей личности силу сковывающую и силу освобождающую, научился видеть разницу между внутренним я, которое отделяет от мира, и внешним я, которое объединяется с миром. То, что поэт потерял во плоти, он возместил в духе, во всеобщем обрел то, что искал в частном.
За "Золотой ладьей" последовал сборник стихов "Читра", что означает "Пестрое". Многие бенгальские читатели считают его лучшим плодом поэтического гения Тагора. Без сомнения, некоторые из стихотворений сборника являют собой высшие достижения того периода. Ключ к названию, определяющий также общий настрой книги, мы найдем в первом же стихотворении, в котором поэт обращается к Вселенской душе, или Природе, как к чудесной деве, красота которой проявляется в миллионах форм.
Поэт воспринимает красоту в самых обыденных вещах, чувствует печать ее в окружающем мире и в глубине своей души. Тот же Дух, который наполнил всю вселенную и правит ею, пребывает и в его душе, управляет его жизнью и творчеством. Он называл его Джибондебота, или Божество моей жизни.[53] В знаменитом стихотворении, посвященном ему, Тагор пишет:
О ты, для кого отворилась души ограда!Надежда моя и отрада!Все ли желанья твои воплотились во мне?Чашу жизни наполнил я по краяПечалью и радостью ради тебя,Теперь мое сердце — подобиеВыжатого винограда.
Из благоуханий, тонов,Оттенков, ритмов и сновСоткал я ткань покрывалаДля брачного ложа.Во имя твоей мимолетной причудыЯ желаний золото плавить буду,Становясь каждый деньИным, непохожим.[54]
Одно из лучших стихотворений книги — ода Урваши, Вечной Женщине индийской мифологии, которая соблазняет богов и похищает сердца людей. Рабиндранат изображает, как она поднимается из пены первобытного океана, вспененного богами, — обнаженная, блистательная красавица, несущая в правой руке нектар и яд в левой. Это Вечная Женщина, для всех желанная, но никому не подвластная:
