Элисон Уир - Трон и плаха леди Джейн
— Прошу прощения, юная леди, — извиняется он, приподнимая шляпу, и затем уходит, очевидно очень торопясь. Я замечаю, что он обронил один из свитков, которые держал под мышкой.
— Сэр! — кричу я ему вслед, но мой голос тонет в шуме галереи. Когда он исчезает в людской толпе, я понимаю, что догнать его надежды нет.
Свиток лежит на полу, перевязанный красным шнурком с печатью. Подняв его, я узнаю большую государственную печать Англии. Тут до меня доходит, что человек, который только что столкнулся со мной, был не кто иной, как сам лорд-канцлер, сэр Томас Райотсли. Я видела его только однажды, но уверена, что это именно он.
Судя по спешке его светлости и печати, я, должно быть, держу в руках очень важный документ. Нужно отнести его королеве. Она знает, что с ним делать.
Королева разворачивает бумагу, читает и приглушенно вскрикивает:
— О нет! Нет! Помогите! Помогите! Господи, помоги мне!
Леди Лейн поднимает свиток, выпавший из рук королевы, и быстро пробегает его глазами. Затем она тоже разражается рыданиями, а остальные дамы собираются вокруг, моля объяснить, что происходит. Леди Герберт, сестра королевы, выхватив документ, читает его с побелевшим лицом.
— Боюсь, что это ордер на арест ее величества, — произносит она не своим голосом. — Здесь подпись самого короля.
Я стою, чувствуя подступающую к груди тошноту, а фрейлины заливаются слезами и причитают.
— Возьмите себя в руки! — кричит матушка. — Помогите королеве!
Слышится вопль королевы, резкий, пронзительный, разносящийся эхом по всем ее покоям и, вероятно, за их пределами. Она ничего не может с собой поделать: ей отказала выдержка, первобытный страх оказался сильнее. Леди Лейн и леди Герберт спешат ее успокоить.
Миледи поднимает бумагу с пола, куда она опять упала, и выталкивает нас в соседнюю комнату.
— Король поставил свою подпись, — хмуро говорит она. — Ее собственный муж. Сегодня утром я собственными ушами слышала, как, прежде чем заняться государственными делами, он пожелал ей хорошего дня. Теперь мы знаем, чем он занимался. Он подписывал этот ордер, приказывающий заключить ее величество в Тауэр, совсем как и ордера для двух других своих жен, которые теперь гниют в безымянных могилах в Тауэрской часовне.
— А их не обвиняли в ереси, — бормочет леди Суффолк. — Им всего лишь отрубили головы.
Слезы струятся по ее красивому лицу.
— Он сожжет королеву? — с ужасом спрашиваю я.
Матушка переводит взгляд на меня. В ее лице сейчас больше чувств, чем мне когда-либо доводилось видеть. Она не отвечает, а леди Суффолк продолжает плакать.
Королева не внемлет увещеваниям. Она лежит в постели, крича без остановки, как будто это поможет горю. Так продолжается до тех пор, пока я не затыкаю уши руками. Когда у нее больше нет голоса кричать, она, хрипя от ужаса, повторяет, что ее повесят, отрубят голову или — что хуже всего — сожгут на костре. Ей кажется, что она уже чувствует холодный металл у себя на шее, тошнотворное касание острого лезвия, ее нежная плоть уже обугливается, огонь пожирает ее. Неужели и вправду до этого дойдет? Неужели он и впрямь способен отправить ее на смерть? Но мы все знаем, что способен; он уже дважды поступал так и поступит еще раз, имея на то достаточные основания. Однако она не может поверить в это.
Мы долго и мучительно ждем, пока королева придет в себя. Но, понимая, что она в ловушке и что обнаружить пропажу ордера и выписать новый — это только вопрос времени, она снова заходится в крике, и мы ничем не можем ее успокоить, хотя, Бог свидетель, делаем все, что в наших силах. В отчаянии я безудержно рыдаю, и матушка, озабоченная тем, как утешить королеву, высылает меня вон из ее спальни. Но я усаживаюсь на пол возле двери, зная, что это, может быть, мой последний шанс побыть подле любимой покровительницы.
Очевидно, что непрекращающиеся вопли королевы слышны и в других частях дворца; вскоре приходит королевский паж, посланный своим господином узнать, что происходит. Его величество, наверное, удивился подобному шуму, ибо ордеру еще не успели дать ход. Пажу я говорю, что ее величество пребывает в сильном горе, причины которого мне неизвестны, и он ретируется. Далее мы узнаем, что король Генрих посылает своего личного врача, доктора Уэнди, мудрого и опытного мужа, оказать помощь королеве, чтобы она прекратила истерику. Это неожиданное и ободряющее развитие событий, ибо его величество, наверное, не стал бы проявлять заботу о той, которую намерен уничтожить.
Слегка воспрянув духом и высушив слезы, я возвращаюсь в спальню.
Доктор Уэнди тотчас определяет, что у королевы приступ страха, и быстро открывает причину, поскольку злосчастный свиток валяется на скамье, сразу привлекая к себе внимание.
Прочитав чудовищные слова, написанные там, он выставляет вон почти всех фрейлин, которые по-прежнему хлопочут вокруг королевы, точно стадо встревоженных гусынь, позволяя остаться только леди Герберт. Он не замечает меня, маленькую и безгласную, притаившуюся за пологом кровати.
— Сударыня, послушайте меня внимательно, — обращается он к королеве. — Я говорил с его величеством, и он мне признался в своих сомнениях относительно ваших религиозных убеждений. Из его слов ясно, что ваши враги играют на этих сомнениях. Они вас уничтожат, если смогут.
— Я знаю об этом, — всхлипывает она.
— Ваше величество должны открыть королю свои разум и душу, — убеждает он, — и тогда он над вами обязательно сжалится.
— Я сделаю все, что угодно, все, — стонет она, — но, боюсь, мне ничего уже не поможет.
И она снова разражается криками и слезами.
— Слушайте, сударыня, — твердо говорит доктор Уэнди, — я сам попрошу короля к вам прийти. А остальное уже зависит от вас.
Екатерина, во власти своего страха, словно бы и не слышит его слов.
Подойдя к двери, доктор Уэнди замечает меня.
— Ничего, малышка, — ласково говорит он мне, — скоро ее величество у нас выздоровеет.
— Король идет сюда! — кричит леди Лейн. — Он идет!
Женщины, которые опять вернулись в спальню и суетятся возле королевы, замирают. Я поднимаюсь на дрожащих ногах. А королева по-прежнему рыдает.
— Ваше величество, король идет повидать вас! — Леди Герберт встряхивает сестру за плечо. — Слушайте! Это, может быть, ваш последний шанс обратиться к нему!
Королева уже не плачет, а только всхлипывает.
— Король? — хрипло переспрашивает она, но на разговоры уже нет времени, ибо его величество появляется в дверях, грузный и хмурый.
Мы все приседаем в глубоких реверансах, но ему не до нас, потому что он явно потрясен обликом своей жены. Притихнув, но еще содрогаясь от недавних слез, она садится и хочет встать, но он останавливает ее движением руки.
— Ну и что же это все значит, Кэт? — осведомляется он безо всякого гнева.
— Я боюсь, что вызвала ваше неудовольствие, — лепечет она, снова заливаясь слезами, — и что вы меня навсегда покинули. Господи, сир, чем я перед вами провинилась?
Теперь слезы так и бегут у нее по щекам, так что нельзя усомниться в их искренности. Он явно тронут ее прямодушным признанием в том, что она боится потерять его, и хочет ее утешить.
— Успокойтесь, — говорит он, тяжело садясь в кресло у кровати. — Чего бы вам опасаться?
— Честно говоря, я не знаю, — шепчет королева, — я только чувствую, что чем-то обидела ваше величество, чего я бы ни за что не сделала намеренно.
— Вот как?
— Да, милорд. Я ваша преданная и покорная жена и подданная.
— Ну, тогда успокойтесь, Кэт, и давайте объяснимся, — нежно предлагает король. — Я бы поговорил о религии. Должен признаться, у меня есть желание разрешить определенные сомнения на ваш счет, сударыня.
Он пристально смотрит на нее. Ясно, что он имеет в виду, но королева уже овладела собой и ответ у нее наготове:
— Ваше величество, если я дала вам повод для подобных сомнений, я чистосердечно раскаиваюсь. Я бедная невежественная женщина. А вас Господь избрал верховным правителем надо всеми нами, и у вас, помазанника Божьего, я счастлива учиться.
Это хорошее начало, но его недостаточно, чтобы разжалобить короля, который еще не забыл обиды, нанесенной ему нравоучениями королевы в тот роковой вечер.
— Признаться, Кэт, нам так не кажется, — с обидой говорит он. — Иногда такое чувство, что вы ученый муж, приставленный ко мне для наставлений.
— Ах, но ваше величество неверно истолковали мою цель, — возражает королева. — Признаю, что произнесла слова, противные мнению вашего величества, но все же вы должны знать, что я всегда считала нелепым для женщины пытаться диктовать свою волю мужу. Если я когда-либо заблуждалась по вопросам веры, то это оттого, что нуждалась в ваших собственных наставлениях, но чаще всего из желания вовлечь ваше величество в живое обсуждение, дабы вы отвлеклись от боли и неудобства, причиняемого вам больной ногой, и дабы извлечь для себя пользу из вашей мудрости.
