Владимир Сашонко - Коломяжский ипподром
Четвертый день состязаний вновь оказался удачным для его участников. И погода опять выдалась хорошая. Было тепло, безоблачно.
Попов конечно же не покинул «поля боя» – Коломяжского ипподрома – и вновь вступил в поединок с Христиансом на продолжительность полета без спуска. Для остальных участников тот и другой были вне зоны досягаемости.
Борьба разгорелась упорнейшая. Да и приз, ожидавший победителя, выглядел весьма внушительно – шесть с половиной тысяч рублей.
Правда, «Райт» Попова снова закапризничал когда уже был назначен его взлет. Неунывающий веселый Ваниман битый час провозился с мотором. За это время Христианс успел подняться, опуститься и взлететь еще раз, а Попов все никак не мог стартовать.
– И так всегда! – сокрушался Николай Евграфович. – Утром мотор еще работал, а сейчас замер в параличе. Прямо ужасно.
– Да зачем же вы связались с этой дрянью? – подала голос энергичная дама, волновавшаяся больше самого летателя. – Ведь ваши аэропланы – форменная рухлядь.
– Зачем – спрашиваете вы? Но вы, я полагаю, сами знаете, зачем и почему...
Однако уклончивый ответ Попова явно не был понят его почитательницей.
– Мадам, – негромко пояснил ей один из друзей Николая Евграфовича, – господин Попов связан контрактом с фирмой, владеющей райтовскими аэропланами. Он не может с ними расстаться и ввиду отсутствия необходимых средств принужден терпеть. Сам господин Попов, замечу я вам, молчит. Но среди его друзей все сильнее назревает желание обратиться к обществу, к правительству с просьбой помочь русскому летуну и дать ему средства выйти из кабалы.
– Вот именно! – неожиданно вмешался в разговор Ваниман, и улыбчивое лицо его стало строгим. – Обратите внимание, господа: Христианс летит когда хочет, он выбирает и время и место, а мы сидим здесь в полном бессилии и упускаем драгоценное время. То, что «Фарман» выполняет с прохладцей, Попов принужден делать разом, без остановки и отдыха. Это ужасно. Нужно ему помочь.
Шли томительные минуты тревожного ожидания.
Публика волновалась: неужели ее любимец так и останется на земле?
Снова появился расстроенный невезением друга Ваниман.
Около семи часов вечера «Райт» все же подчинился людям, и Попов немедленно взлетел.
Он быстро набрал высоту, достиг более трехсот метров и начал кружить над летным полем.
Моран не мог равнодушно видеть это: спортивный азарт звал его в небо. Получив официальное разрешение на полет, он стартовал и начал набирать высоту.
Но до Попова ни ему, ни Христиансу было не добраться.
«В это время, – живописал на следующий день один из корреспондентов в «Петербургском листке», – на небосклоне блестят последние лучи заходящего солнца. Все три аэроплана отражают на себе их золотистый сеет, и, упоенные своей красотой и величием, они смело рассекают воздух по всем направлениям. Трудно описать величие и красоту этой картины. Можно смело сказать, что такого зрелища не видели даже авиационные недели в западных государствах».
Другой репортер, сравнивая между собою трех участников этого группового полета, без колебаний отдавал предпочтение Попову и Морану, адресуя Христиансу не слишком лестные слова: «Вот авиатор, ничуть вас не захватывающий, настоящий ремесленник».
«Попов и Моран, – продолжал тот же репортер, – каждый по-своему художник любимого дела. Попов – крупный мастер широкого захвата, широких порывов. Моран – тонкий акварелист. В самом деле, он как никогда изумлял публику своей подкупающей акробатикой. Такого обманщика свет не видел. Падает книзу – вот-вот разобьется. Вчуже невольно замирает сердце. А он, разбойник, как ни в чем не бывало, точно на груди невидимой волны, взлетает кверху и мчится – то прямо стрелой, то капризными, крутыми зигзагами».
Но все же Моран не выдерживает соревнования и сдается первым, направив свой аэроплан к земле.
Поединок между Христиансом и Поповым продолжается.
Потом начинает снижаться и Христианс. А Попов все парит и парит на огромной (по тем временам, разумеется) высоте, вызывая восхищение зрителей, переходящее в бурю восторга.
«Все с волнением следили за ним, – отмечал репортер, – всем хотелось увидеть его торжество. Всем, начиная с министров и кончая официантом ресторана. И в этом было что-то в высшей степени симпатичное и трогательное».
«Там, в кругу, высокопоставленные особы, не отрываясь от биноклей, следят за орлиным полетом Попова. А здесь, в ресторане, лакей, меняя ваши тарелки, смотрит поверх крыши и жадно прислушивается к жужжанию мотора.
– Летит наш Попов, летит!..
И на лице довольная, доброжелательная улыбка».
Уже стемнело, а неугомонный «Райт» продолжает кружить над ипподромом. Моментально весь лес вокруг озаряется светом зажженных факелов. На деревьях также появляются огни. Зрители кричат «ура». «Толпа положительно захлебывается от энтузиазма и бешеного восторга», – фиксирует репортер.
«В лесу за аэродромом горит сплошной костер факелов, зажженных в честь русского летуна Попова, – вторит ему другой. – Они горят в честь победы и триумфа смелости. Небо чисто. Давно все противники уступили место триумфатору, который, как громадная сказочная птица, все несется высоко над землей, на завоевание нашей славы.
С трепетом следишь за его полетом, волнуешься при каждом крутом повороте, страшишься за его жизнь, но упрямо повторяешь – победа!..
Кажется, что не будет конца этому полету.
Уже отмечена победа, уже лихорадка ожидания сменилась восторгом, а мотор все гудит и гудит над головами».
«Толпа прорывается на аэродром, – читаем в еще одном репортаже, – и начинается настоящее шествие с факелами в руках.
Картина величественная. Пора наконец и спуститься. Попов уже летает два часа пять минут. Уже сигнальный флаг опущен и полеты официально закончены. Но Попов не знает предела.
И спустился он только благодаря тому, что ему не хватило бензина».
Тут репортер не совсем прав. Бензин был, но неожиданно отказал двигатель. Перестали работать винты, пришлось снижаться, и аэроплан клюнул носом о землю около забора. Но все обошлось благополучно.
Чтобы представить себе, что творилось потом, снова предоставим слово очевидцам и приведем фрагменты из двух репортажей.
«Попова едва „спасли” от рук обезумевшей толпы.
– Качать, качать! – кричали со всех сторон.
И публика приступом берет Попова.
– Господа, я страшно устал, – умоляет Попов. – Оставьте меня.
– Цепь! Цепь!
Вокруг Попова делается цепь, и так его доводят до ангаров. Но и здесь собралась толпа, которая потребовала, чтобы Попов вышел к ней.
Едва удалось ему скрыться в соседнем ангаре.
Так закончился вчерашний триумфальный день русского летуна Н. Е. Попова.
Еще десять минут – и Попов побил бы мировой рекорд (два часа семнадцать минут. – В. С.) продолжительности полета на «Райте», установленный Уилбером Райтом.
Вчера Попов отбил у Христианса два приза: за ежедневную продолжительность полета и за продолжительность полета без спуска.
Кроме того, по общей продолжительности полета за всю неделю он уже теперь занял первое место» («Петербургский листок»).
«Толпа, прорвавшая изгородь и ускользнувшая от напора полиции, окружает место спуска, теснит Попова, хочет качать и гонит перед собой в неудержимом желании хотя бы прикоснуться к своему герою. Попов бежит – он спасается в сарай, но и туда за ним врывается людская волна и захлестывает его. Кто-то требует слова и просит освободить победителя, дав ему отдохнуть и оправиться. Надо отдать справедливость: толпа покорно разошлась, как море в час отлива. Не понадобилось ни вмешательства полиции, ни вторичной просьбы друзей.
В углу сарая, окруженный близкими, стоит Попов, жмет руки и как-то недоумевающе принимает поздравления.
– Ну что вы, голубчик, – слышится его голос. – Я бы еще летал, если бы не мотор, который остановился так неожиданно. Я хоть сейчас готов к новому взлету.
– Но вы устали.
– Ничуть. Хотите, полетим вместе...
Но раздаются протестующие голоса. Попова ласково берут под руки и уговаривают не безумствовать.
– Довольно на сегодня. Мы и так волновались за вас достаточно.
– Пора на отдых, завтра идем осматривать путь для полета к Кронштадту и Петергофу. Спокойной ночи.
Уходят последние гости, механики спешно заканчивают ночной туалет „Райта”, и сарай пустеет» («Новое время»).
«Петербургская газета» на следующий день писала в статье, озаглавленной «Триумф Н. Е. Попова»: «Вчерашний блестящий полет укрепил за ним славу первого русского летуна».
Да, триумф Николая Евграфовича давал ему полное право на столь высокую оценку. Газеты по справедливости воздавали ему должное.
Однако из поля зрения наблюдательных журналистов не ускользнуло и то, что обычно именуется обратной стороной медали.
