Валентин Пикуль - Океанский патруль. Книга 2
Никонов и Осквик вернулись поздней ночью, голодные и довольные. Они сразу прошли в подвал, где топился очаг, — актер поставил на огонь кофейник. Никонов, стягивая с ног узкие сапоги и морщась от боли в мозолях, внимательно выслушал доклад Саши Кротких, потом сказал:
— Зачем ты его избил?
— Та он мне руку прокусил, собака худая!
— Мало тебе. Ты бы еще нос подставил… ну ладно, веди его сюда, посмотрим… — И, повернувшись к Осквику, добавил по-норвежски: — Черт знает, кто он такой, может, и лазутчик, а может…
Матрос ввел пленного. Никонов испытующим взглядом оглядел жалкую, оборванную фигуру солдата, заметил, что тот небрит уже, наверное, с полмесяца, а когда глянул ему в глаза, то похолодел даже — такая страшная ненависть и злоба светились в глазах этого человека.
— Развяжите ему руки, — сказал он, расставляя на столе плоские егерские кружки из цветной пластмассы.
— Нельзя, командир, — возразил Саша Кротких, — это такая сволочь, что от него всего ожидать можно…
— Я тебе сказал — выполняй.
— Мне-то что, — недовольно отозвался матрос, стягивая с рук пленного прочную удавку «пьяного» узла.
Финский солдат пошевелил пальцами освобожденных рук и, сверкнув глазами, посмотрел в провал черного окна — там виднелись крупные звезды, раскачивались стебли можжевельника…
— Наливать? — спросил Осквик, снимая кофейник с огня.
— Наливай, — ответил Никонов, — и этому налей тоже. А ты, Саша, позови сюда Хатанзея — он по-фински знает… Ну ты, как тебя, Суоми, садись, гостем будешь.
— Суоми, — тихо повторил Олави и, взяв протянутый стакан, выплеснул кофе в лицо Осквику, потом смахнул со стола лампу. Никонов успел перехватить его рукой, когда он уже бросился в окно. На крик прибежали люди, и Никонов спокойно наблюдал, как несколько человек не могут справиться с этим жилистым финским солдатом.
— Я же говорил, — сказал Саша Кротких, — что от него что хочешь ждать можно…
— Посадите его сюда! — велел Никонов.
Олави сел на прежнее место к столу и вдруг сказал по-русски:
— Попадись вы мне раньше… я бы вас… — и он взмахнул рукой, словно выдергивая из ножен пуукко.
Сдерживая ярость, Никонов спросил:
— Ты чего такой злой?.. И рваный, грязный… Мы тебе жрать предлагаем, а ты… Так поступают только звери…
— И финны, — закончил Олави, переводя дыхание и вытирая со лба струйку крови, быстро бежавшую к подбородку. — Мне от вас ничего не надо. Одну пулю — и все!
— Уж чего-чего, а пулю-то получишь, — посулил Кротких.
— А ты молчи, не твое дело! — прикрикнул Никонов. — Иди отсюда, все уходите. Оставьте нас одних.
Все ушли. Никонов взял кофейник, снова наполнил кружку Олави.
— Пей, — резко предложил он, — и рассказывай… Что ты здесь делал?
Олави вскинулся снова и, плюнув в лицо Никонова, выкрикнул:
— Пулю!.. Одну лишь пулю!
Никонов смахнул рукавом плевок, сказал с ледяным бешенством:
— Так, значит, говоришь, пулю тебе? Так и быть, по блату устрою…
Рванул парабеллум и — прямо в лоб, этот грязный исцарапанный лоб.
— На! — сказал он, только выстрела не было, слабо щелкнул курок.
Выбил патрон — думал, заело, — выстрелил снова, и… пистолет, верно служивший ему все время, опять дал осечку.
Олави не выдержал: рухнул грудью на стол, дергаясь плечами, давился злыми солдатскими рыданиями. Никонов, сунув парабеллум в карман и овладев собой, сел напротив пленного, стал не спеша разбирать его затрепанные документы…
В руки ему попалась солдатская книжка, и он с трудом разобрал в ней слово «Кестеньга».
— Так ты из-под Кестеньги? — спросил он.
Олави молча кивнул.
— А как попал сюда?
Олави не ответил. Но когда Никонов взял в руки мутную измятую фотографию, с которой на него глянуло улыбающееся лицо женщины, чем-то напомнившей ему Аглаю, глаза Олави погасли.
— Жена, — понял Никонов и, перевернув фотографию, прочел на обратной стороне: — Petsamo, 1940.
Олави посмотрел на Никонова в упор, и взгляд у него был уже по-человечески светлый.
— Сатана перкеле, — шепотом сказал он, — у меня жена есть, дети… двое детей… Я к ним иду… Чтоб и тебя вот также!..
Никонов понял. Он собрал документы, аккуратно вложил в солдатскую книжку фотографию и передал все это Олави. А когда через полчаса Кротких приоткрыл дверь, то увидел, что оба сидят за столом и мирно разговаривают о чем-то.
— Послушай, Саша, — сказал Никонов, — поищи там чего-нибудь из финского обмундирования. Да получше…
На рассвете Олави вывели во двор и завязали ему глаза. Саша Кротких отвел его далеко от лагеря и сказал:
— Ну теперь иди. Жене от меня привет передать можешь. А вот это наш командир велел тебе отдать, — и он протянул ему пуукко в кожаных ножнах.
Олави сорвал с глаз повязку, поблагодарил:
— Киитос, — и, беря нож, спросил: — А не боишься… а?
Кротких похлопал забинтованной рукой по своему автомату, угрожающе произнес:
— А это что? Я бы тебя сейчас… Вот ты мне, собака, руку прокусил как…
— Мне тоже есть что вспомнить, — начал было Олави, но матрос предупредил его:
— Ты давай иди, иди, а то опять подеремся…
И через несколько дней, таясь от немецких патрульных, Олави добрался до своего дома, стоявшего на окраине города. Волнуясь, постучал в дверь.
Семья ложилась спать, и ему долго не открывали…
Петсамо-воуно
Вахтанг Беридзе вернулся из отпуска только вчера, удивив матросов необыкновенным загаром темно-коричневого цвета. Он привез с собой много южных фруктов, сильно подгнивших в длительной дороге, и банку маслин, которую он показывал всем, аппетитно прищелкивая языком. Соскучившись по команде, он пытался угостить каждого матроса и в первую очередь предлагал эти маслины. Из уважения к командиру матросы брали маслины в рот и спешили поскорей выскочить на палубу, чтобы тут же выплюнуть за борт. Вахтанг привез и молодого вина, но это вино довелось пить — только мичману и боцману.
Сегодня старший лейтенант собирался идти в гости к Рябининым, но его неожиданно вызвал к себе контр-адмирал Сайманов, коротко расспросил о том, как он провел отпуск, и сказал:
— Вы помните тот немецкий «охотник» типа «Альбатрос», который вы когда-то взяли на абордаж?
— Он слишком дорого достался мне, товарищ контр-адмирал, чтобы я мог так скоро забыть его.
Сайманов слегка улыбнулся, отчего тонкие морщинки возле его усталых глаз весело выгнулись кверху.
— А каково настроение команды, после того как вы накормили ее солеными маслинами?
Вахтанг не понял шутки и ответил по-военному:
— Как всегда, моя команда рвется в море.
— Что ж, отлично…
Сайманов встал и, заложив пальцы за отворот кителя, на котором горели выпуклые адмиральские пуговицы, не спеша прошелся по кабинету грузным моряцким шагом. Остановившись у стены, где висела карта морского театра военных действий, он велел Вахтангу подойти ближе и начал с того, что сказал, как бы между прочим:
— Наше наступление в Заполярье, товарищ старший лейтенант, становится делом ближайшего будущего…
Только строгие законы воинской дисциплины, запрещавшие перебивать начальника, удержали Вахтанга от вопросов, и контр-адмирал сурово продолжил:
— На этот раз вам доверяется особо… учтите это, товарищ старший лейтенант, особо ответственная и рискованная операция разведывательного порядка. С целью выбора места для высадки наших десантов вы на немецком «охотнике» должны будете проникнуть вот сюда…
Вахтанг поднял глаза на карту, проследив за рукой Сайманова, и на мгновение даже растерялся. Рука контр-адмирала показывала прямо на гавань Лиинахамари, подходы к которой охранялись мощными батареями мысов Нуурмиенисетти и Нуурониеми.
— Есть… проникнуть в Лиинахамари! — ответил Вахтанг.
Но контр-адмирал сказал:
— Не горячитесь! Надо тщательно продумать все детали. А сейчас я познакомлю вас с человеком, который хорошо знает условия плавания в Петсамо-воуно…
Он позвонил, и через несколько минут в кабинет вошел пожилой норвежец в высоченных бахилах, под стать его саженному росту, с копной волос соломенного цвета.
Когда он протягивал для пожатия ладонь, Вахтанг заметил на запястье его руки выжженное клеймо фашистской каторги.
Оскар Арчер, — назвал себя норвежец и слегка поклонился.
Глубокой ночью «охотник» немецкого типа с советской командой на борту благополучно обогнул выступавший в море полуостров Рыбачий. Береговые батареи североморцев, предупрежденные командованием, беспрепятственно пропустили мимо себя силуэт вражеского корабля. Впереди «охотника» лежал просторный Варангер-фиорд, где-то слева таился узкий проход в Петсамо-воуно.
Ровно стучал выхлоп мотора. Высокий бурун фосфоресцирующей голубым светом пены с шипением и грохотом опадал позади катера. Грузно раскачиваясь, «охотник» с разбегу влезал на скользкие гребни волн и легко скатывался по ним в глубокие провалы…
