Вадим Каргалов - За столетие до Ермака
Иван Салтык перебирал в памяти все, что он знал об Ибаке, а знал он немало. О тюменском хане подробно рассказывал в Москве дьяк Иван Волк, когда напутствовал Салтыка на воеводство.
Извилистым и кровавым был путь Ибака к власти, под стать непрямому и жестокому пути к возвышению над соседними народами самого Тюменского ханства.
Первым ханом татар, кочевавших в степях по Ишиму и Туре, был Хаджа-Мухаммед из рода Шейбани, внук Батыя. Столица его – Кызил-Тура – стояла где-то на реке Ишиме. Потом улус наследовал сын его Махмуд, потом внук – Шейх-Хайдар. Внука-то и столкнул Ибак, заручившись помощью ногайских мурз Мусы и Ямгурчея. Была большая война, Шейх-Хайдар погиб на реке Тоболе, покинутый своими мурзами.
Новый хан Ибак не пожелал оставаться на Ишиме, где было много родичей и сторонников Хайдара, перенес столицу в город Чинги-Тура, к северному краю своих владений.
Дерзким и удачливым воителем оказался Ибак. Вместе с ногайскими мурзами он ворвался черной тучей в степи между Волгой и Днепром, нагнал отходившего от Угры-реки хана Ахмата и убил его. В руки хана Ибака попали несметные богатства Большой Орды, многотысячные табуны, литовский полон. Многие Ахматовы мурзы переметнулись тогда к новому властителю, ушли с ним в Сибирь.
Тогда же, в лето шесть тысяч девятьсот восемьдесят девятое, хан Ибак впервые послал в Москву посольство. Тюменский посол Чумгур был принят государем Иваном Васильевичем с честью и отпущен с подарками. Как же иначе? Великую услугу оказал государю Ибак, освободив от лютого недруга хана Ахмата! Казалось, между Москвой и Чинги-Турой воцарится мир. Но доброго мира не получилось…
Ибак начал ссылаться с казанским ханом Алегамом, явным недругом Москвы. Зачастили в Чинги-Туру казанские царевичи и мурзы, а некоторые и вовсе в Тюменском ханстве остались.
Ногаи, у которых с Москвой тоже было размирье, в Чинги-Туре дневали и ночевали. Ногайский мурза Муса стал даже шурином самого Ибака. Когда ногайские мурзы затевали походы на русские украины, в их ордах под видом ногаев оказывались и тюменцы. Все это очень не нравилось посольским дьякам великого князя Ивана Васильевича. «Единачество врагов наших вижу!» – сказал дьяк Федор Васильевич Курицын, и государь согласился с ним.
Окрепнув, само Тюменское ханство начало продвигать свои границы в сторону России. Хан Ибак теснил вогуличей, подминал под себя юрты между Турой и Тавдой, куда раньше татары приходили только на короткие летние кочевья. Даже за реку Тавду, в край лесов и болот, прорывались конные тысячи хана Ибака. Некоторые вогульские князьки уже именовали себя мурзами и давали ясак тюменскому хану.
Но если б только пограничными со степью вогульскими юртами ограничивались замыслы Ибака!
На Нижнем Тоболе и Среднем Иртыше издавна был улус князя Тайбуги. Потом там сидели его наследники, князья Тайбугина рода. Богатые были у них земли и воинов много. Но и на Иртыш протянул хан Ибак свои жадные руки. Сначала он выдал свою сестру замуж за князя Мара, а потом, воспользовавшись родственной близостью, вероломно убил шурина и захватил его улус. Сыновья Мара – Адер и Яболак – только тем и спаслись, что бежали в леса.
Расползалось Тюменское ханство по сибирским землям, как чернильное пятно на бумаге. Богател хан Ибак, собирая дань с черных людей, вымогая ежегодные подарки у мурз и князьков.
Тюменское ханство становилось опасным, и большим воеводам Федору Семеновичу Курбскому Черному и Ивану Ивановичу Салтыку Травину было велено попугать хана Ибака, но большой войны, если возможно будет, не развязывать. А самому Ибаку было велено передать так: пусть-де властвует в своих степях, но в вогульские земли не входит и государю Ивану Васильевичу не вредит ни в каких делах, особливо в казанских…
Зловещую тень Ибака русские воеводы почувствовали уже на Тавде, в нижнем течении которой сидели подвластные ему вогульские князья. Словно обрезало мирную меновую торговлю. Вогуличи в местных селениях меняться товарами не желали, выходили к берегу с луками и копьями. В сторожевых разъездах Емельдаша и Федора Бреха были уже убитые и раненые: подтюменские вогуличи разили стрелами исподтишка, из-за изб и кустов, а то и сами подплывали в темноте на долбленках к каравану.
Враждебность местных жителей очень тревожила Ивана Салтыка, зато князь Курбский будто ожил, безраздельно властвовал на корме головного насада – радостно возбужденный, громогласный. Повелительными взмахами руки гнал ушкуи с воинами к немирным селениям.
Ушкуи, набегая на берег, выплевывали пламя и дым, разбивали тишину пищальным грохотом. Ратники с саблями и ручницами разбегались по селению, жгли постройки, рубили топорами обласы и берестянки.
Это была настоящая жизнь, веселая война – единственное предназначение, которое князь Курбский считал достойным для себя. Каждый пищальный выстрел, каждый пожар на берегу доказывал неправоту Салтыка! Наверно, поэтому и молчит Салтык, губы недовольно поджимает. Кому же приятно неправым быть?!
Плывет судовая рать по Тавде-реке, а позади – дымы, дымы…
У одного большого селения вогуличи приняли настоящий бой. Дело дошло до рукопашной сшибки. О причинах подобной дерзости гадать не пришлось: среди вогульских крапивных рубах то и дело мелькали татарские халаты и бешметы [60], вздымались кривые татарские сабли. Но и татарская помощь не помогла: побежали вогуличи от берега.
От пленных воеводы узнали, что за лесом, верстах в трех, стоит татарский городок. Тамошний бек послал своих воинов в селение и приказал сражаться с русскими. По своей воле он так поступил или по приказу хана Ибака – пленные не знали.
Представлялся удобный случай постращать тюменцев, как велел дьяк Иван Волк. Поэтому Салтык не удерживал воинственного князя, когда тот с детьми боярскими, устюжскими и сысольскими ратниками двинулся через лес к городку. Пищальники Левки Обрядина волокли за войском дальнобойный наряд и ядра. Сам Салтык предпочел остаться при судовой рати, не хотел лишать князя Федора Семеновича чести единоличной победы. С воинскими делами князь справляется куда как хорошо!
И часа не прошло, как поднялись над лесом густые клубы дыма: воинство Федора Семеновича жгло татарский городок. Воевода Осип Ошеметков рассказал потом о подробностях «городового взятия».
Татарский бек, устрашенный грозным видом русского войска, пытался уладить дело миром. Из ворот навстречу князю Курбскому вышли ясаулы в нарядных халатах, следом рабы подарки несли. Но князь Курбский велел сечь ясаулов без жалости. И воинов татарских, которые выбежали из городка спасать своих ясаулов, тоже велел бить и из пищалей стрелять. Татары побились немного и побежали в городок, а наши – за ними, на плечах в ворота ворвались. В городке тоже был бой. Сысольцы резали всех, у кого оказывалось оружие в руках. Однако женок татарских, которые ходят в широких штанах, будто мужики, и детей малых князь велел отпустить без вреда. А бек со своими нукерами через другие ворота утек, не поймали его. Кони хорошие у бека, разве угнаться?
– Городок ничего, справный, – продолжал Осип. – Избы высокие, бревенчатые, в окнах слюда. Но больше малых изб из прутьев, обмазанных глиной. Малые избы до половины в землю зарыты – для тепла, наверно. Добра много взяли и полоняников. Чего с полоняниками будем делать?
– Головы долой, чтоб неповадно было сабельками махать! – раздался громкий голос Курбского. Веселый, оживленный, в панцире со свежей царапиной на плече (ужалила-таки татарская стрела!), Федор Семенович остановился рядом с Салтыком, показал нарядную саблю – тонкую, сильно изогнутую, с туманным узором по всему клинку, с каменьями на рукоятке: – От бека недареный подарок! Глянь, какова сабля! Сам бек утек, а сабля – вот она, на улице Тимошка подобрал!
Тимофей Лошак, окруженный детьми боярскими, весело рассказывал, как перехватил было татарского бека на улице, но тот на коне был, развернулся мигом – и прочь.
– Из ручницы я пальнул, вот сабелька-то у бека и выпала. Подумал: господину Федору Семеновичу подарок…
– Уважил, уважил! – возбужденно говорил Курбский, протягивая саблю Салтыку: – Ты глянь только, какой клинок!
Салтыку было не до богатого трофея. Осип Ошеметков рядом стоит, смотрит вопросительно: как с княжеским повелением быть? Рубить головы пленникам иль обождать?
Иван Салтык поморщился, недовольный: опять приходится насупротив князю говорить, а не время – распален князь боем, опьянился от победы. Но говорить надо.
– Ты повремени, Федор Семенович, с расправой. Поразмыслить надо, что лучше для дела: жестокосердие иль милость? С ханом Ибаком предстоит говорить. Нужна ли лишняя кровь?
– Что мне их, медами потчевать?! – сердито возразил Курбский. – Послужильцу моему Григорию Жолобу без малого руку не отсекли саблей, не воин теперь. Да ты знаешь его, воевода: сын боярский из Ярославля, и в вятском походе был, и в казанском. Ему-то каково?
