Станислав Федотов - Возвращение Амура
Расторопный половой – паренек в белой холстинной косоворотке навыпуск, перетянутой вязаным пояском с кисточками, в таких же белых штанах, заправленных в мягкие сапожки, – мигом все принес, расставил и, пожелав «кушайте-с на здоровье!», исчез.
Выпив «аперитив», Анри сразу же налил вторую рюмку, выпил и ее и приступил к трапезе, благо почувствовал, как сильно проголодался.
4Хлопнула входная дверь, впуская облако холода, а вместе с ним – крепкого мужика в распахнутом суконном кафтане, подбитом собачьим мехом, и суконно-меховой шапке-малахае. С ярко-рыжих бороды и усов его свисали сосульки. Мужик ободрал сосульки, гулко откашлялся и сдернул малахай с рыжей головы.
– Мир и благоденствие дому сему, – сказал басом и, перекрестившись на образа, стоявшие за лампадкой на угловой полочке, поклонился в пояс. – Доброго всем здоровьица!
– И ты будь здоров, добрый человек, – откликнулся буфетчик.
– Мне бы хозяина…
– Хозяин нонче в отъезде, я за него. Кто таков? Чего надобно?
– Шлыки мы, – сказал мужик, разворачивая добытую из-за пазухи тряпицу с документом. – Я, значитца, Степан, и сын мой, Гринька, щас подойдет, во дворе задержался. Мастеровые мы тульские, в Сибирь идем. Нашего губернатора, господина Муравьева, дай ему бог здоровья, туды отправили, а мы, значитца, за им. Передохнуть вот надобно да поись горяченького.
– Хороший был губернатор? – как бы мимоделом спросил буфетчик, изучая бумаги Шлыка.
– Куда лучше-то! Меня единожды выпорол за пьянку…
Буфетчик ухмыльнулся, достал из-под стойки амбарную книгу для записи постояльцев, чернильницу и гусиное перо и занялся обязательной процедурой регистрации. Степан ожидал, переминаясь с ноги на ногу, обтирая с бороды и усов остатки быстро стаивающих сосулек.
– Здорово, Степан, – негромко сказал черноусый, вставая из-за стола.
Шлык обернулся, ахнул и расплылся в широчайшей улыбке.
– Вогул! Гришаня! Вот здóрово так здóрово! Отколь ты взялся?
Они обнялись, расцеловались – троекратно, по-русски. Буфетчик, закончив запись, со снисходительной усмешкой любопытничал, как друзья осматривали, охлопывали друг друга, словно стараясь увериться, что ничуть не изменились.
Вогул повернулся к нему:
– Слышь, Ефимко, ты нас вместе посели, всех троих.
– Да уж понял я, понял, – мотнул головой буфетчик. – Есть тута, на первом этаже, номерок – вам будет в самый раз. – И, уже обращаясь к Степану, добавил: – А пачпорт я те утром возверну, перед уходом. Спать будешь вместях с им, – он кивнул на Вогула, – а обед – как заплатишь.
– Заплатим, хозяин, заплатим. – Степан хлопнул Вогула по плечам так, что тот пошатнулся: – Так отколь, друг сердешный, ты тута взялся? Я ж думал, ты давно, значитца, возвернулся…
Вогул поморщился, остановив его жестом, метнул острый взгляд в сторону Анри, подхватил полушубок:
– Пошли-ка во двор. Воздухом подышим, заодно и перетолкуем.
В сенях подзадержались. Вогул тронул друга-приятеля за плечо:
– Такое дело, Степан… Ты это, про меня не болтай никому. Ну, про то, где я бывал. Сибиряки – народ недоверчивый: ненароком что случится, меня враз ухватят.
– Да сам посуди, Вогул, с чего бы мне болтать? Нешто я баба! Да и не знаю я, не ведаю, где ты, значитца, бывал и чего тебя в Сибирь занесло.
– Тихо ты! Говоришь – как в набат бьешь. На весь двор слыхать.
– Молчу, молчу…
Они вышли на крыльцо.
Во дворе Гринька Шлык – статью весь в отца, только чуб из-под малахая выкручивался рыжий – заигрывал с девкой в шубейке-разлетайке. Лапал ее за плечи, заглядывал под пуховый полушалок, которым была обвязана голова девушки.
– Большое у вас село-то, а? Ну, скажи, красавица.
Девка выворачивалась из захвата крепких рук, звонко смеялась. Гринька, пытаясь удержать ее, ненароком, а может, наоборот, изловчившись, дернул за уголок полушалка, спадающий на спину разлетайки. Платок неожиданно раскрылся, и глазам парня явилось столь чистое миловидное лицо, что у хваткого ухажера споткнулось дыхание и опустились руки.
– Да ты и впрямь красавица! Я такой еще не видывал!
– Ой ли? – смутилась девка. – Поди-ка, не одной уже так говаривал. Сам-то ишь какой баской…
– Вот те крест, впервой сказал! – Гринька истово перекрестился на позолоченную вечерним солнцем маковку церковной колокольни, видневшуюся вдалеке над курящимися дымками избами.
– Да ладно… Чё те надо-то? – вздохнула девушка.
– Как тебя звать-величать?
– Танюхой кличут. Телегиной. По зиме я в прислуге тутока. Так чё те надо?
– А я – Гринька. Гринька Шлык. – Парень, похоже, обо всем забыл, заглядевшись в ее смеющиеся глаза. Потом спохватился: – Скажи, Танюх, а кузня у вас в селе есть? Нам с тятей подработать бы…
– Как не быть! – Девушка тоже обворожилась статным парнем, не может взгляда отвести. – Токо заперта она: кузнец нонеча в запое.
– Так это самое то! – обрадовался Гринька. – Кузнец в запое, а дела – ни с места. Вот мы с тятей и покузнечим. И с тобой помилуемся, а?
– Ишь, какой прыткий! – засмеялась Танюха. – И кузнец, и по девкам молодец!
– Мы, Танюха, – туляки, нам все деево – с руки, – горделиво сказал Гринька. – А ты мне шибко глянешься, ладушка ненаглядная…
Танюха не нашлась, что ответить, да и не успела бы: со свистом и гиком во двор ворвалась тройка, запряженная в расписные городского типа сани. Правил ею, стоя, чернобородый мужик в полушубе-борчатке и барсучьем малахае. За спиной его в обнимку сидели еще двое. Они-то и свистели, и гикали, «поддавая жару».
Тройка сделала круг по широкому двору, и тут мужик столь резко натянул вожжи и привожки, что у коренника голова уперлась подбородком в грудь, а пристяжным своротило шеи. Кони захрапели и стали как вкопанные, как раз возле Гриньки и Тани. Мужик легко выпрыгнул из саней, сгреб в охапку Танюху и смачно поцеловал ее в губы. Девушка вырвалась, оттолкнула охальника так, что тот плюхнулся в сугроб, и бросилась к черному выходу из трактира. Но дорогу ей с хохотом и ужимками заступили вывалившиеся из саней спутники мужика, а сам он вылез из сугроба и, по-медвежьи косолапя, пошел к ним.
И – наткнулся на Гриньку, вставшего поперек.
– Ты чё, паря? – удивился мужик неожиданному препятствию. – Ну-кось, отлынь! Митрий Петрович Дутов идет!
Он повел левой рукой, отводя поперечного в сторону. Вернее, попытался отвести.
– Постой, Митрий Петрович. – Гринька ловко перехватил его запястье и легонько повернул. Дутов охнул и скривился. – Ты чего к девке пристаешь?
– Моя девка, вот и пристаю. Тебе-то чё за дело? – Дутов попробовал вывернуться и достать Гриньку здоровенным кулаком. Парень уклонился и крепче сжал его запястье. – Пусти, огузок, не то худо те будет. Я ить купец первой гильдии…
Степан от души закатился в хохоте, Вогул ухмылялся, Танюха прятала смех в кулачок. Спутники купца, разинув рот, несколько мгновений ошалело смотрели на происходящее, явно не веря своим глазам, потом что-то сообразили, оставили девушку и двинулись к Гриньке с угрожающим видом. Глянув на них, парень поднял руку раскрытой ладонью навстречь: не подходи! Те не вняли упреждению – сделали еще пару шагов, правда, помедленнее – состорожничали. Гринька пуще завернул руку Митрия Петровича.
– Ой-ё-ёй, чё ж деешь-то, варначина?! Да я те правду сказал: моя девка! Не веришь – ее спроси!
Гринька глянул на Татьяну – как прожег взглядом. Она отвернулась и, загребая валяными пимами снег, направилась к крыльцу. Гринька отпихнул Дутова и пошел в другую сторону, за ворота. Степан ринулся за ним, догнал, зашагал рядом, что-то заговорил, размахивая руками. Сын, похоже, не отвечал. Так и вышли со двора.
От Гринькиного толчка купец завалился в сугроб, полушуба его распахнулась, раскрылся висевший на поясе большой кошель, и по чистой белизне рассыпались цветные кредитные билеты.
Вогул с крыльца наблюдал, как спутники Дутова кинулись собирать деньги. Сам купец полежал еще немного на спине, глядя в темно-синее вечернее небо, потом смачно и как-то весело выругался, вскочил, забрал из торопливо протянутых рук деньги, сунул в кошель и поднялся на крыльцо.
Вогул посторонился, пропуская. Митрий Петрович глянул ему в лицо, пожал широкими плечами, мотнул головой куда-то в сторону:
– Каков варначина, а?
И вдруг хлопнул Григория по плечам и захохотал, разевая белозубую, округленную черным волосом пасть:
– Нет, ты только подумай, каков варнак! Хорош, ой хорош! – Остановил смех так же неожиданно, как и начал, и, все еще улыбаясь, спросил: – Гулять будем?
– Благодарствуй, купец. На чужие деньги я не гулеван, – сказал Вогул да так убедительно, что Дутов уговаривать не стал, махнул своим прихлебателям: айда за мной, – и все ушли в трактир.
