Дмитрий Нагишкин - Сердце Бонивура
— Ой, девочки! — вздохнула Катюша, полузакрыв свои черные, как маслины, глаза. — Даже боязно.
— Боязно, так отстань, пока не поздно! — сказала Леночка, хмурясь.
— Вот что, девчата! — сказала Таня. — Будет у нас беседа с одним человеком. Как его фамилия, я вам говорить не буду. Вы его сами увидите. Только заранее уговор: если где-нибудь его встретите, не подскакивать, не здороваться, глаза не пялить, как Машка пялит на парней, виду не подавать, что вы его знаете, что с ним говорили…
— Ой, как интересно! — всплеснула Машенька руками.
Таня с укором поглядела на нее, та сразу замолкла.
— А как в комсомоле-то, что делать, как держаться? — спросила Катя.
— Я сама еще не знаю, девочки, — простодушно сказала Таня, — будут нами руководить — и скажут и покажут. А потом мы уже начали работу-то, листовки распространяли. Это тоже важное дело. Похвалили нас!
Тут Таня замялась, вспомнив свой разговор по этому поводу с Виталием, вспомнив, как он отчитывал ее.
— Вот это да! — сказала Машенька.
В этот момент она забыла о том, что отец все-таки дал ей подзатыльник, вернувшись домой, после, того, как обнаружил в узелке с едой, принесенном дочкой, листовку: «Да что вас, девки, медом, что ли, кормят большевики-то, что вы все в политику ударились?.. Башка, что ли, тебе надоела? А то, смотри, укоротят!» Он, правда, не сказал больше ничего, но Машеньку очень тяготило то, что за листовку ей досталось так же, как доставалось прежде за всякие пустяки. И это в глазах Машеньки как-то невольно умалило ее радость, которую испытывала она, когда получила листовки для распространения. Она не сказала об этом никому из подруг, но чувство обиды держалось в ней все эти дни. И вот теперь осталась только радость от сознания, что она, Машенька, делает важное дело!
4
Точно сговорившись, девушки пришли в условленное место, принарядившись, надев на себя все лучшее, что у них было.
Приходили они разными дорогами, как учила их Таня.
Место было открытое. Галечная коса выходила далеко в залив — никто не мог подойти неожиданно и незаметно с этой стороны; сзади чуть не на версту тянулась постепенно возвышающаяся отмель, которая в глубине переходила в железнодорожное полотно; справа и слева был берег, усеянный черным от мазуты и копоти ракушечником. Вся местность хорошо просматривалась, и потому издалека видно было подходивших девчат — в цветастых полушалках, в кофточках, сиреневых, розовых, голубых, в юбках со сборками.
— Вырядились, как на праздник! — сказала Таня сама себе, но, однако, прикусила язык, вспомнив, что и сама к этому случаю из небогатого своего гардероба выбрала праздничное платье в красный горошек, ненадеванное еще…
«А разве не праздник?» — спросила она себя, и опять то же удивительное чувство, какое всплывало в ней все эти дни, овладело ею с необыкновенной силой. «Как хорошо все это!» — подумала она.
Бонивур спустился с железнодорожной насыпи и пошел к собравшимся девушкам. Быстро миновав расстояние, отделявшее насыпь от косы, мимолетным, но острым взглядом окинул всю их группу и каждую из пятерки. «Пронзительный!» — подумала Катя, сдержав вздох, теснивший ее грудь.
Поздоровавшись, Виталий сел прямо на землю.
И девчата вслед за ним умостились возле…
Кто знает, кого и что ожидали они увидеть! Выглядел Виталий обыкновенным рабочим пареньком, и не было в нем ничего таинственного и необыкновенного. И все оказалось лучше и проще, чем можно было себе представить. Молод — значит, молодость не препятствие к тому, чтобы делать большое дело. Свой — значит, тем ближе к сердцу будет. Крепок и смышлен, здоров и уверен в себе — значит, не боится ничего, и нам надо быть такими же. Нет в нем ничего необыкновенного — значит, великое дело делают простые люди, как и все мы. И значит, подполье где-то рядом, близко, оно везде и всюду, где есть смелые люди, не боящиеся встреч с врагами в любой момент. Исчезла неловкость и стеснительность девушек, когда оказался перед ними свой, простой парень.
Будто советуясь, Виталий сказал:
— О чем же мы с вами, девушки, говорить будем?
— Да нам-то охота многое знать, товарищ! — сказала Катя. — А что вперед спросить, прямо не знаем. Вы уж сами как-нибудь, а? Если что непонятно будет, спросим, я так думаю.
— Ты знаешь, за что твоего отца японцы арестовали, Катя?
— Мне не сказывали, а все допытывались, кто к нему ходит да об чем говорят. Кто ходил — им знать не надо, что говорили — отец мне не докладывал… Кто ходил? Хорошие люди, свои… Что говорили? Может, вы нам про то скажете…
— Твой отец, Катя, был членом партийного комитета мастерских Военного порта. Это немалое дело — быть членом комитета партии большевиков… В партию, девушки, не каждого принимают: присмотреться к человеку надо, узнать, каков он, чем дышит, что у него за душою, с каким сердцем он на борьбу идет, способен ли быть честным борцом за ленинское дело, выдержит ли все испытания. А большевикам приходится выдерживать такие испытания, какие никому и не снились. Иной всех близких своих потеряет, имя свое назвать не может, кличку носит, и каждый день и час держать себя в руках должен, и даже во сне воли себе дать не может, чтобы не выдать товарищей. Иной раз в логово врага идет, его обличье на себя надевает, чтобы быть и там полезным партии. Жандармы, контрразведка, полиция, шпионы, провокаторы, суд, — все против него, а он ни словом, ни взглядом, ни движением, ни мыслью выдать себя не может… Бывает и так, что все товарищи погибнут, один он, большевик, остался, — и тогда борьбу не прекратит. Мало того, не только сам ее не бросит, но и новых, других людей подымет взамен потерянных. Сколько раз испытывала партия невыносимые тяготы, а из каждого испытания выходила только крепче и сильнее, потому что силу свою она в народе черпает, народ ее поддерживает, лучших своих сынов отдает, подымает ее, верит в нее, идет за ней…
…Тихо шелестел прибой, накатывая волну за волной на галечник косы. Проплывали в недостижимой высоте едва заметные облака. Синей стеной на другой стороне залива стояли сопки близ Артема. Влево шли один за другим мысы, становясь все меньше и меньше, все воздушнее и, наконец, тая в голубовато-белесой, накаленной солнцем дали.
Слушали девушки Виталия, и в то же время каждая из них думала о себе.
Припоминала Катя, как, таясь, приходили к ее отцу люди. Но в осторожности их не чувствовала она страха, просто никто из них не хотел дать козыря в руки тем, кто шпионил за ними. Припоминала она, как после ареста отца заходили к ней люди, которых она не знала до сих пор и не видела. Приходили, приносили продукты, деньги, иной раз к каким-то женщинам отводили, по голове гладили, называли дочкой, и была в этом названии какая-то успокоительная сила, будто сам батька ее так называл. В те дни сама она поняла, что люди эти связаны с ее отцом и с нею такими узами, которые не всегда и кровное родство дает.
Щурила Леночка Иевлева глаза на море, щурила не столько от сияния, которое оно испускало, сколько от того, что давно уже у нее щекотало в носу и слезы наплывали на глаза. Вспомнила, как ревел в Ивановке скот, выгнанный из коровников, как сгрудились крестьяне испуганной, мятущейся толпой у околицы, как рыскали по деревне японские солдаты, как поднялись к небу дымные столбы из хат и забушевало пламя, ярясь над жилищем людей, где родились они и своим умершим закрывали глаза медными пятаками, где уединялись в минуты горя и где с друзьями пировали, и пели, и веселились, когда радость входила в крестьянские дома.
Смотрела Таня на Виталия и переставала чувствовать, что он ей почти ровесник. Пытливо глядела она на него, своего товарища, и какое-то странное ощущение овладевало ею — будто всю жизнь рядом с ним ходила, будто знала его с детства, и хотелось ей сделать для него что-то хорошее.
У Машеньки Цебриковой сквозь веснушки, щедро покрывавшие и нос и щеки, пробивался густой румянец; она уже ясно переживала все то, о чем говорил Виталий, и клялась в душе, что у нее-то хватит силы на все испытания, и кружилась голова от сознания необыкновенности труда революционера-большевика. Она кидала такие взгляды на Виталия, что Соня Лескова — смуглая, похожая на цыганку девушка с кораллами на тонкой шее и черными глазами, сквозь агатовую глубину которых нельзя было рассмотреть, какие чувства ее волнуют, — несколько раз уже трогала Машу за рукав: «Да не смотри ты так, Машка!»
— Почему народ поддерживает партию, — продолжал Виталий, — почему он идет за ней? Потому, что партия большевиков защищает рабочее дело, потому, что она борется за счастье трудового человека. И как борется! Никто ее в сторону не уведет, никто не подкупит, никто не запугает… Верно называют партию Передовым отрядом рабочего класса, его авангардом…
Виталий говорил, переводя взгляд с одной девушки на другую.
— А как быть с теми, кто еще не созрел для вступления в партию, но кто всей душой тянется к нашему делу? Молодежь вступает в комсомол Коммунистический союз молодежи, становится надежным помощником партии… Комсомольцы кровью своей доказали право на это звание. Враги наши не щадят комсомольцев, если те попадают в их руки, они хорошо знают, что комсомол резерв партии…
