Паринуш Сание - Книга судьбы
– И ее муж разрешает ей проводить время с тобой и друзьями?
– Кто? Мехди? Он один из нас. Это как раз брак внутри группы. Мы приняли такое решение, поскольку оно на благо всей группы.
Впервые он откровенно говорил со мной о друзьях и “группе”, и я понимала, что если отвечу ему слишком поспешно, резко, он снова замкнется. Мне следовало слушать и помалкивать, какие бы странные вещи он ни говорил.
– И мне бы тоже хотелось познакомиться с Шахрзад, – только и сказала я. – Она, должно быть, интересный человек. Обещай мне, что скоро позовешь к нам друзей.
– Я должен это обдумать. Обсужу это с ними, и тогда посмотрим.
Две недели спустя меня наконец удостоили этой чести: было решено, что друзья Хамида придут на обед в следующую субботу, как раз выдался праздничный день. Всю неделю я готовилась: выстирала занавески и вымыла окна, передвинула всю мебель. Обеденного стола у нас не было. Хамид сказал:
– Оставь, к чему нам обеденный стол? Расстелешь скатерть на полу. Так даже лучше. Им будет удобнее и привычнее и всем хватит места.
Он позвал всего двенадцать человек – самых близких из числа друзей. Я не знала, что готовить, и так волновалась, что несколько раз переспрашивала Хамида.
– Готовь, что считаешь нужным, – отвечал он. – Это не важно.
– Еще как важно! Я хочу приготовить их любимые блюда. Расскажи мне, что им нравится.
– Откуда мне знать? У каждого свой вкус. Ты же не будешь готовить двенадцать блюд.
– Ну хорошо, пусть не все. Но что, к примеру, любит Шахрзад?
– Рагу с травами. Но Мехди любит рагу с сушеным горошком, а Ахбар облизывается на рыбу и рис с травами – я ему описывал наш ужин. Под вечер, когда становится прохладнее, все охотно едят лапшу. Словом, любая еда сойдет… И не возись особо. Приготовь что попроще.
Со вторника я начала закупки. Стало прохладнее, дул легкий ветерок. Я столько всего закупила и столько тяжелых сумок перетаскала наверх, что “слепая” Биби заметила и сказала:
– Девонька, даже пир для семи царей не требует стольких стараний!
Кое-что успела сделать еще в четверг. В пятницу мы вернулись от родителей Хамида раньше обычного, и я снова отправилась на кухню. Я столько всего приготовила, что понимала: только разогревать эти блюда мне придется с утра и до полудня. К счастью, установилась холодная погода, я просто выставила кастрюльки и сковородки на веранду. Под вечер пятницы Хамид собрался уходить и предупредил:
– Если задержусь, то приду завтра уже с компанией, около полудня.
Я поднялась спозаранку, заново протерла пыль во всем доме, отварила и промыла рис, а когда все было готово, наскоро приняла душ. Волосы я не мочила: их я вымыла и накрутила с вечера на бигуди. Я надела желтое платье, мое самое лучшее, слегка тронула губы помадой, вынула из волос бигуди и распустила локоны по плечам и спине. Мне хотелось выглядеть безупречно, чтобы Хамиду не пришлось за меня краснеть. Мне хотелось выглядеть идеально, чтобы он больше не прятал меня дома, словно незаконное или умственно отсталое дитя. Мне хотелось стать такой, чтобы его друзья согласились принять меня в свою группу.
Около полудня сердце ушло в пятки: в дверь позвонили! Сигнал специально для меня: так-то Хамид открывал своим ключом. Я сорвала фартук и выбежала на площадку приветствовать гостей. Дул сильный ветер, но мне было все равно. Прямо там, на площадке, Хамид меня со всеми перезнакомил. Четыре женщины, остальные мужчины, все примерно одного возраста. Мы вошли, я приняла у них верхнюю одежду, с любопытством присмотрелась к девушкам – они мало чем отличались внешне от мужчин, все в штанах и в свитерах не по размеру, старых, не к лицу. С волосами они обращались, как с досадной помехой: либо подстригали так коротко, что со спины девушку можно было принять за мужчину, либо затягивали в хвост резинкой. И никакой косметики на лице.
Хотя все они были вежливы, даже любезны, на меня никто, кроме Шахрзад, внимания не обращал. Только она расцеловала меня в обе щеки, оглядела с головы до пят и сказала:
– Красотка! Хамид, какая у тебя славная женушка! А ты нам и не сказал, как она хороша собой и одевается со вкусом.
Тут и остальные обернулись поглядеть на меня. И что-то такое было в их взглядах (хотя опять-таки никто слова дурного не сказал), отчего не только я смутилась и покраснела, но и Хамиду сделалось неловко. Он поспешил сменить тему:
– Довольно об этом! Проходите в гостиную, мы принесем чай.
Кто сел на диван, кто на пол. Многие закурили. Хамид затеребил меня:
– Пепельницы! Неси сюда все наши пепельницы!
Я принесла из кухни пепельницы и раздала их курильщикам, потом вернулась в кухню и принялась разливать чай. Хамид вышел вслед за мной и спросил:
– Что за фокусы?
– Что? Ты о чем? – изумилась я.
– Что это за платье? Разоделась, как западная куколка. Иди, надень что-нибудь домашнее, рубашку и брюки или юбку. И умой лицо, а волосы собери.
– Но у меня лицо чистое, без косметики. Всего лишь чуточка помады, и то совсем светлой.
– Не знаю, что ты с собой сделала, но устрой так, чтобы не выделяться.
– Может быть, сажей лицо намазать?
– Вперед! – рявкнул он.
Глаза налились слезами. Никогда не угадаешь, что ему хорошо, что плохо. Внезапно мне стало дурно, как будто сказалась усталость за всю эту напряженную неделю. Сразу же усилилась простуда, которую я подхватила несколько дней тому назад и не лечила, голова пошла кругом. Из гостиной донесся чей-то голос:
– А где же чай?
Я собралась с силами, разлила чай по чашкам, и Хамид вынес поднос в гостиную.
Я пошла в спальню, сняла платье, села на край кровати и так и сидела. Ни единой мысли в голове, просто очень грустно. Потом я надела длинную блузу в складку, которую обычно носила дома, схватила первую попавшуюся юбку Волосы я заколола большой булавкой и ватным шариком стерла с губ остатки помады. Труднее всего оказалось проглотить застрявший в горле комок. Я боялась поймать свое отражение в зеркале: как бы не разреветься. Попыталась отвлечься, напомнила себе, что не полила рис осветленным маслом.
Выйдя из спальни, я столкнулась с одной из девушек, которая в тот момент появилась в дверях гостиной. При виде меня она удивилась:
– О, перемена наряда!
Все вытянули шеи, разглядывая меня, а я залилась краской до ушей. Хамид выглянул из кухни и пояснил:
– Ей так удобнее.
Я так и осталась в кухне, и меня больше никто не трогал. К двум часам все было готово, и я расстелила в холле скатерть. Дверь в гостиную я прикрыла, чтобы мне не мешали накрывать обед, но громкие голоса были отчетливо слышны, хотя я не понимала добрую половину сказанного. Они как будто на иностранном языке говорили. Сперва обсуждали какую-то диалектику, повторяя все время слова “население” и “массы” – почему бы не сказать попросту “народ”, “люди”?
Наконец-то обед был готов. У меня разболелась спина, горло жгло огнем. Хамид проверил, как я подала, и позвал гостей на угощение. Все восхищались разнообразием блюд, их цветом и запахом, уговаривали друг друга попробовать еще это или вон то. Шахрзад сказала мне:
– Ты не надорвалась? Столько хлопот ради нас, а нам бы хватило и хлеба с сыром. Не надо было тебе так хлопотать.
– Молчи! – возразил кто-то из мужчин. – Хлеб с сыром мы едим каждый день, а раз попали в дом к буржуям, отведаем их еды.
Все засмеялись, но Хамиду это замечание не понравилось.
После обеда все вернулись в гостиную, а Хамид, принеся мне в кухню гору тарелок, сердито спросил:
– Зачем ты столько наготовила?
– Что не так? Разве невкусно?
– Не в этом дело! Мне теперь до конца моих дней подначки выслушивать!
Хамид поил гостей чаем, а я убирала в холле, мыла посуду, прятала в холодильник остатки, мыла кухню. Вот уже и полпятого. Спина болит все сильнее, кажется, и температура поднялась. Никто про меня и не спросит. Все забыли о моем существовании. Я прекрасно понимала, что им я не подошла. Школьница на вечеринке для учителей – они-то образованные, взрослые. Я не умела говорить так, как они, не смела перебить их даже затем, чтобы спросить, чего бы им еще хотелось съесть или выпить.
Я снова налила чай, выложила на блюдо пирожные со взбитыми сливками и сама отнесла поднос в гостиную. Снова все поблагодарили, а Шахрзад сказала:
– Ты же устала. Прости, что никто из нас не помог тебе. Признаться, в таких делах мы неумехи.
– Не нужно помогать, это пустяки.
– Пустяки? Мы не умеем делать ничего из того, что ты сделала. Иди, сядь рядом со мной.
– Конечно, сейчас приду. Только помолюсь, пока не стемнело, и тогда можно будет сесть и отдохнуть.
Снова они все как-то странно поглядели на меня, и Хамид нахмурился, и снова я не поняла, что я сказала неправильно или невпопад. Акбар – тот самый, который прежде назвал Хамида буржуем, я чувствовала между ними какое-то напряжение, соперничество, – воскликнул:
– Потрясающе! Есть, оказывается, еще люди, которые читают молитвы. Я в восторге. Госпожа, раз уж вы сохранили верования своих предков, не соизволите ли объяснить мне, зачем вы молитесь?
