Театр тающих теней. Словами гения - Елена Ивановна Афанасьева
Поворачивается с уже занесенной для удара рукой. И видит…
…как над капитаном нависает толпа, обливающая его китель липким шипучим напитком.
Слева на капитана давит тот безликий спутник сладостного певца фаду с влажными ладонями. Справа — бокал в руке без одной фаланги на указательном пальце. И отовсюду чьи-то шляпки, вуали, бокалы, бокалы, давящие, тянущиеся, напирающие. А капитан Витор, упираясь, сдерживает всю эту нависающую толпу, прикрывая от этой толпы Эву.
Рука зависает. И, вместо удара по лицу, тянется стряхнуть липкие капли шампанского с кителя капитана.
Надо же, иногда и стукачи бывают полезны.
— Мне пора… Приятно было позна…
— У меня приказ провожать! Да и не выберетесь вы без меня отсюда. Без машины ни въехать, ни выехать, а директор ваш занят. — Капитан Витор кивает на директора Гонсальвеша, заглядывающего в лицо заместителю начальника Госбезопасности. — Так что вам теперь или со мной, или вашего директора до конца приема ждать.
Сил после такого долгого-долгого дня никаких нет. Придется выбрать капитана, как меньшее из зол.
Первый час ночи первого января нового, 1974 года.
Они выходят из дверей правительственного дворца на улицу.
И видят, как медленно-медленно-медленно, словно в кино или в сказке, падает снег.
Еще вернусь!
Монтейру
Великобритания — Гоа 1940-1950-е годы
Он столько мечтал, как въедет в столицу империи! Победителем. А пришлось впервые увидеть Лиссабон сквозь решетку тюремного грузовика.
Оранжевый город в лучах заходящего солнца сквозь коричневую ржавчину решетки.
Обвинение тянуло на восемнадцать лет заключения. Или, что страшнее, на Таррафал. Следователь в красках рассказал о его будущей жизни в концлагере на острове Кабо-Верде, куда несколько лет назад впервые свезли бунтарей и матросов, участвовавших в восстаниях на Маринья-Гранде и на военных кораблях. Теперь туда отправляют оппозиционеров и коммунистов, разбавляя такими уголовниками, как он.
— Смертной казни для таких, как ты, в Португалии нет. Но есть Таррафал. Сам смерти запросишь.
Другие арестанты в общей камере добавили красок — кто-то от кого-то слышал, у кого вторая ходка, а на первой видел того, кто видел вышедшего из Таррафала, но не долго после прожившего…
Страхи и ужасы, которые несут эти несколько слогов — Тар-ра-фал, витали в воздухе камеры.
— Там не выживают. И даже если выходят, подыхают сразу после.
— Оттуда невозможно бежать — вокруг ров, колючая проволока, по ней дают ток.
— Там ветра так воют, что голова не перестает болеть никогда.
— Там карцер стеной к лагерной печи, температура в нем — ровно чтобы зажариться.
Отправка в Таррафал казалась неизбежной — побег со службы, нарушение присяги плюс несколько доказанных убийств и косвенные улики с недоказанных.
Но и здесь его удача бежала впереди Монтейру. Он же счастливчик!
Вместо концлагеря он оказался почти на вершине. Во всех смыслах слова.
Его поселили в принадлежащей тайной полиции квартире на одном из высоких холмов, откуда весь Лиссабон как на ладони. И приставили к высшим мира сего.
Его завербовали.
Слежка за молодыми девицами, входящими в ближний круг диктатора! Что может быть пикантнее. Отследить. Соблазнить. Выебать ту, которую только что ебал стареющий премьер. Попутно выведывая, не сольет ли девица в любовном пылу какой из государственных секретов.
Работенка не пыльная. Город стремлений у него под ногами. Жизнь улыбается. Деньги на соблазнение салазаровских девок выдают под расписку. Девки в самом соку — налитые, не дурак премьер выбирать. Это тебе не в окопах гнить. Что еще в двадцать лет надо! Не променял бы эту жизнь ни на какую другую. Пиши только после каждой случки подробные отчеты, и все!
Проколы случались, но победных отчетов было больше. Только одна из упомянутых в задании девиц-стенографисток ему не дала, но и у той был в разгаре роман с салазаровским шофером. С остальными полный порядок — всего ему поручили четверых, троих обработал. Из них одна то ли дура, то ли идейная, при всех его стараниях не сказала ничего, две другие потекли во всех смыслах. Чем дело о государственной измене для этих дур закончилось, его не интересовало, а что его отчеты после случек тянули на максимальный приговор для них, и дураку было понятно.
Все так бы и продолжалось, если бы одна из девиц не забеременела от него — как только умудрилась, дура. Попробовал намекнуть начальству, что залететь она могла и от премьера, ему ж доставалось после верховного переебывать. Майор контрразведки посмотрел так, что все варианты отпали. Строго ответил: «Не могла!» И все.
После прокола его должны были выгнать с волчьим билетом. Соблазнять — соблазняй, но следов не оставляй! Брюхатить никто не разрешал! Идеология «Нового государства» строится на основах католической веры — ни абортов, ни внебрачных детей быть не должно!
Но непутевых отцов и матерей-одиночек много, а верных исполнителей приказов мало. Его государству требовались исполнители приказов. Любых. Его государству требовался он, Монтейру.
Приказ дали. Через Ламанш переправили. Дальше сам.
Тогда-то он и осел в мясной лавке Кинга в Хэмпстеде, женившись на дочке хозяина. Тогда и отсек себе фалангу указательного пальца левой руки, пока рубил туши.
Фалангу отсек — а мог и весь палец! Мог и руку. Мог заживо изжариться в карцере Таррафала. Убить его могли у подножья этой искривившейся горы Эдро. Еще раньше мог сдохнуть, как маленький Раби или вместо него.
Но он жив. Сыт. И уже почти не мерзнет — в этих английских домах стужа, какой он никогда не знал ни на Гоа, ни позже. Эти грелки, чтобы согреть ледяную постель. Эта жена с ледяными ногами. Эти кричащие по ночам дети — дочка и сын родились друг за другом. А еще и эти бомбежки — Хэмпстед не центр города, но и до них долетает.
Задание, ставшее платой за его свободу, выполнил легко. Даже слишком легко. Оппозиционер-коммунист неудачно заснул в гамаке в саду своего дома в Брайтоне. Гамак неудачно перекрутился. И только. Доложил об исполнении. И все. Новых заданий ему не поручали, на связь не выходили. Про него забыли. Но он, Казимиру Монтейру, считал себя специальным агентом, засланным в стан врага.
Формально его Португалия в этой войне держала нейтралитет. Но он сам был на другой стороне. Его присяга в «Голубой дивизии», в отличие от присяги в военном корпусе на Гоа, была осознанной. Он ненавидит эти сопли о равенстве рас. Люди не могут быть равны! Коричневые
