Тень креста - Вячеслав Паутов
— Исповедуюсь, твоё преподобие, в убийствах людей непокорных Господу, тех, кто своим дыханием оскверняет веру в него и память о нём. Но каяться не буду… Потому что месть моя справедлива! Я несу наказание еретикам и безбожникам.
В словах собеседника сквозила злоба и пренебрежение. Ненависть, граничащая с безумием. И этот запах был настолько сильным, что святой отец отвернулся. А в голове Альбана пронеслось окончательное впечатление: "Больной разум… Больная душа".
— Господь — всепрощающий и милосердный Бог, никогда не поздно повиниться ему и молитвой вымолить прощение, — возразил собеседнику святой отец. — Жизнь и смерть — дело Божье, а подменять его собой — величайший грех.
— Прости, святой отец, но проповедь твоя — лепет неразумного ребёнка, — ответил Альбану посетитель. — Что мне могут дать твои увещевания? Смогут ли они оправдать прошлое и помогут ли они в настоящем?
— Покой! Они могут дать покой мятежной душе и горячему разуму, — христианское терпение и спокойствие помогали Альбану продолжать этот разговор. — Со словом Господним даже отъявленные грешники и преступники становились святыми. Осознание любого, даже тяжкого греха — первый шаг к его искуплению, сын мой. Начни с этого короткого, но верного действия.
— Да ты просто святоша, прикрывающийся Святым Писанием, а не воин Христов и не мужчина, преподобный Альбан, — раздражённо бросил в ответ посетитель. — Языческие собаки ослепили тебя, а ты им служишь. В надежде на понимание и поддержку, я искал в тебе союзника… Но теперь вижу, что мне не стоит раскрывать перед тобою душу, в поисках помощи и сострадания. Ты, оказывается, такой же, как и все эти варвары.
Поток слов исповедующегося иссяк, тогда Альбан снова принялся за вразумление заблудшего:
— Да, норманны ослепили меня, но вера вернула мне внутреннее зрение. И кто знает, стал бы я сегодняшним Альбаном, если бы не тот случай. А шагнув под руку Христа, варвары перестают быть варварами — становятся равными нам христианами.
Собеседник молчал, но дыхание его становилось ровнее, напряжение души спадало. И святой отец понял, что этому человеку, уже давно не властвующему над собой, прежде всего, хотелось выговориться — скинуть с себя тяжкое бремя дум и дел. Вспышка безумия угасла, и теперь от посетителя исходил запах безволия и опустошённости.
— Прощай, святой отец, — прозвучал его спокойный голос. — Молись за меня и всех норвежцев Нидароса.
Опасные люди ушли, оставив ощущение тревоги в душе святого отца. Он не смог их остановить, даже если бы захотел. Тень отчаяния скользнула по лицу преподобного Альбана. Об услышанном никому рассказать нельзя. Как предупредить беду, чтобы она не оказалась неизбежной? Вот об этом стоит подумать: можно не говорить, а нужно делать, самостоятельно воспрепятствовать неминуемому кровопролитию. И без короля Олава здесь не обойтись.
_____________________________
Nam et si ambulem in medio umbrae mortis, non timebo mala, quoniam Tu mecum es, Domine. Virga tua et baculus tuus ipsa me consolata sunt (лат.) — Ибо, даже если я буду ходить среди смертной тени, я не убоюсь зла, ибо Ты со мной, Господь. Твой жезл и твой посох утешили меня./ 22 псалом Давида/
Глава 12
12. Пять чёрных кошек в одной тёмной комнате.
Два дня прошло с тех пор, как Альбан Ирландец и Огге Сванссон, в поисках истины, посетили все уголки Нидароса. Следов безжалостного убийцы они так и не нашли, о чём и было доложено королю Олаву. Но Христовы слуги не успокоились, они не опустили руки в беспомощности. Их пытливые умы трудились над загадкой «нидаросского волка» и днём, и ночью. Подозреваемых было много, но доказательств их преступлений — ни одного. А люди короля занимались своими делами, которых по разумению Огге оказалось немало. Тревога витала в воздухе столицы. Внешне всё казалось спокойным и пристойным, но там, в глубине Нидароса — в его домах и в самом дворце таилась опасность.
Святой отец Альбан так и не решился разгласить тайну исповеди, но и утерпеть смолчать тоже уже не мог. Мысль эта стала навязчивой — не отпускала разум святого отца ни на мгновение, а христианская душа подсказывала ему лишь одно верное решение, потому он был вынужден обратиться к епископу Николасу с необычной просьбой:
— Ваше преосвященство, благоволите отпустить послушника Огге сопроводить меня во дворец… Мой духовный сын, король Олав, давно не исповедовался.
— Преподобный Альбан, наставлять короля на путь веры — ваша прямая обязанность, но по вашему лицу видно, что вас волнует нечто большее, чем причащение слуги Господа Олава Трюггвасона. А в доме Христовом тайн быть не должно. Сегодняшний день насыщен событиями и службами в храме, надеюсь, вы, не запамятовали о трёх крещениях и двух венчаниях, что непременно должны сегодня состояться? — ответил епископ Николас, и в голосе его Альбан уловилл нотки недовольства и раздражения. — Позже поговорим об этом. Позже!
Ирландец не прекословил, он хорошо понимал причины раздражённого настроения главного церковного пастыря: королевское поручение он не выполнил, а это значит, что преступления повторятся, да ещё по осени его начали одолевать суставные боли, которые ограничивали возможности Никалоса в передвижениях, длительном стоянии во время служб и личной подготовке к ним. Сам Ирландец давно уже присматривался, если это так можно назвать в случае слепоты Альбана, к послушнику Огге и никак не мог понять, в чём заключается его особенность. В том, что Сванссон не был обычным человеком, желающим стать монахом, а потом и святым отцом, посвятив свою жизнь церкви, Альбан уже давно не сомневался. Но так для себя и не решил, можно ли доверять Огге. Единственное, что Ирландец мог сказать себе определённо: от Сванссона исходил запах надёжности, силы и уверенности, честности и разумности. Но сам «нидаросский волк», по мнению святого отца, тоже не лишён был хитрости, изворотливости оборотня, умения подать себя невинным. И Альбан боялся ошибиться. Кто он, настоящий Огге Сванссон, бескорыстный защитник церкви или великий обманщик?
За время службы в церкви Огге многое познал и многому научился. Оторопь, овладевшая им в первые
