Сергей Кравченко - Яйцо птицы Сирин
5. Чусовой. А это уже наша земля. Отсюда мы можем не таясь надзирать за Москвой, отсель грозить мы будем надменному соседу.
6. Кукуй-покаменный. Кукуй превращаем в крепость. Наглухо затыкаем Верхотурский проход. Здесь разместится наш главный центр переработки и передачи информации. Для лета будут заготовлены волокуши, для зимы — парусные сани. Тягловую скотину будем в предгорьях пасти, арсенал в горах держать.
По цепочке из этих шести звеньев понесутся взад и вперед наши эстафеты. Как говорится, с Кукуя на Кукуй. И мы раньше самого царя Московского узнаем, что его бес попутал на Сибирь покуситься.
Далее — финансы, кровь войны. В багаже царя Сибирского Кучума обнаружилось большое количество полезных ископаемых. Изумруды, алмазы необработанные, золото чужой чеканки, серебро в слитках и остальная таблица Менделеева. Тратить эти вещи на контрразведку, войска, бюджетников мы, конечно, будем, но необходимо и проследить, откуда они в казенном сундуке взялись. Это — готовая карта нашей внешнеэкономической деятельности, добывающей и перерабатывающей промышленности.
Теперь армия. Чтобы поднять народ на ратный и трудовой подвиг, нужно с ним по-человечески договориться. Проводим Всесибирскую перепись населения. Одновременно разъясняем учтенному люду раз и навсегда записаные правила нашей жизни — Конституцию, если угодно. Раздаем ее, вырезанную на камне, моржовой кости, выжженную на тюленьей коже и спинах изменников родины. Должна поместиться. В ней и пунктов всего с десяток будет. О неприкосновенности земли и частной собственности. О выборности и ответственности. О едином и единственном налоге в 10%. Ну и еще пунктов 7 о любви к Отечеству.
Обеспечив любовь народа, мы легко построим лучших его сынов в ряды великой профессиональной армии. Нарежем военные поселения вдоль Урала и по границе с южной степью. Любителей кочевой жизни отправим во всеоружии дрейфовать за Обь, Лену и далее. Мы будем рады принять тамошние народы в дружную нашу семью на стандартных конституционных условиях. И они будут счастливы приняться!
Попа Порфирия Святого обяжем разработать нам Устав о свободе совести. Чтобы всем шаманам, басурманам, левои православным, буддистам, мазохистам, истерикам и изотерикам у нас равноправно жилось. Мы их будем держать за пределами наших канцелярий, в государственные СМИ не выпускать, храмовое строительство разрешать только за свой счет, в пределах утвержденной застройки с соблюдением средневековой эстетики.
И скажете теперь, что народ нас не полюбит? Что не побегут к нам люди из ближнего и дальнего зарубежья? Что не выстроятся очереди у наших консульств в Пекине, Бухаре, Самарканде, Перми, Берлине и Риме? Что не выкачаем мы всех московских программистов и атомщиков у сумасшедшего Ивана Васильевича и его таких же последователей? Что даже в славном городе Иерусалиме не задумаются о преимуществах нашего кайфа над тамошним цимесом? Скажете? Нет!
Конечно, не скажете, хоть и есть в нашей Конституции среди семи пунктов о любви к Родине-матери самый главный пункт — о свободе матерного слова.
Воспользуйтесь им! Крикните мне, что я вру. Что это я один такой змей подколодный, а Ермак Тимофеевич, да Иван Кольцо, да все прочие бандиты наши — настоящие московские патриоты. И как увидели они богатства сибирские, как вскрыли сокровищницу Кучумову, как узнали о Невьянских железных рудниках, как пощупали алмазные навалы имени де Бирса, так и завопили в голос, что нужно немедленно кланяться Иван Василичу царством Сибирским!
— А вот, гляди-ка, братцы, еще изумрудик закатился, размером с яичко лошадиное, давайте его в любимую Москву отправим! Пущай его на Кукуе к головке посоха митрополичьего прилупят! И пусть приходят сюда воеводы царские, а мы уж подвинемся-посторонимся. Пусть они, бояре столбовые, нами управляют, как раньше управляли, жалуют, как раньше жаловали. И тогда, Бог даст, они заменят нам смертные наши казни усечением языка и ссылкой за Полярный круг. Мы согласные! Нам без языка, без носа, без прочих острых органов спокойнее будет, правда Богдан? — а то мы очень за свою бдительность в пьяном виде опасаемся. Легко можем выболтать сибирские тайны классовому врагу.
Такую вот мораль вы мне предлагаете усвоить из вашей басни? Ждите ответа, ждите ответа... Не дождетеся! Я без всякого усекновения молча поворачиваюсь и иду дальше. Пора нам с казаками СВОЙ план исполнять.
Глава 28
1583
Москва
Кольцо
Как только вскрылись реки, Ермак отправил войска вверх по Иртышу и по Ишиму, чтобы «раздвинуть пределы своего царства».
Но тут же татары окрестных юртов донесли, что Маметкул с небольшим отрядом стал на Вагае. Ермак послал против него последний отряд в 60 человек. Казаки напали на татар ночью и почти всех порезали во сне. Маметкула не дорезали, взяли живьем, привезли в Искер.
Когда народ из Искера схлынул по делам, начались сборы посольства к Московскому царю. Погрузили дары, на первый взгляд великолепные, на самом деле — необходимые и достаточные. «Посол» Иван Кольцо то прибавлял что-нибудь в дорожные сундуки, то, усомнившись, — отсыпал обратно. Нужно было меру соблюсти, чтоб на Москве ощутили как бы верноподданность, но не учуяли реальных богатств. В конце концов, сформировали такой набор:
— 2000 соболей,
— 20 лисиц-чернобурок,
— 20 бобров,
— самоцветные (полудрагоценные) камни, — с пуд мелкого самородного золота, — ну, и кучумовский гардероб поношенный упаковали: шапки, национальные костюмы, халаты.
Последний инструктаж Кольцу друзья дали уже на Искерской пристани: о Птице, в связи с новыми обстоятельствами, — ни гу-гу! Так, можно сказать, что Ермак озабочен ловлей птиц, будто бы для чучельной коллекции, которую обещает царю послать к концу года и т.п.
Главный акцент следовало сделать на овладении Сибирью и формально «бить челом царю царством Сибирским». Это — как привет передать: вот его тебе передали, и ты его «имеешь», а в руки не возьмешь.
Кольцо с дружиной отплыл по льдистой воде, уверенно прошел Сибирской Дорогой, везде оставлял людей с отдельными заданиями, в Чусовом отделался от младших Строгановых мелкими сувенирами, Пермь проскочил ночью и через две недели уже перегружал поклажу с лодок на телеги в Суздале.
Отсюда начались проверки документов. Но документ к счастью имелся — тот, который уже выручил два года назад в Перми. От Суздаля Кольцо послал своего человека, казака Колябу на разведку. Сибирское посольство в самой Москве не могло мешкать с явкой к государю, и Коляба должен был разузнать московские дела, выскочить к Троице и рассказать о виденном и слышанном. В случае задержания Коляба волен объявить о приезде посольства, — будто за тем и послан. В Троице основная станица собиралась проволынить дня три в благодарственных молитвах об успешном окончании пути.
Но три условные дня миновали, казаки уже все иконы перелобызали, со всеми святыми перездоровались, а Колябы все не было.
Уже несколько монахов ускакали на Москву, как бы по своим делам, и медлить стало неприлично. Тронулись в путь. У Хотькова подломили ось у телеги с гостинцами. Не спеша, вытесали новую из цельной сосны, поехали дальше. Заночевали в виду Москвы. Еще полдня тащились по грязным окраинным проселкам. То и дело навстречу попадались глазастые всадники. Делать, нечего, въехали в Кремль.
Тут все было готово к встрече. Бояре толклись на Красном крыльце, черноризцы вороньими стайками суетились на площади, митрополит виднелся на самом верху лестницы. Коляба, не слишком здоровый какой-то, стоял в окружении крепеньких мужичков в купеческом обличьи.
Казачий «поезд» свернулся дугой и замер. Кольцо соскочил с коня и медленно пошел к подножию лестницы, цепко разбираясь в лицах. Навстречу спустился человек в дорогом кафтане и мехах. «Уполномоченный», — понял Иван.
— Здрав будь, господин боярин! — Иван улыбнулся открыто и радостно. — Как величать тебя?
— А сам-то кто таков будешь? — гордо, но без злобы спросил боярин. По обычаю он должен был еще добавить: «Какого роду-племени?» — это, чтобы не унизить нечаянно своего достоинства. Но промолчал.
«Знает род наш разбойный и племя наше воровское, может, и приговор помнит», — понял Иван.
— Мы сами из купцов нижегородских, прозвищем Кольцовы. Звать Иван, сын Михайлов. Ныне послан от государева слуги, атамана Сибирского Ермолая Тимофеева к царю Ивану Васильевичу с дарами и доброй вестью. — Кольцо не стал свои московские корни раскрывать, чтобы родне не навредить, но и атаманом себя не возвеличил.
Боярин представился, как бы нехотя:
— А мы — князь и боярин, воевода государев Семен Болховской. Царь велел нам встретить тебя и обождать. Сей же час сам спросит, по-здорову ли прибыл. — Болховской отвернулся и ушел наверх.
