Андрей Зарин - Живой мертвец
— Нет? Где же она?
— Продал, — ответил Башилов и стал оправдываться: — Видишь ли, тут в Саратов Фирсов ехал, увидел коляску и говорит: "Твоя коляска?" Я и бухни: "Моя!" А потом уж совестно отречься, он и уговорил продать! Да ты не беспокойся, — поспешно добавил он, — я тебе за нее все выплачу. Вот отыграюсь и тебе сейчас же!
— Брось! — остановил его Брыков. — Это пустое! А отыгрываться приходи сегодня к Виоле. Я там отвальную делаю: да зови всех, кого захочешь, из приятелей!
— Друг! — закричал Башилов, обнимая и тиская Брыкова. — Вот спасибо! Вот обрадовал! Вот товарищ!
В это время Ивашка принес покупки. Семен Павлович вышел в сени и сказал Сидору:
— Вернись домой: коляски нет. Закажи на почте бричку на завтра и укладывайся!..
— А коляска где же?
— Ну, это уж не твое дело. Иди!
— Сеня, — позвал его Башилов, — я наливаю! Пьем!
— Пьем! — весело сказал Брыков, входя назад, и взял стакан в руки.
Башилов ловким ударом сбил горлышко у бутылки и стал наливать стаканы.
Виола созвала своих подруг. Башилов привел приятелей, и вечер удался на славу. Офицеры пили за здоровье Брыкова и его невесты, Башилов кричал "ура!", а Виола смеялась и хлопала в ладоши.
— Я предлагаю выпить за здоровье императора! — сказал Брыков. — Его обращение со мною никогда не изгладится в моей памяти.
— Ура! — закричали все и дружно выпили.
— Его знать надо! — убежденно сказал Башилов. — Отчего гатчинцы за него хоть на смерть? Оттого, что знают! А питерские белоручки, понятно не любят его. Им не по душе такая строгость!
— Тсс! — крикнула Виола. — Пить, любить и счастье пытать, а об этих материях — ни слова!
— И то! — захохотал Башилов. — То ли дело экарте! Господа, я закладываю пятьдесят рублей!
— По банку! — сказал Греков, подходя к столу. Игра началась.
Брыков не принимал участия в игре и думал о той минуте, когда он вернется в Москву, увидит своих друзей и… Машу. Его лицо вспыхивало, губы улыбались.
— Барин! К вам! — испуганно сказал Сидор, подходя к Брыкову.
Семен Павлович невольно побледнел и вышел в сени. Там стоял фельдъегерь.
— От его превосходительства! — сказал он, подавая Брыкову пакет.
Семен Павлович поспешно вскрыл его. Там оказались: патент на чин майора, рескрипт государя и письмо Обрезкова, в котором он поздравлял Брыкова с царской милостью и прибавлял, что указ об отставке будет завтра и что ему было бы полезнее завтра же и оставить столицу. Брыков кивнул головой, решив, что так и сделает, и спросил своего слугу:
— Сидор, когда будут лошади?
— К пяти утра!
— Отлично!
Семен Павлович вернулся к гостям. Виола подошла к нему и сказала:
— Мы все тебя до заставы проводим. Тройки заказаны!
XXXII
СРЕДИ ДРУЗЕЙ
Ермолин крепким сном спал у себя после обеда, как вдруг услышал шум и топот в сенях и, не успев очнуться, очутился в чьих-то объятьях.
— Пусти! Кто это? Оставь! — заговорил он отбиваясь.
— Узнай! Узнай! — со смехом говорил кто-то.
Ермолин вывернулся из объятий, взглянул на гостя и радостно закричал:
— Брыков! Семен!
— Я! Я! Живой и не покойник, и притом майор в отставке! Вот!
— Что ты? Как? Видел государя?
— Постой! Вот разденусь и все тебе по порядку расскажу!
— Федор! — закричал на всю квартиру Ермолин. — Самовар и закуску!
На Брыкова сразу пахнуло родным, московским. Раздевшись, накинув на себя хозяйский халат и закурив трубку, он сидел у топившейся печки, против Ермолина. На столе кипел пузатый самовар, стояли бутылки, разная снедь, и вся атмосфера комнаты была проникнута каким-то особым московским благодушием.
— Ну, ну, рассказывай! — торопил Ермолин приятеля. — Все с самого начала!
Семен Павлович начал свою повесть с первого дня приезда. Ермолин слушал его, почти переживая все его ощущения. При рассказе о Башилове он смеялся и повторял: "Вот бестия!", а при сообщении о Виоле растрогался.
— Сюда бы ее, к нам! — сказал он. — Мы ее здесь на руках носили бы!
Наконец Брыков кончил и проговорил:
— Вот и все! И я снова тут! Завтра по начальству пойду! Ну, а здесь что? Маша что?
Ермолин вздохнул и махнул рукой.
— И не спрашивай! Я недели две оттуда вестей не имею, судя по всему, хорошего мало. Мучают ее вовсю. Я писал ей, что, ежели беда, пусть или бежит, или за мной шлет, да вот не пишет. А только тошно ей. Дворню твою так-то лупят… держись только! Оброк на всех твой братец увеличил, лютует!
— Ну, я его укрощу, — глухо сказал Семен Павлович.
— Не грех! Опять объявлялся ко мне какой-то негодяй Воронов, — сказал Ермолин, — вида самого гнусного. Говорит, служил сперва по сиротскому суду, а ныне в полиции. На дочери пристава женился.
— Ну?
— Так говорил, что Дмитрий уговаривал его на тебя донос писать, а он будто бы уклонился. Просил не забыть этой услуги в случае чего. Так и сказал!
— А ты что?
— Что? Велел ему рюмку водки подать и рубль дал. Взял он и ушел.
— Я завтра же от правлюсь в свой полк и в палату, а там и в Брыково!
— И я с тобою!
— Отлично! Я еще хочу исправника позвать.
— Вот-то сюрприз ему! Ха-ха-ха!
Брыков невольно улыбнулся.
Была уже глубокая полночь, когда они разошлись по, своим постелям.
— Сидор! — крикнул утром Брыков. На его крик вошел слуга Ермолина.
— Сидора Карпыча нетути! — сказал он.
— Где он?
— Ушли к Иверской молебен служить. Коли что услужить, я могу-с!
— Ну, услужай! Давай мыться!
Брыков в полчаса оделся и вышел на улицу. Из дома он прямо направился в казармы. Его сердце невольно забилось, когда он увидел давно знакомые унылые постройки.
— Брыков! Семен Брыков! — пронеслось по казармам, и Семен Павлович не дошел еще до офицерской комнаты, как был окружен прежними своими сослуживцами.
Все старались скорее обнять его, пожать ему руку, сказать ласковое слово. Брыков был растроган.
— Господа! Голубчики! — говорил он и наконец радостно крикнул: — Братцы, приходите сегодня вечером к Ермолину на жженку!
Все ответили радостным согласием.
Семен Павлович из казарм направился к шефу полка.
— А, голубчик! — радостно приветствовал его толстый Авдеев. — Рад, рад! Мне Ермолин рассказывал! Ну, ты теперь братца своего допеки. Покажи ему!
— Ну его! — махнул рукой Брыков.
— Расскажи же мне, как с царем говорил!
Брыков чуть не в десятый раз передал о свидании с императором.
Авдеев пыхтел и качал головой, потом широко перекрестился.
— Милостив и справедлив! А меня ты прости! — сказал он. — Не мог я ничего сделать. Знаешь, закон!
Семен Павлович дружески распростился с бывшим начальством и поехал в палату. Там его приняли с полным радушием и, чувствуя, что от него кое-что перепадет в карманы, выразили полную готовность служить ему.
— Я с вами тотчас же и поеду! — сказал заседатель. — Там сейчас и следствие нарядим. Надо будет вашего исправника прихватить!
— Я это сделаю! — сказал Брыков и радостный вернулся домой.
Вечером комнаты Ермолина наполнились шумной толпой офицеров.
Кутеж был в полном разгаре, когда вдруг слуга Ермолина вызвал барина в другую комнату, а тот через минуту позвал к себе Брыкова.
— Чего? — спросил Семен Павлович.
— Какая-то беда! — торопливо ответил Ермолин. — Павлушка из Брыкова письмо привез!
— От Маши? Читай! Скорее! — крикнул Брыков, у которого выскочил из головы весь хмель.
Ермолин разорвал конверт, вынул обрывок бумажки, исписанный карандашом, видимо, второпях, и, волнуясь, прочел вполголоса:
"Яков Платонович! Если можете спасти, спасайте! Завтра меня везут в церковь!"
Брыков схватился за голову.
— О, я несчастный! Ехал, спасся и для чего?
— Чтобы обвенчаться с Машей, — перебил его Ермолин. — Не унывай! В Брыково мы еще два раза поспеть можем! Позови Павла! — приказал он слуге.
Федор вышел и вернулся со старым казачком Брыкова.
— Барин! — радостно воскликнул Павел и упал Семену Павловичу в ноги.
— Здравствуй, здравствуй! Встань! — приказал Брыков. — Говори, что с барышней?
Павел встал и, махнув рукой, ответил:
— Замучили они ее, батюшка барин. Пилят, пилят… Особливо их батюшка. Митрий Власьич наседает, а тот шпыняет, ну, и сдались! Завтра свадьба. Гостей назвали…
— Ты на чем?
— Верхом!
— Яша, готовь лошадей! — взмолился Брыков.
— Да погоди! Что мы, как лешаки, приедем? — возразил Ермолин. — Подождем еще часа три и в самую пору там будем. Я свою тройку заложу, а ты, Павел, возвращайся сейчас да на станции заготовь подставу!
XXXIII
СИЛА СОЛОМУ ЛОМИТ
Маша изнемогала в неравной борьбе. В последнее время ее стали держать словно в остроге и, отняв от нее старуху Марфу, приставили к ней горничную девку, с которой Маша боялась даже говорить. Кто ее знает? Может, она все передает? Помышляла Маша и о самоубийстве, но, видимо, старый отец думал об этом и предупредительно лишил ее всего, чем можно было навести себе рану, да и девка-прислужница сторожила ее крепко.
