Сергей Кравченко - ТАЙНЫЙ СОВЕТНИК
Простились.
Федор явился к Грозному. Иван оживился, выгнал придворных, поманил Смирного ближе.
— Ну, давай, давай!
— Привез, государь, три травы. Собраны в Иванов день. В настое помогают от отравы.
Грозный засветился преувеличенной радостью. Ему показалось, что Анастасия уже спасена, — делать нечего!
— Проси, что хочешь, — Грозный потирал руки, — и пойдем смотреть травы.
Федор замолчал на минуту-другую, и царь подумал, что Федька себе цены не сложит.
«Больше окольничьего не дам! — посмеивался про себя Грозный, — ну, давай, проси боярской шапки! Проси, котенок!».
Ситуация была такова, что при умелой игре на нежных струнах, Федор мог дворянства домогаться, но он был не враг себе. Имелось у него особое чутье, имени и причин которого он не знал. Это чутье гнездилось правее сердца, чуть выше желудка — под монетой. Успей Федя свой православный крестик достать из сундука, мог бы отнести предостережение на счет Христа, Богородицы, Ивана — не Купалы, конечно, а Предтечи, — или грядущих через четыре дня св. Петра и Павла. Но припекала, предостерегала от непомерного взлета именно родная, языческая монета, брошенная когда-то рукой вот этого самого царя. Она-то лучше других знала переменчивость сей десницы!
— У меня два желания, государь!
— Нескромен, отрок, нескромен! — в голос захохотал царь, — проси! Начинай с большего!
Федя расправил спину после очередного полупоклона и сказал такое слово.
— Сейчас мы пойдем травы смешивать. Потом сделаем настой. Потом сцедим...
— Давай, не тяни, желай!
— ... А потом я желаю перед царицей лекарство принимать. Каждый раз. — Федор честно посмотрел в глаза изумленному царю.
— А в яму снова не желаешь?
— А мне все равно, где пробу снимать. В твоей яме меня очень сытно кормили, — после монастыря неплохо выходило! — Смирной простецки улыбался. Грозный просто обалдел.
На самом деле балдеть было нечего, — обычная логика. Помри Анастасия, — а она скорее помрет, чем выживет — Федору головы не сносить. На него повесят всех собак. А с пробой, да вот с таким предупреждением, глядишь, еще погуляем.
Наконец, царь понял, уважительно крякнул, спросил о втором желании.
— От отца Сильвестра остается Константинопольская библиотека...
— Она не от него, а от моей прародительницы Софьи остается...
— Сильвестр велел мне перечесть и привести в порядок книги, ход в стену показал. Вели продолжить работу, пожалуй ключи!
— Работай, — только и выговорил царь. Он не проявил интереса к книжному делу. Торопился к травам.
Указа по библиотеке издавать нельзя было, и Федор сам забрал ключи у благовещенского причетника Поликарпа — государевым именем!
Но чтения пока не получилось.
Всю вторую половину дня по царскому приказу Федор не уходил с поварни. Там они с подьячим Прошкой внимательно надзирали, как стряпухи секут травяные снопы, как рассыпают сечку в берестяные короба. Прохор тут же навесил на эти короба кожаные ярлыки с пометками. Потом из кажого короба отмерили по четверти фунта, смешали состав, залили теплой водой, поставили париться в русской печи. Прохор вызвал Глухова. Иван привел Волчка с Никитой, и они унесли опечатанные короба в царскую сокровищницу. Там драгоценные предметы замкнули в крепких сундуках, снова опечатали восковыми оттисками. Ключи Прохор забрал себе.
Стража стояла у запара всю ночь с 25 на 26 июня. К завтраку была сцежена первая бутылка зелья. У входа в спальню царицы встретились четверо: ключник Анисим Петров, подьячий Прошка, бесчинный отрок Федор Смирной и царь Иван Васильевич. Произошло исполнение первого желания. Федор лихо проглотил чарку зеленой дряни. Улыбнулся.
— Закусить не желаешь? — тоже улыбнулся царь.
Так и повелось изо дня в день — утром, в обед и вечером. Где тут вторые желания исполнять, в тайнике уединяться! Только соберешься уйти в подполье, а тебя зовут: «Иди, брат! Уж налито!».
Глава 22.
Казенные хлопоты — дальняя дорога
Государь Иван Васильевич был человек набожный. С детства, с нянькиных сказок привык верить в страшное. Даже сейчас, после стольких обманов и предательств Ивану приходилось делать усилие, чтобы критически осмыслить доклад чиновника, рапорт военного, донос обывателя, отбросить клятвы и чертовщину, взвесить факты. И если дела бытовые, материальные, уголовные еще кое-как поддавались логике, то искания духовные проверять было тяжко и боязно.
А жизнь заставляла искать и бояться. Пока пытались лечить Анастасию, пока Филимонов допрашивал бесконечную череду подозреваемых в отравлении, Грозному поступали предложения помощи — с самого верху — от Бога.
То есть, не лично Бог откликался на отчаянные мольбы царя, а все, кто подползал к поверженному горем властелину, клялись в божественности своих способностей. Никто не пришел и не сказал: «Знаешь, Иван Васильевич, ты Богу за Настю лоб побил, а все без толку. Давай я тебе Чертову подмогу обеспечу. Вдруг поможет?!». Таких, желающих на костер не находилось, все норовили колдовать от имени Бога. Уж Иван их жег, топил, живьем варил, зверьем травил, — ничего не помогало. На смену сваренных, изжаренных и съеденных являлись новые мученики науки, представители одной из двух самых древних профессий, — еще неизвестно, не самой ли древней.
В распоряжении царя была вся сила Московского государства, армия обычная и армия чиновничья, ремесленные и земледельческие производительные силы, самая мощная в мире монастырская империя. Казалось, он мог добиться всего, чего пожелает, но иногда получалось, — не всего. И тогда темнело в глазах, отчаянье охватывало Ивана, и он кричал Богу, что вот идет ничтожный купчишка с грошовой прибылью, пьяный и довольный. Почему, каким промыслом сей червь земский счастливей повелителя Вселенной?!
Иван отбегал от окна в Святой угол, падал на колени, молился лику Спаса. Но не было от Бога ответа, не поступало извинений за нечаянную несправедливость. Не чувствовалось облегчения душевной скорби, разрешения умственного бремени.
А вот снова доносят: в слободке за Белым городом баба колдует вполне по-доброму, помогает людям, и все довольны. Бабу дома застать не удалось, взяли соседского мужика — одна нога бесчувственна, а раньше не чуял двух. Колдунья его с первого раза на костыль подняла. Со второго раза обещала на обе ноги поправить. Отдали счастливца Егорке, велели пытать честно, без послабления, без скидок на убогость. Егор при трех свидетелях отработал все три пытки. И кнутом мужика освежал, и щипцы каленые на зад накладывал. Все без толку – бесы не изгоняются, правда не узнается. Орет мужик матом, что воистину Божью благодать имеет в правой, ходячей ноге. На второй пытке пожалел Егор мужика, побоялся безногого без рук оставить, вместо дыбы применил заморскую штучку — шпанский сапожок. Надел Егор на немую ногу испытуемого железный разъемный сапог, похожий на разрезанный валенок. Внутри валенка торчали острые зубья. Стал Егор бережно стягивать половинки винтовым воротом. Повернет на полоборота, отдохнет, подходит снова. Мужик после каждого подхода крестился, обливал бороду крупной слезой, клялся в истинности целительных чар, в божественном их происхождении. Иконы, дескать, у бабы висели везде, лягушачьи лапки хранились в лампадке, а веник подъем-травы — за иконостасом.
Пришлось мужика отпустить. Он перекрестился, встал и... пошел! Без костылей!
Вот и не верь после этого в спасительную силу крестного знамения! Или шпанского сапожка...
Иван снова стал ходить из угла в угол, пытаясь тяжелыми ударами каблуков выбить из себя змеиную мыслишку о божественном бессилии.
«Но ведь, людям помогает малое колдовство? Его потом замолить можно, или взять грех на себя? Что мне лишний грех? — а Настю поднять, Федю маленького излечить, разве не долг мой отцовский? Разве Господь не должен заботиться о своих земных чадах, как мы, люди заботимся? До последнего гроша, до последней краюхи хлеба, до последней капли крови, до самой смерти и за порогом ее?» «Что сделаю я для Насти? Все, что смогу! И не в грех мне любая цена!». Так метаться и стенать Ивана заставляло бессилие тройного запара.
Но должен же быть выход? Вспомнилось недавнее волшебное сообщение. В дальних лесах за Волоком Ламским, в дебрях, в стороне от большой дороги будто бы живет старец Феофан, человек праведный, почитай святой. И, верно, — не может мерзкий язычник носить светлое греческое имя — «Радующийся Богу»?!
Феофан умеет видеть прошлое в заказанном месте, прозревает сотни верст и десятки лет. Не лечит тело, но лечит душу. А от души и тело исцеляется.
Еще перед Пасхой Иван приказал привезти Феофана в Москву. Посыльные вернулись в сомнении. Хорошенькое сомнение — не выполнить царскую волю! Они и слабостью в ногах оправдывались, и накатом необъяснимого блаженства, но это и от выпивки бывает. Главное, что извиняло — мольба самого Феофана. Нельзя-де ему от кельи отлучаться. Там его сила, там Божья метка на земле положена. А отъедешь верст на сорок, и все! — нету никакой силы, превратился в обыкновенного старика.
