Людвига Кастеллацо - Тито Вецио
Их разделили поровну и поставили в боевой порядок: фронт против фронта. Публика, глядя на все эти приготовления, неистово кричала и свистела, призывая гладиаторов продемонстрировать все свое умение.
Когда приготовления были закончены, вновь раздались звуки труб. Оба фронта кинулись друг на друга, застучали мечи, сначала редко, потом все чаще и чаще, посыпались удары, и невольные враги мало-помалу наконец пришли в бешенство, каждый из них стремился нанести недавнему собеседнику смертельный удар, щиты разлетались на куски, шлемы плохо защищали головы, кровь полилась потоками, убитые тяжело падали на землю с раскроенными черепами, а смертельно раненые, извиваясь в мучительной агонии, истекая кровью, силились приподняться, чтобы нанести последний удар врагу, а потом умереть.
Картина страшная, потрясающая, которую невозможно без содрогания даже описывать, а не только видеть. Между тем, вся эта стопятидесятитысячная толпа страстно созерцала кровавое побоище, боясь пошевелиться, чтобы не упустить ни одного момента развернувшегося на арене сражения. В общем гробовом молчании изредка раздавались лишь стоны и жалобы раненых, которые, корчась в предсмертных судорогах, щедро орошали кровью блестящий песок. Кое-где можно было увидеть отрубленные конечности, части внутренностей.
Вскоре ряды сражающихся стали заметно реже, почти вся арена была усеяна трупами и умирающими. Зрители снова оживились, подняли неистовый шум. Наиболее азартные из них на все лады расхваливали приглянувшихся им бойцов и предлагали пари на самые разнообразные суммы.
— Я ставлю пять тысяч на галла Бебрико, — вскричал молодой Лутаций Лукулл, обращаясь к своим приятелям.
— А я держу за самнита Понция, — отвечал на это Метелл.
— Идет. А, может, поднимем ставки до двенадцати тысяч сестерций? — торжественно сказал Лутаций и, заметив утвердительный кивок своего оппонента, начертал на своих восковых табличках условия пари.
— Если этот Понций — истинный самнит, то и я поставлю на него двенадцать тысяч, — заявил Помпедий Силон, не допускавший даже мысли о том, что его земляк может потерпеть поражение.
И в эту минуту ловкий, подвижный галл Бебрико ранил в плечо тяжеловесного, неповоротливого самнита.
— Ну, что, дорогой Помпедий, плакали ваши с Метеллом денежки? — поинтересовался Сцевола, заметив, что Понцию нанесена тяжелая рана. — А ты, — продолжал он, обращаясь к Катуллу, — уже можешь подсчитывать денежки в своем кармане.
— Не слишком ли ты торопишь события, Сцевола? — сказал до сих пор молча наблюдавший за всеми перипетиями борьбы, Сатурнин. — Не забывай, что иногда от чаши до уст бывает огромное расстояние. Стоит лишь Бебрико потерять осторожность, и, будьте уверены, он немедленно почувствует, что старые самнитские вояки умеют больно кусаться.
— Сатурнин, ты, кажется, хочешь заставить меня усомниться в верном выигрыше? — парировал молодой Катулл, но уже куда менее уверенным тоном, чем минутой раньше, и стал еще пристальней всматриваться в битву.
Но больше всех происходящее на арене захватило Помпедия Силона, казалось, он сам принимает участие в кровавой битве. Со сжатыми кулаками, непрерывно двигая ногами и руками, он, не отрываясь, следил за каждым шагом бойцов, и ничто не могло оторвать его от этого жестокого зрелища.
Вдруг по всему цирку пронесся вздох удивления и разочарования. И было от чего, Бебрико очень ловко и проворно кружился вокруг исполинского, но неповоротливого самнита, стараясь внезапно нанести ему смертельный удар. Меч галла уже несколько раз обагрялся кровью противника, но до окончательной победы было еще далеко. Несколько раз самнит наносил удары ужасающей силы своим тяжелым мечом в тот момент, когда Бебрико уже не успевал увернуться от удара. Но искушенный в подобный поединках галл, подставляя щит, успевал в последний миг отдернуть его назад, смягчая таким образом силу удара и сохраняя свое защитное вооружение в целости и сохранности. Однако один из таких ударов вынудил галла пошатнуться и на долю секунды потерять равновесие. Но пока его противник замахивался для решающего удара, Бебрико успел уйти в сторону и, в свою очередь, перешел в атаку. Долго продолжался этот спор между бойцами. Наконец исполин бросил свой щит и схватился обеими руками за меч, непрерывно размахивая им. Прием страшный, но в борьбе с таким ловким и искушенным бойцом, как Бебрико, не имевший никакого смысла, скорее показывая, что отчаявшийся противник не видит никаких путей к достижению победы. Галл обрадовался, полагая, что вместе с тем великан потерял самообладание и всякую осторожность, что в борьбе равных противников равнозначно поражению. Увиваясь около самнита, он ловил момент, чтобы нанести сбоку последний, решающий удар, но удобного случая не представлялось — страшный меч силача не подпускал его близко. Тогда Бебрико стремительно отпрыгнул в сторону и молниеносно кинулся на врага с тыла. Как видно, самнит предвидел этот маневр противника. Он быстро развернулся и, не ожидая нападения, сам ринулся на него. Смертоносной молнией сверкнул в воздухе громадный меч силача-исполина, и маленький Бебрико покатился по земле с разрубленным черепом. Сила удара была такова, что металлический шлем не выдержал и, разрубленный пополам, упал на землю вместе с мозгом несчастного галла.
— Каким ничтожеством оказалось это галльское отродье. Упустить из рук верную победу, — злобно прошипел Катулл. — Двадцать четыре тысячи сестерций уплыли из рук из-за одного удара меча, а я был уверен, что уже выиграл. Чтобы подземное царство поглотило этого самнитского подлеца и всех его сторонников!
Тем временем из двадцати четырех начавших сражение гладиаторов в живых осталось только пятеро, причем большинство из них сильно израненных.
— Вот, прекрасная Эмилия, — сказал Тито Вецио, обращаясь к дочери сенатора, — такова страшная картина войны. Теперь ты будешь иметь о ней представление.
В ответ на эти слова молодая девушка нежно пожала руку Тито Вецио и многозначительно посмотрела на него, как бы говоря ему, что ей пришлось испытать много горя, пока он воевал в Африке.
Эмилия, при всей доброте ее сердца, ни капли не жалела убитых и искалеченных гладиаторов, как будто все, что она видела, было не просто нормальным, а жизненно необходимым явлением. Такова сила идеи! Варвар — не человек, и его единственное предназначение — работать и развлекать граждан великого Рима.
Между тем, беседа Тито Вецио с хорошенькой Эмилией, так же, как и ее нежные взгляды и пожатие руки молодого трибуна не укрылись от ревнивой наблюдательности Цецилии Метеллы. Она злобно улыбнулась и сообщила своему окружению:
— Взгляните вон туда. Не кажется ли вам, что между этими двумя голубками, так нежно воркующими все время, разыгрывается сентиментальная идиллия, в духе Гименея?
— О ком ты говоришь, благороднейшая Метелла? Ах, да, об этом шалопае Тито Вецио и гордячке Эмилии Скавре. Да, они, кажется спелись. Как ты думаешь, Аполлоний?
— Я полагаю, они созданы друг для друга: оба молоды, красивы, богаты, влюблены. Словом, они имеют все, чтобы соединиться узами супружества. Неправда ли, высокоуважаемая Метелла?
— Однако, ты меня уверял, что другая любовь покорила сердце молодого Вецио, — возразила Цецилия с плохо скрываемым смущением.
— Ты забываешь, прелестная Метелла, что молодой трибун — римлянин, — отвечал Аполлоний, саркастически улыбаясь, — а здешние кавалеры не могут похвастаться особенным постоянством в любви. Его нельзя порицать за то, что он отворачивается от заходящего солнца для того, чтобы поклониться восходящему…
Оставьте нам, чужестранцам-варварам, верность и постоянство в любви, а вы довольствуйтесь мимолетными часами наслаждений, не ропщите, если видите тех, кого вы любите, в объятиях другой или другого. У нас женщина, которой изменил любовник, ни на минуту не успокоится, пока не отомстит неверному и своей сопернице. У вас же, напротив, брошенная и опозоренная женщина сама готова сделаться свахой, вести молодую в качестве матроны к брачному ложу и посвящать ее в таинства любви.
Странное действие возымели коварные внушения хитрого египтянина на сердце Цецилии. Метеллы. В груди ее разгорелась злоба и жажда мести. Хотя по внешнему виду матроны никто бы не смог догадаться, что происходит внутри ее кипучего, страстного организма, распаленного адской мукой ревности. Прекрасное лицо красавицы было бледно, по устам скользила кроткая улыбка, глаза были равнодушно устремлены на арену, где цирковые слуги ударами по голове тяжелыми железными молотками добивали смертельно раненых гладиаторов и таскали их трупы крюками к воротам смерти.
Между тем как Цецилия Метелла и ее замечательные подруги занимались чужими и собственными делами, множество мужчин с вожделением следили за ними, и в этом перекрещении взглядов, полных страсти и ревности, без труда можно было предвидеть прелюдии к будущим трагедиям.
