Анатолий Афанасьев - Одиссея генерала Яхонтова
Яхонтов был очень рад взяться за такую книгу и потому, что в 1928 голу с тревогой следил за ходом предвыборной кампании. До того он редко обращался мыслями к хозяину Белого дома. Гардинг, при котором он окончательно поселился в Штатах, и сменивший его Кулидж были весьма бесцветными личностями. Сейчас все шло к тому, что в президентское кресло сядет Герберт Гувер. Если это случится, ожидать улучшения американо-советских отношений не придется. Удачливый и опытный бизнесмен, разбогатевший на вложениях в Россию и потерявший в результате революции важнейший источник своих доходов, Гувер не скрывал ненависти к социализму, СССР.
Однажды во время секционных заседаний участникам вильямстаунского института предложили срочно покинуть свои «круглые столы» и собраться в большом зале, чтобы послушать предвыборную речь Гувера. «Великий гуманист» (так называли его за организацию «бескорыстной» помощи голодным и холодным в разрушенной войной Европе, и прежде всего в России), «знаменитый инженер» (это звание ему было дано придворными льстецами, видимо, за умение выколачивать огромные прибыли из заморских вложений), Герберт Гувер говорил уверенно, напористо, авторитетно. В той речи в августе 1928 года он сказал слова, которые потом неоднократно вспоминали:
— Мы в Америке сегодня ближе к окончательной победе над бедностью, чем когда-либо за всю историю нашей страны. Работные дома исчезают из нашей жизни. Мы еще не достигли цели, но, если нам дадут возможность продолжить политику последних восьми лет (то есть правления президентов-республиканцев Гардинга и Кулиджа), мы скоро с божьей помощью приблизимся к тому дню, когда бедность будет изгнана из нашей страны.
Многие из собравшихся в зале колледжа Вильямса встретили эти слова восторженными восклицаниями. В основном это были, как заметил Виктор Александрович, сторонники республиканской партии — партии Гувера. Другая часть иронически усмехнулась — это были преданные своей партии демократы. Ну, а третья часть, по численности наибольшая, оставалась равнодушной: они хорошо знали, что предвыборные речи вовсе не должны находиться в строгом соответствии с действительностью. Так испокон веку заведено в Америке.
Гувер между тем, решив, очевидно, переплюнуть хрестоматийного французского короля, пообещал, что под его управлением в каждом гараже будет по два автомобиля, а в каждом котелке на кухне будет по воскресным и праздничным дням по две курицы.
Надо сказать, что тогда не только республиканский кандидат в президенты расписывал лучезарные перспективы американского капитализма. Эйфория обогащения захватила миллионы людей. Американцы, казалось, забыли, что во время спада осенью 1921 года в Центральном парке Нью-Йорка спало 80 тысяч безработных. Такое не повторится! Настало другое время! Эпоха джаза, эпоха обогащения, золотой век… Сдавали позиции и многие из тех, кто совсем недавно мыслил трезво-критически и даже радикально.
Тот же Уолтер Липпмап, который в 1919 году подверг беспощадному анализу ложь о Советской России, сейчас писал:
«Более или менее бессознательная и бесплановая деятельность бизнесменов стала наконец более современной, более смелой и, в общем, более революционной, чем теории прогрессистов». Слова «бесплановая» и «прогрессисты» в этом контексте употреблены, видимо, не случайно. Из СССР приходят вести о разработке пятилетнего плана. Большевики замыслили что-то невероятно дерзкое: одним рывком построить в своей отсталой стране современную промышленность. О советском пятилетием плане с интересом говорят в рабочих клубах Америки. Буржуазные пропагандисты призваны нейтрализовать этот интерес.
«Большой бизнес в Америке обеспечивает то, что ставили перед собой целью социалисты, — пищу, одежду и пристанище для всех. Вы увидите все это в годы администрации Гувера». А это — Линкольн Стеффене, да-да, тот самый знаменитый «разгребатель грязи», блестящий публицист, еще недавно разоблачавший пороки капитализма. Но сейчас 1928 год. Америка процветает.
На таком фоне читать лекции с призывами к установлению нормальных отношений с СССР, с объяснениями истинного положения дел в Советском Союзе, с правдивым анализом его внешней политики — нелегко. Нужно быть осторожным. Правда об СССР должна быть преподнесена в такой форме, чтобы не отпугнуть среднего американца. Чтобы была «хорошая пресса», обеспечивающая дальнейшие приглашения. Помогает генеральское звание. Слово «генерал» на яхонтовских афишах печатается крупным шрифтом. И очень мелким — «старой русской армии. Отставной». Нередко в лекцию как бы невзначай Виктор Александрович вставляет рассказ о том, как он обедал у царя Николая, как должен был плыть в 1916 году из Англии в Россию вместе с фельдмаршалом Китченером, но в последний момент все изменилось, и он поехал во Францию. А Китченер погиб, едва отплыв от британских берегов, и до сих пор тайна взрыва на корабле неразгадана. Это действует на американскую аудиторию. Яхонтов ездит по Америке, читает лекции, выступает по радио. И пишет книгу. Уже весна 1929 года.
Паломник
1929 год, кроме многих других примечательных событий, ознаменован и тем, что в Москве родился «Интурист». Советская страна начала учиться принимать гостей из-за рубежа на коммерческой основе. Одним из первых запросил тур по СССР мистер Яхонтов из США. Нетерпение гнало его. В ожидании ответа из Москвы он приехал в Берлин, где ему пришлось провести три недели.
Здесь, в Берлине, он впервые вступил на советскую территорию, иначе говоря — вошел в советское посольство. Сюда должны были сообщить из Москвы — можно ли ставить Яхонтову визу в паспорт.
Как он ни старался обойтись без встреч с русскими белоэмигрантами, однажды он на них наскочил в ресторане. Слава богу, никто из них не знал его в лицо и не обращал внимания на американца за соседним столиком. Тоска сжимала сердце Виктора Александровича.
— И никакого либерализма, господа, никакой, извините, гуманности. Чуть что — в тюрьму!
— Не в тюрьму, а расстреливать, господин генерал.
— Позвольте возразить, барон. Если сразу всех расстреливать, кто будет работать в вашем имении?
— Мужиков в России много…
— Слишком много, на всех хватит, и на нас, и на немцев…
— Согласен, ваше превосходительство. Предлагаю тост: «Хайль Гитлер!»
Наконец, из Москвы пришел ответ. Въезд разрешен. Он плыл в Ленинград пароходом из Штеттина. Он хотел попасть сначала в город, откуда начался его исход.
Владивосток восемнадцатого не считается. То было наваждение, дурной сон.
…Какое наслаждение стоять около сфинкса и глядеть на Неву, на Исаакий и Адмиралтейство. Это сказка. Это — волшебный сон наяву. И еще, оказывается, есть на свете такое счастье: слышать вокруг, везде русскую речь! Как мало дней отпущено ему на Ленинград. Он старался спать поменьше. Господи, да какой сон в ленинградские белые ночи! Если вы не были в этом городе — а он вам родной — целых двенадцать лет. Постойте, постойте, а сколько же лет он не был здесь белыми ночами? Боже мой, ровно двадцать! Да, после 1909-го, когда он уехал отсюда на Дальний Восток, ему не пришлось видеть это волшебство — петербургские белые ночи…
Когда я в комнате моейПишу, читаю без лампады,И ясны спящие громадыПустынных улиц, и светлаАдмиралтейская игла…
Неужели здесь, касаясь этого парапета, когда-то стоял Пушкин. Ну как можно спать такими ночами. Яхонтову потом казалось, что в Ленинграде он вовсе не спал. Ночами он кружил по центру, днем забирался на рабочие окраины, где, пожалуй, в старые времена никогда и не бывал. Как странно, но только сейчас он осознал, что не для всех жить в Петербурге означало квартировать на Каменноостровском, служить на Дворцовой и гулять по Невскому. Нет, не для всех! Но как-то не думалось тогда, что большинство, подавляющее большинство петербуржцев — это жители угрюмых безобразных домов на Выборгской стороне за Финляндским вокзалом, это те, кто живет поближе к Гавани и далеко за Обводным каналом. Яхонтову понравились люди ленинградских окраин. У них был бодрый и уверенный вид. И это, сделал заключение Виктор Александрович, тот плюс, который перевешивает все минусы. А он видел и минусы, несмотря на сказочно-восторженное ощущение того, что он на Родине. Он видел бедность одежды, неухоженность строений, жалкий по сравнению с Америкой ассортимент товаров в магазинах. За исключением книжных. Яхонтов был поражен, потолкавшись в нескольких книжных магазинах и понаблюдав, кто что покупает. В Америке о таком буме не могло быть и речи. Здесь расхватывали не какие-нибудь пошлые дамские романы или бесконечные детективы — здесь раскупали серьезные книги. В отличие от Запада здесь на книгах указывался тираж. Если не побывать самому в таком магазине, подумал Виктор Александрович, можно и не поверить, что столь огромные тиражи можно распродать.
