Александр Западов - Опасный дневник
— Послушайте и меня, ваше высочество, — сказал Иван Григорьевич. — В конце шведской войны государь прислал в Сенат указ доставить из низовых по Волге мест большое количество хлеба для флотских команд. Когда прочли указ, князь Долгоруков покачал головой и сказал, что указ подписал государь не подумав и выполнить его невозможно — не успеют перевезти и выйдет хлеб ценою вдвое дороже. Тотчас о том донесли государю, и он прибыл в Сенат. «Почему не исполнен указ мой? — спрашивает князя Долгорукова. — От тебя всегда слышу противоречия. С чем теперь флот выйдет в море?» — «Не гневайся, государь, — говорит Долгоруков. — Твой указ хлеба к сроку привезти не поможет. А лучше сделаем так. У меня в Петербурге больше хлеба, чем нужно на употребление дому моему, у Меншикова и еще больше, у каждого генерала, сенатора и начальника лежит хлеб, и я уверен, что ежели мы этот хлеб соберем, хватит его на все флотские нужды. А между тем в свое время и без передачи в цене придет хлеб с низовых мест, ты рассчитаешься с нами, и все будут без убытку». Монарх поцеловал его в голову и сказал: «Спасибо, дядя! Ты, право, умнее меня, и не напрасно тебя называют умником». — «Нет, — сказал Долгоруков, — не умнее, но у меня меньше дел, и потому есть время обдумать каждое, у тебя же их без числа, и не дивно, что иной раз чего-то и не додумаешь». Государь взял свой указ и при всех разодрал. Так он любил правду и так не стыдился признаваться в ошибке.
— Но зато и не терпел, когда его обманывали, — сказал Строганов. — Сибирский губернатор князь Матвей Гагарин был замечен в противных закону поступках, и государь приказал одному из любимых своих и заслуженных полковников ехать в Сибирь, о Гагарине разузнать и, если найдет его виновным, кабинет запечатать и все бумаги привезти в Петербург. Об этой комиссии узнала государыня Екатерина, покровительница Гагарина. Призвав полковника, просила, чтобы он обелил Гагарина перед государем, и тот обещал. Прибывши в Тобольск, полковник ничего исследовать не стал. Гагарин его встретил, обласкал и отправил назад в Петербург не без подарков. Тем временем государь за полковником вслед послал одного из своих денщиков, и тот в Сибири узнал, что Гагарин виновен во многих преступлениях по должности, а полковник его покрывает. Государю о такой неверности доложили, и он спрашивает полковника: кому тот присягал — царю или его жене? Говорит, что сам давал присягу нерушимо сохранять правосудие, а потому полковник должен быть казнен как укрыватель злодейства и преступник перед верховной властью. Полковник падает на колени, обнажает грудь свою, указывает на раны, полученные в боях за отечество, молит о прощении. «Сколь я почитаю, раны, — говорит государь, — я тебе докажу, — он преклоняет колено и целует их, — однако при всем том ты должен умереть. Правосудие требует от меня сей жертвы…» Вся милость, ему оказанная, была та, что казнь его задержали до разбора дела князя Гагарина и до казни его, чтобы полковник имел время принести покаяние о грехах своих и приготовить себя к смерти.
— При покойном государе Петре Алексеевиче, — сказал Панин, — был у нас порядок, и немалый. А потом — все под гору пошло. Возьмем царствование покойной императрицы. Тогда законы никакой цены не имели, а все решали фавориты и случайные люди. Как они скажут, так генерал-прокурор и сделает. Расположение же фаворита можно было купить лестью, либо деньгами, либо еще чем-нибудь. Временщики и куртизаны — вот главный источник зла в государстве.
— Справедливо говорите, Никита Иванович, — заметил Сумароков, — но благодаря чему они такую власть получают?
— Беда в том, что у нас нет основательного закона, кому принимать монаршую власть, — ответил Панин. — Государь Петр Алексеевич скончался, не учредив такового закона, и самовольное желание вельмож, а сказать яснее — князя Меншикова, на престол возвело бывшую пленницу, из черного народа произошедшую, жену царя, Екатерину. Петр Второй имел законные права на престол, но дни его были коротки, а потом опять господа из Верховного тайного совета и прочие знатные люди на российский престол старались посадить ту, которая им надобна бывала. А при ней состоявшие любимцы начинали распоряжаться в государстве, будто в своих вотчинах, им за любовные услуги подаренных. Стыд вспоминать.
— Может быть, и видеть? — тихо спросил Сумароков.
Панин не обратил внимания на его реплику.
— Видно, мы женский пол мужскому предпочитаем, — заметил Строганов, — и хотим на троне видеть цариц, а не царей. И забываем пословицу: у бабы волос долог, да ум короток.
Собеседники засмеялись.
Строганов был женат на Анне Михайловне Воронцовой, дочери канцлера, крестнице императрицы Елизаветы. Умная, образованная, очень красивая, фрейлина служила истинным украшением двора. Строганов женился на ней по любви, но брак вышел неудачным. Возможно, виною были причины политические: муж был сторонником Екатерины Алексеевны, а жена — Петра Федоровича, ее двоюродная сестра, Лизавета Воронцова, была фавориткой этого государя. Пожалуй, все же рознь между супругами началась из-за легкомысленного поведения Анны Михайловны, совсем не считавшей необходимым соблюдать верность человеку, с которым связал ее Церковный обряд…
Александр Сергеевич хлопотал о разводе и за столом великого князя, когда хвалили ум и красоту его жены, обычно говаривал, что приятностей у нее действительно много, однако раздаются они другим, а ему ничего не доставалось.
— Покойный государь Петр Федорович, — сказал Панин, — все прусское предпочитал нашему, российскому, и больше всех орденов ценил орден Черного орла, что пожаловал ему прусский король Фридрих. На этом ордене такой написан девиз: «Suum cuique» — каждому свое. Что ж, он и получил потом, как заслужено было.
— Каждому свое, — подхватил Сумароков. — Об этом у меня и притча есть!
Не дожидаясь приглашения хозяина, Сумароков принялся читать свою притчу «Отстреленная нога»:
Послушайте, о чем моя рассказка.Читали ль подпись вы у «Черного орла»? Рассказ мой к этому прибаска…
В притче говорилось, что на войне ядром отшибло ноги солдату и полководцу. Солдат кричит от боли и проклинает войну, а ему велят прекратить жалобы, потому что горе его — пустяк по сравнению с потерей ноги его начальником:
«— Пускай твоя нога пропала,Получше здесь твоей нога отпала: А ты солдат простой».Солдат ответствует: «Фельдмаршала я ниже;Но ах! моя нога была ко мне поближе…»
— Славно замечено! — сказал Панин. — Каждому свое, и своя рубашка ближе к телу. Однако, если подумать, «каждому свое» значит не только «получай, ежели достоин», но и «взявши — держи», «мой достаток — не твоя корысть» и прочее в таком роде. Не таковы девизы российских орденов. На звезде ордена Андрея Первозванного стоит: «За веру и верность». На звезде ордена Александра Невского написано: «За труды и отечество». Отечество, верность, труды — вот идеи каковы. Не в собственности дело, а в трудах на пользу отечества.
— Собственность вернее, — серьезно сказал Сальдерн. — Много ли вам, ваше превосходительство, неусыпные труды об отечестве принесли? Каждому свое, пускай так, но всем ведомо, что и своего вы не получаете, хотя достойны самых высоких наград и почестей.
Сальдерн, — эту дворянскую фамилию он присвоил незаконно, его звали Салерном, — не так еще давно служил в Голштинии земским писарем, был уличен во взятках и подделке бумаг, убежал от суда в Петербург, разжалобил Петра Федоровича рассказом о мнимых своих бедствиях и остался при малом дворе. Наследник поручил ему в заведование голштинскую канцелярию — любимое свое учреждение.
Когда во главе Иностранной коллегии встал Никита Иванович, он обратил внимание на Сальдерна и приблизил его к своей особе. Ловкий интриган умел польстить Панину, называл его отцом и громко расхваливал план «Северного аккорда» — международного политического союза, над созданием которого трудился Панин.
Сальдерн был высокомерным, по натуре грубым и лживым человеком, что не мешало Никите Ивановичу продвигать его по службе. Вероятно, он видел коварство Сальдерна, но поддавался лести голштинца, изучившего его слабости, больные места, любимые идеи.
Вот и сейчас он сразу откликнулся на соболезнование Сальдерна:
— Какая собственность?! Я только что перебиваюсь с хлеба на квас. Судите сами. Крестьян у меня шестисот душ не наберется, в деревнях я своих не бываю, оттуда прибытков ждать нечего. Вместе с жалованьем в год и семи тысячей не выходит.
— У меня сорок тысяч рублей дохода, — сказал Александр Сергеевич Строганов, — и то мне жить не на что. Столица не по карману, впору отъезжать в уральские вотчины.
