Николай Полевой - Иоанн Цимисхий
-- Цимисхий! едва только допустила я тебе малое преимущество, уже ты дерзаешь говорить со мною голосом повелителя, уже я предвижу в тебе будущего тирана...
"Нет, великая повелительница, нет! Смотри, как поступает тот, кого подозреваешь ты в желании, в дерзком намерении -- быть горделивым повелителем..."
Он преклонил колено и благоговейно поцеловал край одежды Феофании. Казалось, что это польстило гордости Феофании; она смотрела на Цимисхия так величаво, так величественно...
"Благоволи же вручить мне ключ",-- сказав Цимисхий твердым голосом.
-- Ты непреклонен, Цимисхий;
"Неужели тебе угодно еще колебаться в нашем предприятии, величавая повелительница? Разве для себя иду я на тысячи опасностей, вхожу в эти чертоги, где стены подглядывают, где двери подслушивают, где меч готов упасть на мою голову при каждом шаге моем? Не для того ли, чтобы возвратить свободу богоподобной Феофании, чтобы избавить ее от ига тяжкого, от ее ненавистного супруга, чтобы снова возвратить ей достоинство единственной самовластительницы, похищенное из рук ее своеволием вельмож, прихотью карода, замыслами гордого Никифора -- не для того ли только иду я на смерть, гибель, позор?"
-- Позор!.. О Цимисхий! а если совершится все по твоему желанию... не позор, но кровь, как яд палящий, запятнает нас...
"Или ты думаешь, что возврат еще возможен, великая повелительница?"
-- Для тебя -- нет... Я это чувствую.
"Справедливо. Для меня -- нет! Если теперь я должен буду воротиться к товарищам, без ключа от тайного выхода -- через час они явятся с моею головою к Никифору. Ты, верно, слыхала имена их, великая владычица, знаешь отчасти по делам: один из них, Михаил Вурз, тот самый, который послан был от Иосифа Постельничего в тарсийский лагерь ко мне, когда Иосиф готовил гибель Никифору; он перепилил, перегрыз свои кандалы и бежал из темницы. Другой, Лев Песиодид, который был в заговоре Мариана и Пасхалия, Третий, евнух Антипофеодор, тот, который..."
-- Остановись, Цимисхий!
"Тот, который подал покойному императору Роману, бывшему супругу твоему, стакан прохладительного питья, когда он утомился в игре мячом..."
-- Боже! это чудовище... Он жив!..
"Я хотел только объяснить, великая властительница, что, может быть, и тебе невозможно уже отступить от нашего предприятия. Стоит Антипофеодору произнесть одно слово, если я не явлюсь к нему через час, и тогда..."
Быстро отвязала Феофания ключ, который был у нее на поясе, и отдала его Цимисхию.
Несколько мгновений смотрел он на этот ключ, как будто наслаждался видом его.
"Он отопрет тебе, великая повелительница, дверь к свободе и счастию, к престолу, подле которого стану я с мечом моим, как твой последний раб, готовый пролить за тебя последнюю каплю крови..."
-- Крови! -- произнесла Феофания, содрогаясь и с трепетом смотря на ключ.-- В ад отопрёт он дверь, мне и тебе, Цимисхий!
"Ад покажется мне раем, если ты разделишь его со мною, божественная Феофания!"
Мутными глазами смотрела Феофания на роковой ключ.
-- С него каплет кровь -- он горит пламенем! -- воскликнула она, указывая на ключ.
"О, нет!-- насмешливо отвечал Цимисхий.-- Кровь можно смыть с него слезами покаяния -- и в слезах раскаяния пред Господом, пред Ним же не оправдится ни един грешник, потухнет самое адское пламя..."
Поспешно спрятал он ключ, завернулся в епанчу свою и снова преклонил колено пред Феофаниею.
"Так завтра преклонятся пред тобою, самовластительницею Царьграда и Востока, колена миллионов! Участь Никифора неотвратима. Мы все погибнем, если не предупредим его гибелью предстоящего бедствия. Народ раздражен; войско волнуется и ропщет; казна государственная истощена ненасытною жадностью его родственников, а богатство народное -- его непостижимым корыстолюбием. Завтра может вспыхнуть мятеж..."
-- Жизнь его будет пощажена! Клянись мне, Цимисхий!
"Охотно, великая владычица, но жаль, что прежде не знал я этого и не предупредил товарищей... Впрочем, жизнь человеческая всегда и вообще казалась мне излишнею тягостью для многих... По крайней мере, если судить по наружности, до сих пор жизнь не слишком веселит Никифора -- он так угрюмо смотрит на нее..."
Шорох шагов раздался в ближней комнате. Феофания ужаснулась -- даже Цимисхий смутился. Поспешно вскочил он и хотел убежать в потайную дверь, закрытую занавесами, роскошно раскинутыми по стене. Но Цимисхий не успел исполнить своего намерения, и немой карлик вбежал уже в это время в комнату; со страхом делал он какие-то знаки Феофании.
-- Несчастный! что ты хочешь объяснить? Никифор? Теперь, в это время? Что значит такое нечаянное посещение? -- проговорила вполголоса Феофания, вскакивая со своего дивана.
"Великая повелительница! если я обманут,-- скоро прошептал ей Цимисхий,-- горе обманщику! Еще на одно мгновение,-- продолжал он, крепко держа Феофанию за руку, когда она силилась удалиться от него,-- на одно мгновение: этот вероломный обманщик должен знать, что тот, кто бросается между льва и тигра, когда они устремляются друг на друга -- тот погибнет первый..." -- Он распахнул епанчу свою и указал Феофании на два кинжала, заткнутые за его поясом.
-- Клянусь тебе, Цимисхий... Удались, беги...
"Я давно знаком со смертью... Бежать? За тем, чтобы наткнуться на нож подставленного убийцы? Я -- останусь здесь!" -- Он обнажил один из своих кинжалов.
Уже слышна была тяжелая походка Никифора. Цимисхий бросился за занавес и скрылся в нем. Феофания устремила неподвижные глаза свои на то место, где стоял он. Его нельзя было заметить. Феофания отдохнула. Никифор входил в комнату. Низко преклонилась перед ним Феофания, скрывая страшное смущение под видом скромной покорности. Никифор остановился, смотрел на нее, будто любовался ее красотою.
"Феофания! -- сказал он,-- прошу твоего прощения, если мой нечаянный приход встревожил тебя. Сядь, моя достойная, милая супруга, успокойся".
Феофания почтительно села на диван, и подле нее поместился Никифор. "Удивляюсь,-- сказал он, стараясь смягчить грубый голос свой,-- удивляюсь, что вижу тебя неодетою, когда уже так близок час начала торжества и ты должна явиться во всем величии, приличном супруге властителя царьградского... Ты кажешься смущенною? Ты здесь одна..."
-- Одна, государь! -- с ужасом отвечала Феофания.
"Да, я разумею, что с тобой нет никого из твоих приближенных, ни одной невольницы -- а не другое что-нибудь!" -- Никифор улыбнулся.
-- Я... я...-- хотела сказать что-то Феофания и не могла ничего выговорить.
"Как прекрасна, как прелестна ты, Феофания, в этом наряде! -- сказал Никифор, целуя руку ее.-- Тебя изумляют, может быть, слова мои, но я так рад, так доволен -- я хотел разделить с тобою радость мою и благодарить тебя..."
-- Радость, великий супруг мой? Благодарить меня?
"Да, да, я хотел поговорить с тобою о Цимисхии".
Шорох послышался в комнате. Никифор небрежно оглянулся кругом и оборотился спиною к той стене, где скрывался Цимисхий. Тихо, украдкою оборотила беглый взор свой Феофания к месту его убежища и увидела Цимисхия. Забывшись, выставился он из-за занавеса, и -- кинжал виден был в руке его. Феофания окаменела на месте.
Только пять шагов разделяли Никифора от Цимисхия -- пять шагов отделяли Никифора от его могилы, а он беспечно сидел подле Феофании, не думая, не зная о своей участи. И подле него была она -- обольстительная Сирена, готовая предать его мечу убийцы. Одно слово могло открыть Цимисхия, но с этим словом Никифор задохся бы в крови своей... Ужасное состояние!
Да, порок и преступление знают ад и до смерти, знают его, еще скитаясь на здешней земле, постигают мучения и скорби, ожидающие грешника за пределами гроба... Зачем не умеют они объяснить этого ада заживо другим? Зачем не всегда чувствуют его?
"Я хотел поговорить с тобою о Цимисхии,-- продолжал Никифор.-- Каких скорбей избавился бы я, если бы знал прежде этого благородного, великодушного человека!"
Феофания с изумлением смотрела на Никифора и не понимала, что значат слова его? Хитрое испытание, или...
"Недоверчивость есть недостаток во всяком человеке,-- продолжал Никифор,-- так как и излишняя доверчивость. Но в человеке моего высокого сана -- недоверчивость порок. Сознаюсь в этом и признаю, что великодушие должно быть всегдашнею добродетелью властителей. Я почитал Иоанна человеком, запятнанного злобою и пороками..."
Говоря это, Никифор употребил аттическое выражение μιανϑείς αιματι και κονιησι (замаранный кровью и грязью) -- и Феофания невольно повторила эти слова.
"Да,-- сказал Никифор,-- я думал так и теперь стыжусь своей недоверчивости. Знаешь ли, что Цимисхий спас жизнь мою от ужасного заговора? Он, он открыл мне тайну страшного возмущения, которое таилось в Царьграде. Ненавистные "синие" и "зеленые" скрывали пагубную мысль бунта, и все было готово к погибели моей, погибели тебя, детей твоих, погублению граждан, хищению. Чего хотели проклятые заговорщики? Не знаю хорошо, ибо не исследованы еще все подробности заговора, но уже более двадцати злоумышленников схвачено и брошено в темницу; открываются глубокие, отдаленные следы. Кажется, что тут соединено было согласие еретиков, заговорщиков старых, философов -- один из самых злых возмутителей, тот безбожник-философ, которого еще так недавно простил я, теперь в кандалах -- и все это сделал Цимисхий -- все, когда так гордо, так презорливо оскорблял я его моими подозрениями!..
