Михаил Ишков - Валтасар
Начальник царской канцелярии вовсе не удивился.
Все время, пока Даниил, подбирая выражения, объяснял свое отношение к речам Седекии, сводившееся к тому, что он, Балату-шариуцур, не желает иметь ничего общего с проходимцем, пусть даже он и является его соплеменником. Он, Балату, до конца верен Вавилону, его новой родине. Набонид слушал его молча, вздыбив брови. Когда же иври намекнул на замысел Седекии свалить начальника царской канцелярии, Набонид словно проснулся и неожиданно спросил.
— Ну и что? — и после недолгой паузы добавил. — Что ты хочешь от меня?
Даниил опешил, удивленно глянул на главу царской канцелярии.
— Не понял? — спросил он.
Набонид усмехнулся.
— Что же здесь непонятно. Ты пытаешься добиться от меня осуждения отмеченного божьим даром человека?
— Седекии?!
— Именно. Ты ждешь услышать от меня хулы и брань в адрес нашего правителя? Ты хитер, Балату, и со свойственной вашему племени изворотливостью методом от противного пытаешься исполнить слово, данное Седекии и погубить меня.
— У меня и в мыслях ничего подобного не было! — воскликнул Даниил. Моя преданность государю известна. Мой народ молится о его здоровье, просит у Яхве удачи в делах страны.
Набонид не ответил и пытливо, можно сказать, бесцеремонно разглядывал Даниила. Тот, осознавший наконец, что вляпался в неприятную, грозящую самыми неприятными последствиями ситуацию, решил идти до конца.
— Почему ты, Набонид, так ненавидишь наш народ? Почему ты не можешь поверить, что я искренне озабочен судьбой государства…
— Точнее, своего народа, присосавшегося к этому государству, поправил его Набонид.
— И да, и нет, — ответил Даниил. — Мой народ не отрывает себя от жителей Вавилона, и ты знаешь об этом лучше многих других. Тебе ли прикидываться невеждой! Тебе ли упрекать нас за то, что мы честно исполняем Моисеев завет.
— Не надо про народ, Балату, — усмехнулся Набонид. — Сейчас ты спасаешь себя. Свою шкуру… Ты считаешь меня за простачка, неспособного сделать выводы из анафемы, которой вы предали Седекию. Неужели ты полагал, что это событие пройдет мимо моих ушей? Отщепенец он или нет, я не знаю, но стоит ему пронюхать об этом проклятии, и твоя песенка спета. Вот ты и отрабатываешь обещание, данное Седекии. Теперь у тебя с ним одна дорожка. Вы решили добить меня. Не выйдет!
— Послушай, Набонид. Твой вывод, сделанный из того факта, что наши старики лишили Седекию земли и воды, имеет место быть только в том случае, если ты докажешь, что я в своей деятельности руководствовался какими-то иными интересами, чем интересы Вавилона. Приведи пример, и я удалюсь.
Теперь задумался Набонид.
— Ладно, и что из этого следует?
— А то, что наше проклятие можно истолковать и по-другому. Вспомни замученных в твоих застенках моих соплеменников, у которых ты пытался выпытать имя Бога. Помнишь старика, выказавшего слабость. Ты выпустил его, и он убил себя, отказавшись принимать пищу. Никто не пришел его уговаривать, никто не пытался его накормить. Даже дети и внуки отвернулись от него. Тебе этот случай ни о чем не говорит?
Лицо Набонида приобрело неприятное выражение. Уголки рта опустились, лицо застыло.
— Как видишь, мы многое знаем друг о друге. Тебе должно быть известно, что значит проклятие, наложенное стариками.
Набонид замедленно кивнул.
— Может, Иезекииль, — продолжил Даниил, — потому и произнес анафему, чтобы тебе и сильным в Вавилоне стало ясно — у нас обратного хода нет. Мой народ лучше, чем кто бы то ни было, знает, чем грозят прихоти недалекого, отягощенного грехами, озабоченного лишь сохранением собственной власти правителя. Мы сделали выбор. Разве не так? Ты ненавидишь нас — за что? За то, что молимся своему Богу? Но каждый народ имеет своих богов, и ты не испытываешь к ним ненависти. Тебя раздражает, что наш Бог — един? Но и для тебя это не тайна. Мне ли напоминать тебе, что в окружении Навуходоносора все было пропитано предощущением Бога? Мне ли указывать тебе на Бел-Ибни, чьим учеником ты считаешь себя? Вспомни составленную им молитву, которую хотели утвердить как государственную:
Нинурта — это Мардук мотыги;
Забаба — это Мардук рукопашной схватки;
Эллиль — это Мардук царственности и света;
Набу — это Мардук счета;
Шамаш — это Мардук справедливости;
Адад — Мардук дождей…[47]
Он замолчал. Набонид пристально, с нескрываемой издевкой глянул на него.
— Что же ты не договариваешь? Почему умолчал о Сине — Мардуке, осветителе ночи?
— Не хотел тревожить тебя, гневить тебя.
Вновь наступила тишина.
— Ладно, — наконец выговорил Набонид. — Седекия действительно опасен. Не мне, — он вальяжно отмахнулся. — Против меня у него руки коротки, однако государству он может причинить немало бед.
— Может, тебе самому поговорить с ним? — предложил Даниил.
— Тщетные потуги, — откликнулся Набонид. — Он никогда мне не поверит. Он знает, что именно я настоял на том, чтобы ослепить его и лишить потомков мужского пола. Набузардан лишь исполнял приказ. Тебе, впрочем, он тоже не доверяет, но послужить ему некоторое время полезно. Что он говорил насчет царевича Валтасара?
— Его следует приблизить к трону и воспитывать под приглядом царя.
— Ты тоже так считаешь?
— Я не знаю. Поступки Валтасара меня смущают. Он дерзкий, не по годам буйный мальчишка. У него горячая кровь, так ли он послушен, как мерещится Седекии, не могу сказать.
— Хорошо, я сам займусь Валтасаром. Навещу Нитокрис, но это после того, как ты подкинешь нашему великому государю мысль о том, что лучший способ добиться расположения Амасиса — это осыпать милостями дочь египетского фараона и вести переписку от ее имени. Может быть, это единственный способ завязать отношения с этим мужланом на древнем троне царства Мусри. Пусть Седекия напророчествует, что это — мудрое решение. А войну мы начнем и, скорее всего, это будет война с Мидией.
— Но это самоубийство! — воскликнул Даниил.
— Хорошо организованное самоубийство подобно пиявкам. От него только поправляешься. Тем более что война начнется только после того, как будет раскрыт заговор на жизнь нашего великого государя, пусть его царственность будет вечна.
Даниил опешил и спросил.
— Ты мне не доверяешь. Кто-то задумал злое против нашего господина? Эти сведения точны?
— Не важно, точны они или нет. В любом случае раскрытие козней поможет решить главную политическую задачу момента — укрепление власти царя. Вот ты, Балату, и предложишь господину подумать о том, не будет ли уместно организовать заговор против его царственности? Злоумышленников, решивших покуситься на жизнь повелителя, мы подыщем. Они будут выловлены в самый последний момент и сурово наказаны. Тогда можно будет привлечь к ответственности и тех, кто оказывал им помощь. В чем выгода подобного плана? Мы перехватываем инициативу у недовольных в городе. После жесткого наказания вряд ли кто посмеет противостоять воле Амеля-Мардука, и после начала войны с Мидией мы получим возможность выдергивать из армии, из храмов всякого, кто выскажет недовольство. Теперь понятно?
Даниил кивнул, затем, словно опасаясь собеседника, отступил на шаг, с опаской глянул на «царского голову».
* * *Через несколько дней после этого разговора Седекия, с вечера напарившийся в горячей хеттской бане, в начале сумеречной стражи прогнал наложницу.
— Ты слишком холодна, чтобы расшевелить мою одряхлевшую плоть, — завил он и ударами ноги сбросил женщину с широкого ложа. — Прикажи, чтобы мне прислали кого-нибудь помоложе. И не какую-нибудь завалявшуюся дурнушку вроде тебя, а соскучившуюся по ласкам красавицу.
Женщина резво скатилась на покрытый ковром пол и, скрывая радость, что так легко отделалась от этого выжившего из ума развратника, покорно, чуть всхлипывая, ответила.
— Слушаюсь, господин, — и показала ему язык.
Она поспешила к дверям, удивляясь наглости вчерашнего узника. Красавицу ему подавай! А она кто? Если бы он мог увидеть ее, ни за что не отпустил бы! Как же, пришлют тебе красавицу, огрызок Нергала!
Прошло несколько минут прежде, чем в комнату ворвался шелест тончайших тканей, следом до ноздрей Седекии долетел аромат увлажненного благовониями женского тела, послышалась легкая поступь.
— Я пришла, господин, — раздался тончайший, звонкий голосок.
Слепец затрепетал, сел на ложе. О таком голосе он мечтал все те годы, что сидел в глиняном мешке — грезил им во сне и наяву. В первые месяцы заключения он, не выдержав искушения, начал требовать женщину. Вошедший, топающий и чуть пришаркивающий на правую ногу страж ударил его в лицо. Потом поднес густо ощетинившийся, противно воняющими волосками кулак к носу и предложил понюхать. Спросил, чем пахнет? Седекия растерялся. Тогда халдейский воин подсказал.
